была подмочена.
Еще десять шагов и мы обогнули мыс и вышли на берег. Все тело горело, как в огне. На воздухе было еще холоднее, чем в воде. Мокрая одежда шуршала — она начинала замерзать; надо было одеваться как можно скорее. Люди дрожали, как в лихорадке, и щелкали зубами. Меньше чем через пять минут мы были уже готовы, быстро без проволочек захватили свои котомки и снова полезли на камни.
Стало совсем темно, так темно, что в нескольких шагах нельзя было разглядеть ни скал, ни человека. Ночь обещала быть морозной. Яркие звезды горели на небе, они искрились и переливались всеми цветами радуги. И вода, и камни, и береговые обрывы — все это слилось в один общий тон вместе с темнотой ночи.
Вдруг мы опять натолкнулись на камни. В темноте их не видно, мы ощупывали их руками, куда-то лезли, куда-то опускались, падали, теряли друг друга, опять подымались, вновь падали и, наконец, взобрались на главный мыс.
Жуткое чувство стало закрадываться в душу: неужели и за этим мысом мы не найдем дров?! Хоть бы немного, хоть бы только просушить одежду?!
— Я вижу огонь! — закричал казак Крылов радостным, не своим голосом.
— Огонь! Огонь! — Он указывал рукой на юг.
Действительно, в той стороне, далеко-далеко, как маленькая звездочка, мигал огонь. Он то замирал и, казалось, угасал совсем, то вновь вспыхивал и разгорался ярким пламенем.
— Идем скорее, — торопили мы друг друга и начали спускаться вниз. Крылов шел впереди. Он полз на руках и на ногах. Вдруг он на что-то споткнулся и упал.
— Дрова! — закричал он, — дрова есть, давайте скорее спички!
Через несколько минут мы весело стояли вокруг большого костра, грелись и сушили свою одежду.
Судя по расстоянию, на котором мы видели огонь, до реки Нимми было, вероятно, версты четыре. Поэтому мы решили остаться на том месте, где нашли дрова, а итти дальше только тогда, когда взойдет солнце. За мысом, который мы только что обошли, море наметало много плавникового леса. Мы могли, следовательно, жечь дров сколько угодно — их хватило бы на несколько суток.
Скоро из одного огня казаки разложили три. Они то и дело подбрасывали в костры охапки сухого хвороста. Пламя разом охватывало сухие сучья и ярко освещало усталые лица людей, одежду, развешанную для просушки, завалы морской травы, выброшенной на берег, и в беспорядке нагроможденные камни.
Кругом стало как будто вдвое темнее. Светлые полосы от огня и черные тени ночи плясали вокруг костра, дрожали в воздухе, ползали по земле, исчезали где-то в пространстве и затем вновь появлялись откуда-то со стороны моря…
Казаки стояли у костра и, отвернувши в сторону от огня свои лица сушили на руках тельные рубашки. Они делились впечатлениями пройденного пути.
— Ну и поход! — говорил один из них.
— А плохо было бы нам сегодня, если бы мы не нашли дров, — отвечал ему другой.
— Очень просто, пропадешь — беда! Теперь я рад погреться у огонька, — говорил опять первый. — Я рад, что рубашка просохла, зато сейчас простыл больше, чем в походе…
Он не договорил фразы — сильный шум, похожий на треск ружейной пальбы и грохот орудийной канонады, донесся до нашего бивака. Произошел где-то обвал.
Спать было негде. Всю ночь мы просидели на камнях, дремали и, как говорится, клевали носом.
Наконец, начало светать. Не дожидаясь восхода солнца, мы тронулись в путь. Красной полосой зажигалась заря на востоке. От воды подымался пар. Ночью был крепкий мороз. Все камни покрылись белым матовым налетом, сухая трава заиндевела. Вода, скопившаяся в трещинах и в углублениях между камнями, замерзла.
Берег моря, сплошь заваленный камнями, казался совершенно пустынным и безжизненным, только в одном месте на берегу сидело несколько каменушек. Заметив людей, уточки спрыгнули в воду и, оглядываясь назад, быстро поплыли прочь от берега.
Сегодня мы чувствовали себя еще более разбитыми и усталыми, чем накануне: кружилась голова, болели ноги, ломило спину. Однако утренний мороз подбадривал нас; мы знали, что река Нимми недалеко, и это заставило нас итти скорее.
Недалеко от реки Нимми мы увидели одну кабаргу. По чрезвычайно крутому оврагу она спускалась к морю. Земля ехала у нее под ногами и дождем сыпалась книзу. Каждый раз, глядя на этих двукопытных, когда они бродят по кручам среди скал и осыпей, невольно удивляешься, до какой степени они приспособились не терять равновесия? И это делается легко, непринужденно, без всякого страха, как будто бы она была не на обрывах, а внизу на земле, на ровном месте.
Услышав посторонний шум, кабарга остановилась и, насторожив свои уши, стала пристально смотреть в нашу сторону. Сообразив в чем дело, она вдруг круто повернула назад и сильными прыжками стала подыматься обратно в гору. Достигнув вершины, она опять остановилась, еще раз посмотрела вниз, два раза крикнула пронзительно и скрылась в лесу.
Один из казаков хотел было стрелять — я остановил его. Правда, у нас не было мяса, но убитую кабаргу пришлось бы нести на себе, а мы сами едва тащили ноги.
К восьми часам утра мы обогнули последний мыс и подошли к Нимми. На другом берегу реки стояла большая орочская юрта. Из отверстия, сделанного в крыше ее, подымался дым. Рядом с юртой на песке лежали опрокинутые вверх дном две лодки, а в стороне, шагах в двадцати, на берегу моря тлелся угасающий костер. Очевидно, этот огонь был сигнал, нарочно для нас разложенный на самом видном месте, — его-то мы и видели сегодня ночью.
Из юрты вышел ороч и направился к реке. Левой рукой он за жабры держал большую рыбину, в правой руке у него был нож; хвост рыбы волочился по земле. Ороч, видимо, собирался ее чистить…
Мы окликнули его. Он остановился, посмотрел на нас, узнал, бросил рыбу и побежал к юрте. Тотчас же из нее поспешно вышли два других ороча и подали нам лодку.
В юрте оказалось много народу. Тут были и наши стрелки и сопровождающие нас орочи, два китайца-соболевщика, прибывшие в эти места, как они говорили, для сбора долгов и для скупки пушнины; был один кореец, неизвестно зачем сюда приехавший, и человек восемь орочей-удэхе, спустившихся с гор к морю вместе со своими женами и детьми, — всего было человек тридцать.
О нашем приезде орочи узнали от Вандаги дня два тому назад, когда он ходил за проводниками себе на смену. Вот почему они все собрались к устью реки в эту единственную юрту. Дела у них никакого к нам не было. В этом сказывалось гостеприимство, уважение и внимание к посетителям — этого требовала орочская этика.
С каким наслаждением мы переоделись, умылись, напились чаю и легли спать. Вся тягота ночного похода, холод, брод, напугавший нас сивуч, испуганная кабарга-все это осталось теперь где-то позади как одно только воспоминание.
На другой день все небо было покрыто тяжелыми тучами циклонического характера. Дул резкий порывистый ветер со стороны острова Сахалина. Дождь шел не переставая всю ночь. Дождевые капли, падая на землю, тотчас же превращались в лед; вся земля, деревья, опавший лист, камни, дрова — все покрылось ледяной корой. Порой сквозь густую завесу туч, в виде неясного матового пятна, робко выглядывало солнце и, словно испугавшись того, что натворила на земле непогода, тотчас же пряталось за дождевыми облаками.
И орочи, китайцы и наши люди — все сбились в одну юрту, все толпились у огня и отогревались его лучистой теплотой. В юрте было чрезвычайно дымно. Ветер налетал то с одной стороны, то с другой, трепал корье на крыше и завевал дым обратно. Сколько мы ни старались урегулировать дым, чтобы он выходил правильно, ничего не помогало. У всех слезились глаза, веки были сильно воспалены — было такое впечатление, как будто в них насыпали песку. Приходилось терпеть и выбирать одно из двух: или коптиться в дыму, или перейти в палатку. Мы выбрали последнее. Как ни холодно было, но мы все же вышли на свежий воздух и принялись устраивать бивак около юрты.
На наше счастье около часу дня дождь перестал. Тяжелая завеса туч разорвалась; выглянуло солнце и разом осветило всю обледенелую землю. Живительные солнечные лучи тотчас же разбудили жизнь: откуда-то взялись мелкие птицы; в воде заплескалась рыба; в каменистых осыпях начали перекликаться сеноставцы и бурундуки, и высоко на небо, описывая правильные круги, всплыл орел. Люди тоже не отставали. Всем надоело сидеть в тесной и дымной юрте, все вышли наружу и стали шумно выражать свою радость по поводу перемены погоды.
«А та- та! — вскричал один ороч. — Ы бяза дыони сачды уо ммаха ачдэ би!» (то есть «В вершине реки в больших горах выпал глубокий снег!»). — Он указывал на запад.
Интересное явление! Весь западный небосклон градусов на 20 от линии горизонта как будто светился. Кругом со всех других сторон и в зените небо было густого синего цвета (такое синее небо в Уссурийском крае бывает только осенью, когда воздух сух и не имеет влаги), а также на западе оно было бледно-зеленое, белесоватое и, действительно, как будто светилось.
На задаваемые вопросы инородцы объяснили, что каждый раз, когда на хребте Сихотэ-Алинь неожиданно выпадает большой снег, небо в той стороне бледнеет и ярко светится. Это очень возможно. Если снег выпадает только в одном месте, солнечные лучи, освещая его, отражаются в небе, отчего оно издали и кажется бледнозеленым; если же снега выпадут повсеместно, это отражение происходит всюду и, так как оно не выделяется из общего фона неба, его и не видно.
Значит, в то время, когда ночью у нас на берегу моря шел дождь, в глубине материка эти же тучи разряжались снегом. Это тоже понятно. Глубже на материке, в особенности в горах, температура должна быть гораздо ниже, чем на берегу моря. Теперь этот снег, выпавший на Сихотэ-Алине, таять уже не будет, он станет рефлексировать, понижать температуру всюду, поэтому следующий раз надо будет и на берегу моря ждать не дождя, а снега. Так оно впоследствии и было.
На реке Нимми у нас опять вышла дневка. Отчасти в этом была виновата непогода, а кроме того, надо было привести в порядок лодки. Старенькие, слабые они сильно износились. Постоянное вытаскивание их на камни, спуск в воду, приставанье к берегу во время прибоя — все это сильно их расшатало, и они цедили как решето.