Такое расположение укреплений большого около реки Лефу (деревни Казакевичевой), малого (только что описанного) вблизи большого (в полутора верстах от него) и след старинной дороги за рекой на террасе кажется странным. Были ли строители и того и другого укрепления одного лагеря или одни из них были атакующими, другие обороняющимися, или укрепления эти принадлежат разным эпохам и разным народам, которые из них древнее и которые выстроены позднее, сказать трудно. Только обстоятельные археологические раскопки могут ответить на эти вопросы. Пока же мы находимся только в области догадок — я думаю, что оба укрепления построены одними и теми же людьми, в одно и то же время. Большое укрепление — было городище, малое — застава, прикрывающая дорогу со стороны другого враждебного лагеря (реки Даубихэ и Улахэ). Об этом я буду говорить ниже при описании границы Чикитки-Мудки около деревни Орловской. Что же касается до того, что одно укрепление сохранилось хорошо, а другое почти разрушено, то это вполне понятно. Вал большого городища сложен из камней, вал малого — из рыхлой наносной земли.
Плуг земледельца нивелирует землю, разрушает валы, засыпает рвы. Еще. несколько лет и такие укрепления совсем исчезнут с лица земли. Надо торопиться с их изучением и описаниями.
Инженеры, техники, топографы, землемеры, чиновники переселенческого управления, священники, учителя, врачи, пристава и начальники уездов, словом, все те лица, которые волею судеб живут не в городах, а по деревням, урочищам и селам, все те, кто бывает в разъездах по краю по делам службы, всегда могут уделить время для этой работы. Остатки древности разбросаны по всему краю. Их надо описать; желательно и фотографирование, зарисование и топографическая съемка. Указать места этих укреплений могут старожилы-крестьяне, охотники и старики-китайцы.
Наши крестьяне охотно внутри этих городищ разрабатывают землю. Они часто выпахивают там старинные мечи, топоры, металлические и глиняные сосуды, монеты и т. д. В их глазах вещи эти не имеют никакой денежной ценности, а научной ценности их они не понимают. Найдя проржавленную монету, крестьяне интересуются ею только одну-две минуты, а затем бросают ее в сторону, как вещь совершенно негодную. Сбор такого материала обогатил бы археологию местных музеев.
Не надо задаваться большими задачами. Следует только обстоятельно изучить ближайшие окрестности, свой район. Чем подробнее будет описание памятников старины одного какого-либо, хотя бы Иманского, района, тем лучше. Как бы ни был плохо начерчен план укрепления, он все же лучше, чем ничего. Издание атласа памятников, оставленных в нашей стороне древнейшими маньчжурскими племенами, всех в одном и том же масштабе вместе с их описаниями (археография) и с описанием находок, сделанных при раскопках (археология), нанесение этих памятников на карты 10-верстного масштаба, определение группировки этих крепостей и городищ на план — вот ближайшие и неотложные задачи по изучению истории Приамурского края [220].
В первую голову надо закончить изучение памятников старины в окрестностях Никольска-Уссурийского и затем по долинам рек, где околонизировались наши земледельцы.
Памятники эти быстро исчезают. Надо торопиться.
Приложения
Письма к Л. Я. Штернбергу
21. VII.1910
Глубокоуважаемый Лев Яковлевич!
В день Вашего отъезда я совершенно нечаянно получил предписание вступить в дежурство взамен заболевшего товарища. Это было в 3 часа дня. Я послал своего вестового с письмом на пароход, но он не узнал Вас и письма не передал. Мне очень хотелось бы познакомиться с В. К. Солдатовым[222]. Когда он вернется в г. Хабаровск, я пойду к нему с визитом. Все Ваши коллекции я отправил в Петербург малой скоростью по железной дороге[223]. Ящики я отправил, заделал дыры, одним словом привел в должный порядок. Дубликат накладной я послал в Этнографический отдел Академии Наук. Туда я документ послал именно потому, что в Петербурге коллекции могли бы получить и в Ваше отсутствие, а то придется платить много денег за хранение ящиков в пакгаузах на железной дороге. Так я поступил и боюсь, что не оказал ли я «медвежьей» услуги. Я думаю, что ящики дойдут без поломки, но поручиться за внимание к чужим интересам железнодорожной администрации не могу. Ведь эти черствые люди ни за что не поймут, какую ценность представляют из себя эти вещи. У них одно мерило — это деньги!
Теперь вот еще что: получил я от заведывающего экспедицией Переселенческого управления г. Ефрем… письмо на Ваше имя и большую бочку. Письмо посылаю Вам, а бочку оставил у себя в Музее. Что с ней делать? Хранить ли ее у себя до Вашего приезда или тоже послать в Петербург в Академию Наук. Если надо ее отправить, Вы телеграфируйте мне одно слово: «Отправить» — я уже буду знать, в чем дело.
Как Ваши идут работы? Соловьев (студент, скупщик коллекций) [224] писал мне, что он послал пять мест на мое имя для отправки их в Петербург. но этих мест я не получил.
Будете в Николаевске, зайдите к Языкову — передайте ему мой поклон. Лев Семенович Берг [225] просил собрать сведения о калуге и поискать ручьевых миног. Об этом я писал Языкову (Сергей Сергеевич). Быть может ему удалось что-нибудь разыскать для г. Берга.
В середине августа я буду в Николаевске, хорошо бы встретиться с Вами. Сейчас я занялся отчетами — хочу к осени разделаться со Штабом Округа, чтобы быть свободным. Я думаю, что в два года я закончу свои две книжки «По Уссурийскому краю». Первую часть я думаю исключительно написать в научно-литературном духе. Туда войдут географические описания, статистика, описание самих путешествий, маршруты и все то, что касается наших инородцев (орочей главным образом). Вторая часть чисто научная. Туда войдут и зоология, и ботаника, астрономия, метеорология и геология. Этот материал я могу уже обработать только при помощи ученых специалистов. Вижу необходимость остановиться на одной какой-либо специальности. Все же я очень рад, что самостоятельное изучение этих наук (Бобрецкий, Бородин, Ганн, Неймайр, Гохштеттер и Иностранцев) [226] значительно расширило мои горизонты. Закончив с ними, как с общеобразовательными науками, я думаю года два-три специализироваться в Петербурге. Все это пока одни мечты! Осень покажет, в какую форму выльются мои хлопоты.
Будьте здоровы, Лев Яковлевич! Желаю Вам полнейших успехов в работе.
Искренно и глубокоуважающий Вас В. Арсеньев. Что надо — пишите, телеграфируйте.
8- X -1910 Хабаровск — Музей
Глубокоуважаемый Лев Яковлевич!
Пишу Вам из Хабаровска, куда я вернулся из поездки 4 октября. Вашу телеграмму я получил, и это мое письмо есть ответ именно на телеграмму. Пользуюсь случаем и посылаю Вам дубликат накладной и две этикетки. То и другое предназначается к этнографическим посылкам, отправленным мною из г. Владивостока транзитом. Посылки эти представляют из себя два места: 1) ящик и 2) завернутое в рогожу «священное» дерево «Тотем». В ящике гроб со всем внутренним содержанием. Гроб я не вскрывал, чтобы не делать шуму в Хабаровске. Таможенный осмотр будет сделан в Петербурге. Необходимо вмешательство со стороны Академии Наук. В этом духе я телеграфировал академику Радлову [227], зная, что Вас еще нет в Петербурге. Вероятно, придется Вам собрать комиссию из этнографов, врачей и в присутствии таможенных чиновников сделать вскрытие и составить акт. Впрочем, Вы это знаете лучше меня. Как это сделать, Вам виднее. Быть может, труп окажется мумизированным. Это бывает часто.
Если у орочей бывает какая-либо заразная болезнь, от которой люди умирают во множестве, они хоронят их очень скоро, непременно закапывая в землю. Если же человек умер от какой-либо обыкновенной болезни, которая не может быть повальной, то гроб укрепляется на поверхности, а сверху над ним ставится крыша (навес) из корья или теса. Посланный Вам гроб именно находился на поверхности. Кроме того, я собрал сведения от стариков и узнал, что Ингину (обитатель гроба) умер вполне естественной смертью, и потому труп его (или скелет) ничего опасного не представляет. Посланные этикетки есть только временные. По приезде в Петербург я сообщу Вам более подробные сведения [228]. Над гробом была крыша из теса и внизу под ним подставки. Так как они ничего оригинального не представляли, а вес имели колоссальный, то я и не взял их. Это стоило бы все очень дорого. Я дам указания и Вы прикажете их сделать в Петербурге. Одно очень важно — это положение покойника: он должен лежать в направлении от запада к востоку так, чтобы видеть восходящее солнце. Поломанный меч, лыжи и прочие вещи должны быть изломаны. Пусть Вас это не смущает.
Кроме этого, я достал для Вас изумительно интересную редкую вещь: берестяную коробку (женскую), украшенную некоторыми медвежьими изображениями. Последнее обстоятельство очень важно в том отношении, что оно имеет большое религиозно-родовое значение. Припомните ту легенду, которую я Вам рассказывал, о происхождении кекарей от медведя. Там говорится, что медведь подобрал девочку на дороге и жил с нею. Медведь, убитый ее братом, завещал женщине хранить его член и не есть мяса. Я давно искал эти изображения, но найти не мог вплоть до осени этого года.
Ваши вещи я роздал орочам и обязал их доставлять мне взамен их те или другие вещи.
Как жаль, что на бумаге многого не переговоришь. Взамен вещей, данных мне Вами, я получу весной: бубен, пояс шамана, вышитую рубашку и сэвохи.
Кланяюсь Ивану Ивановичу[229] и Иосифу Марковичу[230]. Крепко жму Вашу руку. Желаю Вам успехов в разработке многочисленных материалов.
Пока остаюсь с искренним уважением.
В. Арсеньев.
Глубокоуважаемый Лев Яковлевич!
Давненько я собирался Вам писать, да все как-то не решался. Я сознаю, что Вы в праве на меня были обидеться. Я сознаю свою вину! Конечно, в бытность мою в Петербурге в 1910 г.[231] я должен был прежде всего посетить Вас и тем оказать Вам внимание и уважение. Я не сделал этого, но имел намерение это сделать и все откладывал со дня на день до тех пор, пока экстренно телеграммой меня Н. Л. Гондатти[232] не вызвал из Петербурга. В этом моя вина! — Приношу повинную. Я теперь сам сожалею, что уклонился от Вас и в бытность свою в Петербурге не поработал в Академии Наук под Вашим руководством. Очень и очень сожалею: ну, теперь нечего горевать по волосам, когда снята голова. Теперь думаю о том, как бы поправить свою ошибку и наверстать потерянное. Не думайте, Лев Яковлевич, что мысли мои и чувства, симпатии сколько-нибудь переменились к Вам. Также сердечно, искренне с глубоким уважением я отношусь к Вам (как к ученому и как к Льву Яковлевичу), как и раньше. Просто, Музей императора Александра III захватил меня в свой вихрь — вот и все! Б. Ф. Адлер[233] имеот с Вами счеты — это его и Ваше дело! — Но у меня с Вами никаких недоразумений не было и потому натянутых отношений между нами быть не должно. Я тогда же (в Петербурге) сказал себе: «Долг всякого порядочного человека не разжигать вражду между другими, а наоборот стараться погасить ее!» И потому Ваша ссора с Адлером и не могла повлиять на меня, не могла изменить моих к Вам отношений. То обстоятельство, что я не был у Вас в Петербурге все время меня мучает и не дает мне покоя. Я не прав и потому постараюсь загладить свою вину. Припомните мои слова в Географическом обществе во время лекции- я официально публично заявил, что я с удовольствием выслушал Ваше возражение (хотя оно было очень резкое) и с удовольствием готов вести с Вами дальнейшие разговоры и собеседования [234]. Это ли не есть доказательство справедливости того, что я говорю в этом теперь письме!?
Глубокоуважаемый Лев Яковлевич, бросим в сторону натянутые отношения, протянем друг другу руки и восстановим прежние хорошие отношения.
Посмотрите кругом! Как много есть в природе интересного, увлекательного!? Как много есть того, о чем мы можем обмениваться мыслями!? Моя покорная к Вам просьба: примите меня опять в число своих учеников- Вашим почитателем я был и раньше.
Надеюсь, Вы не заподозрите меня в лести. У меня нет задней мысли, я не думаю получить от Вас наследство, не хочу просить и протекции, я просто хочу восстановить прежние дружеские отношения и быть здесь в Приамурье для Вас полезным по мере сил и возможности. Правда, Вы верите искренности моих слов?
Теперь о деле. Помните, Лев Яковлевич, Вы дали мне бусы, шелк, гарус и т. д. с тем, чтобы я вещи эти променял бы у орочей на какие-нибудь коллекции. Я это сделал и приобрел семь вещей, три идола (севохи), зыбку с подвесками из костей рыси (тыбдяhи), пояс в виде змеи (ямпа), берестяную коробку, украшенную медвежьими… (редкая уника) и унты с орнаментами. Если позволите, я выставлю их в инородческом отделе на выставке и в начале осени вышлю их Вам в Академию Наук. Недавно я узнал, что в гробу Ингину в чулках и рукавицах покойника были зашиты золотые монеты на сумму 250–280 руб. Сказал мне это сын Ингину. Мне сообщили, что Вас в Петербурге нет, что Вы уехали в Германию. Я написал Радлову, сообщаю Вам об этом, но не ручаюсь за достоверность этого сообщения. Следующее письмо я посвящу подробному описанию того, что со мной происходило за это время.
Начиная с этого дня буду работать для Академии Наук.
Пожалуйста, отвечайте мне на это письмо. Если я на него не получу ответа, я пойму, что Вы не хотите восстанавливать старых дружеских отношений, и, как это мне не будет больно — я замолчу навсегда и писать более не стану. Ничего не поделаешь! Прощайте!
Если у Вас есть дела на Дальнем Востоке, поручайте мне — я с большим удовольствием их исполню.
Будьте здоровы, глубокоуважаемый Лев Яковлевич! Желаю Вам от всего сердца успехов во всех делах.
Искренне уважающий Вас
Ваш В. Арсеньев. г. Хабаровск. Музей 12 июля 1913 г.
«1912» 1
Вы не можете себе представить, дорогой Лев Яковлевич, какую радость принесло мне Ваше ответное письмо. Сердечно благодарю Вас за него.
Точно гора с плеч свалилась! Теперь я снова буду с Вами в контакте и радуюсь этому! Сердечный Вы человек, Лев Яковлевич! Только Ваши петербургские люди ученые — эгоисты и большие интриганы. Адлеру я прямо говорил, что я не верю тем обвинениям, которые он возводил на Вас. И с кем только я не говорил по этому поводу, все лично знающие Вас, говорили одну и ту же фразу «Я не верю». Вот этих интриг между учеными в Петербурге — хоть отбавляй! В этом отношении у нас в провинции лучше. Я всегда идеализировал — мне казалось, что между учеными должна быть полyая солидарность и внимание к обоюдным интересам, — а увидел я другое: не только вражду, но и ненависть и желание подложить свинью друг другу. Это же и среди ботаников, и среди энтомологов, и везде, везде! Нехороший осадок оставил у меня на душе Питер — карьеризм поглотил хорошие чувства человека! Этот Вавилон закрутил было и меня, да, слава богу, я во-время очнулся и убежал к себе в Приамурье. Инородцы очень часто у меня бывают. Каждый раз по приезде в Хабаровск они останавливаются у меня в доме. — Связь с орочами я еще не утратил. В этом 1912–1913 г. и на будущий 1913–1914 г. я никуда не собираюсь. Решил отчитаться литературно от своих путешествий и тогда… об этом-то «тогда» я и хочу с Вами посоветоваться. На днях выходит моя работа «Китайцы в Уссурийском крае», очерк историческо-этнографический. Сейчас работаю над путевым дневником (физико-географическое описание пройденных маршрутов). За мной останутся только» орочи-удэhе. В эту работу я вложу всю свою душу. Думаю ее закончить в зиму 1914 г.
После этого я собираюсь перенести центр тяжести своих работ на север к айвуанам-намолло[235]. Туда думаю сослать себя года на три. Маршрут, который я себе наметил, — Берингов пролив, остров Св. Лаврентия, Врангелева земля. Не может быть, чтобы там не было следов пребывания эскимосов, Объехав все северо-восточные острова, я решил ехать на каяках вдоль северных берегов Сибири. Одобряете ли Вы мой план? Буду все время подготовлять себя литературно. Живя у эскимосов, я познакомлюсь с их способами передвижений летом по морю и зимой по льду на нартах. Свой личный опыт из прежних путешествий я дополню опытом эскимосов. Мне нужно, чтобы меня командировали, то есть сохранили содержание (для семьи) и для самого путешествия дали бы немного денег, которые я думаю собрать у частных лиц в Петербурге, Сибири в Москве. Вероятно, мне будет надо 10.000-12.000 руб., не более. Буду просить Вашего содействия, Лев Яковлевич! Надо теперь начать агитацию. Важно, чтобы к этому проекту привыкло русское общество — тогда удастся добыть и средства. Важно, чтобы по приезде в Петербург я не показался бы вдруг упавшим с неба [236].
Дней через 7–8 буду писать снова, пока прощайте [237].
Еще раз спасибо за письмо.
Искренно сердечно Ваш В. Арсеньев.
«1913 г.»
Глубокоуважаемый и дорогой Лев Яковлевич!
Не сетуйте на меня за молчание. Выставка взяла у меня все время, все — до последней минуты. Теперь переписка пойдет у нас регулярнее. Начну с дела: 1) деньги 150 рублей я получил. Вещи купил за 135 рублей- значит, 15 рублей выторговал. Вещи высылаю — в посылку положил список костюмов и вышивок. Сообщите мне, Лев Яковлевич, должен ли я вернуть Вам эти 15 рублей или Вы распорядитесь оставить их у меня на случай приобретения каких-либо других коллекций; 2) спешу Вас уведомить, что если купленные мною гольдские костюмы и вышивки Вам не понравятся, я возьму их себе в Музей и деньги сию же минуту Вам возвращу; 3) выставка кончилась — и я могу Вам отправить орочские и гольдские вещи, приобретенные мною у этих инородцев за гарус, шелк и бисер, который Вы мне дали в 1910 г. и о чем я уже писал Вам в своем предыдущем письме.
При коллекциях прилагаю их описание. Отсылка вещей этих произойдет 29 или 28 сентября, значит, до Вас она дойдет около половины октября. Д-р Кириллов [238] послал Вам один фигурный пень с корневищами, другой он передал нам в Музей. Но у нас в Музее уже имеются два пня, привезенных мною в 1911 году. Кириллов сделал ошибку. Пни эти парные и должны быть вместе или у нас в Музее или у Вас в Академии. Сообщите мне, получили ли Вы этот пень, нужно ли его описание. Если желательно будет, то я и второй Кирилловский пень направлю к Вам в Академию, но думаю, что это будет дорого стоить. Сообщите мне по этому поводу Ваше мнение,
Было бы очень желательно, если бы Вы, Лев Яковлевич, прислали бы мне (постепенно, время от времени) списки коллекций, которые имеются в Музее Петра Великого в Академии Наук по орочам, гольдам, ольчам и другим приамурским инородцам. Я тогда знал бы, чего у Вас нет и что надо выслать. Считаю Вас долгом уведомить, что свои сборы по этнографии я никогда не продаю, а жертвую. Продажу вещей в Музеи — я не допускаю. Музеи — дело народное, общее, и потому все должны работать бескорыстно. Скорее я примирюсь с продажей этнографических предметов любителю-богачу в частные руки, но отнюдь только не в Музей. Вот только расход на перевозку тяжестей я на себя взять уже не могу. Мы условимся так, если вещь будет громоздкая, но интересная, я сначала ее опишу, сфотографирую и пришлю Вам отпечаток с описанием. Если Вы решите ее перевозить в Петербург, то мне будете телеграфировать, и я отправлю их по железной дороге.
Наш Музей теперь расцвел — я все время работал в этнографическом отделе и по археологии, а мой помощник — в зоологическом. Звери все поставлены в биологическую обстановку. Теперь я составляю каталоги. Этим летом я занимался с группой студентов и курсисток, которые в Петербурге слушали Ваши лекции по этнографии.
«Конец письма не сохранился»
«Начало 1914 г.»
Глубокоуважаемый и дорогой Лев Яковлевич!
Ваше письмо я давно получил. Это время я был завален срочной картографической работой и потому задержал свой ответ. Не сердитесь на меня за это.
Деньги 15 руб. я оставил для покупок, которые уже можно сделать. Расписку на 150 руб. прилагаю. Посылаю Вам те вещи, которые я приобрел у орочей за шелк и стеклярус, данный мне в 1910 г. Посылаю к ним описание. Завтра буду писать Кириллову и спрошу его, куда он девал второй пень. Он мне сказал, что послал его в Академию Наук. Придется послать малой скоростью по железной дороге. Весит он около пуда. Сколько это будет стоить? Я советовал бы уплатить за проезд его, потому что этот пень с изображением человеческого лица, с рогами и вообще он очень интересен. Расход на перевозку окупается его оригинальностью. Овчинка стоит выделки.
После выставки в Хабаровске продаются ламутские костюмы, ценою от 40 до 70 руб. Ваш патрон Радлов телеграфировал мне, что Музей Петра I возьмет костюмы, но сколько возьмет: один или два, я не знаю. Костюмы очень хорошие, меховые, мозаичные, шитые бисером. Обидно, если вещи эти попадут в руки профанов! Ламутский бисерный орнамент исчезает и заменяется ситцевыми рисунками, нашиваемыми на одежду. Я думаю, что со смертью старых женщин орнамент этот оставит по себе воспоминания только в музеях. Сообщите мне на этот счет Ваше мнение?! Прилагаю фотографии костюмов. У нас. в Хабаровске есть еще кое-какие вещи гольдские, коряцкие и чукотские — модели, предметы домашней утвари, одежды. Не надо ли их Вам?
Наш Музей значительно пополнился. Вы его теперь не узнаете. Этнографический отдел — лучший во всей Сибири! Есть вещи, которые заслуживают особого внимания. Поездку свою на Север я на время отложил. Весной ухожу к орочам месяцев на шесть. Иду к ним один, поселюсь в юрте и займусь языком[239]. Живя здесь в Приамурском крае и имея постоянное общение с инородцами (они навещают меня и в Хабаровске, ночуют у меня, обедают, отдыхают, делятся своими нуждами и т. д.), я считаю своим долгом быть полезным музеям в Москве и Петербурге и быть полезным для Вас лично. Поэтому я зорко буду следить за всем, что здесь продается, что есть ценного, что можно приобрести случайно и т. д. Спешу Вас уведомить, что я образовал здесь кружок любителей этнографии (нас шесть человек, среди которых есть и М. К. Азадовский). Мы читаем и ведем собеседования, прошли весь курс Харузина и Шурца [240], Очень прошу Вас прислать мне, пожалуйста, наложенным платежом: «Доисторические времена» и «Начала цивилизации» Леббока. Я заплачу сколько бы обе эти книги ни стоили. Очень обяжете! У вас (я сагитировал, хлопотал и достиг цели) образовалось историко-археологическое отделение при Приамурском отделе географического общества. Весьма живое Общество с очень интересной программой [241]. Пришлю Вам оттиски наших работ и протоколов!
До свидания, глубокоуважаемый Лев Яковлевич!
В. Арсеньев.
P. S. На фотографиях не изображена сумочка, расшитая бисером. Кажется, счет гольда за костюмы на 135 р. я Вам выслал? Забыл! — Не могу его сразу найти. Посылаю счет от себя. Если найду гольдскую расписку, вышлю дополнительно. У меня есть еще 150 рублей[242],
В. Арсеньев.
г. Хабаровск. Музей 28 мая 1914 г.
Дорогой, глубокоуважаемый Лев Яковлевич!
Ваше письмо я получил и все поручения исполнил[243]. Прилагаю при этом две расписки на 135 руб. и одну на 15 руб. Я пересмотрел все вещи в инородческом отделе выставки и отобрал самое лучшее на сумму 306 руб. 70 коп. Список вещей при этом прилагаю. Особенно интересны костюмы, расшитые бисером. Костюмы из рыбьей кожи быстро сходят со сцены. Пень я выслал. Прилагаю описание посланных Вам идолов и пня. Буду с удовольствием содействовать Музею имени Петра Великого. Если вышлете мне просимые книги, очень обяжете. Сейчас печатается моя брошюра: «Причина вымирания амурских инородцев» — лекция, прочитанная на съезде врачей в г. Хабаровске в 1913 г.[244] Зарубин[245] хотел попасть на восток. Я за него хлопотал и достиг цели. Когда открылась вакансия, его стали искать и на все телеграммы получились ответы «Не доставлена за выбытием». Теперь из Вашего письма я знаю, что он на Памире. Если поеду к орочам, то просьбу Вашу относительно родственных названий по инструкции у Азадовского исполню. Выше я написал: «Если поеду». Написал я это потому, что я не уверен, поеду или нет. Дело в том, что Гондатти только умеет обещать и никогда слов не держит. Он много говорит, всем и все обещает, но никогда не исполняет этих обещаний! Многие из-за этого разорились — начали работать в кредит и сели на мель. Еще хуже — он отказывается от своих слов. То же самое случилось и со мной. Два года я сижу на месте и не могу закончить работы. Гондатти обещал мне дать денег на поездку и надул. Я три раза был у него, говорил с ним, он обещал — и вот до сего времени сижу безвыездно. У нас в Хабаровске есть чиновник… Человек, который никогда ничего не читал по этнографии и впредь читать ничего не будет. Человек, который не знает, кто такой Анучнн, кто был Шренк. Гондатти дал ему 800 рублей на обследование инородцев. Я и Лопатин (естественник, этнограф, изучающий гольдов [246]) сидим два года на месте; а… (собирателю и любителю парнографических карточек) выдаются деньги — обидно! Сидим в Хабаровске и ждем времен лучших. В этом отношении Уптербергер[247] был много чистоплотнее. Прав был Радлов, ставя Уптербергера выше нашего талмейстера[248]. Последнему нужны не знания и печатные труды, а родство и связи. Книжки с опросными листами я получил и распределил их так: себе взял пять и по пяти дал двум этнографам: Кириллову и Лопатину. Я не согласен, что книжки эти следует раздавать налево и направо: учителям, инженерам, священникам и т. д. Работу эту может выполнить только человек подготовленный, а интеллигентные лица, не изучающие этнографии, наврут. До сих пор многие из них не разбираются в гиляках, ольчах и сроках. Ольчи сходят за гиляков, ороки за орочен, ламуты за тунгусов и юкагиры за якутов. Сведения о народностях с охотского побережья, что около Шантарских островов, поступают в канцелярию генерал-губернатора от приставов исключительно. Ну что могут дать научные люди без всякого образовательного ценза?! Попытаюсь, пойду наведу справки, но сомневаюсь в их ценности. Отчего Вы, Лев Яковлевич, орочей, удэ h ге называете кекарями? Сами себя они так никогда не называют и обижаются, когда их так называют. Уверяю Вас, что название удэ h е будет правильное. Слово «орочи» я прибавляю, чтобы указать, о ком именно идет речь. Орочи Императорской Гавани только в насмешку называют их кяка, кякала, кякари и кека кекари. Я думаю, что если народ этот названия такие считает для себя обидными, они (то есть названия) не будут истинными. Я хотел было ехать к этим последним, но никак с начала февраля не могу добиться толку от Гондатти. Он кормит меня «завтраками» и водит за нос. Из моей телеграммы Вы уже знаете, что вещи для Вас уже купил на 306 руб. Денег еще не получил, счета на 136 руб. и 15 рубл. посылаю, ровно посылаю и описание посланных Вам трех этнографических предметов. Был у меня от Вас Понятовский. Мы хорошо познакомились, измеряли инородцев и лепили с них маски. Полное содействие я ему оказал.
Будьте здоровы, дорогой Лев Яковлевич!
Желаю Вам всяких радостей.
Искренне преданный и сердечно Вас уважающий
В. Арсеньев.
Хабаровск, 18 августа 1914 г.
Глубокоуважаемый, дорогой Лев Яковлевич!
Прежде всего приношу Вам горячую благодарность за книжки Леб-бока и Тэйлора[249]. Вы их покупали, потратили деньги. Сообщите, что я Вам за них должен выслать. Второе — поручения я Ваши исполнил. На присланные мне деньги я купил для Вашего музея ламутские и коряцкие вещи. Список их и счет при этом посылаю. Всего на сумму двести девяносто восемь рублей 80 коп. (298 р. 80 коп.). Если помните, у меня оставалось пятнадцать руб. от прежде полученных 150 руб. Итого у меня академических денег была сумма 315 руб. Наложенный платеж на перевозку вещей, покупку ящиков обошелся в 2 р. 30 коп. Счет при этом приложен, значит, весь расход выражается в 298 р. 80 коп.+ 2 р. 30 к.= 301 р. 10 к. В остатке у меня на руках 315 р.-301 р. 10 к.=13 р. 90 к.
Третье — посылаю Вам (уже послал) только что вышедшую из печати свою книгу «Китайцы в Уссурийском крае» — очерк историко-этнографиче-ский и послал еще брошюру «Вымирание инородцев Амурского края». Книги эти Вам передаст С. Ф. Понятовский. Он пробыл у нас в г. Хабаровске довольно долго. Мы познакомились и немного занимались вместе. Он научил меня снимать с инородцев маски. Спасибо за то, что Вы посылаете ко мне с письмами людей, любящих антропологию и этнографию. От него я узнал новости из научной литературы и вообще почерпываю знания.
Сейчас у нас в Хабаровске находится военнопленный профессор Балог (венгерец). Я взял его под свое покровительство и на днях переселяю его к себе на квартиру. Он прочел нам четыре лекции по фонетической транскрипции. Нас было трое слушателей. Я его познакомил со своим орочским словарем. Он нашел его составленным правильно и посоветовал только свою транскрипцию заменить общепринятою. Сейчас я пишу самую большую свою книгу: «По Уссурийскому краю». Физико-географическое описание пройденных мною маршрутов. Орочей удэ(hе) я отложил. Торопиться с этою работою я не буду. Мне надо съездить к ним еще раз. Мы сговорились (я, Балог и Понятовский) поехать вместе к инородцам в 1915 г., когда кончится война.
Эту зиму будем опять читать и вести собеседования. Прочитаем Леб-бока и Тэйлора.
Приезжайте к нам, Лев Яковлевич! Я часто Вас вспоминаю. Будьте здоровы.
Имею просьбу. Проверьте посланные вещи по списку. Не послал ли я лишних три вещи: два меховых ламутских костюма и халат из рыбьей кожи. Их я у себя не досчитываюсь. Сообщите, если найдете.
Сердечно Вас уважающий и искренно преданный
В. Арсеньев.
Хабаровск, 10 апреля 1915 г.
Дорогой и многоуважаемый Лев Яковлевич!
Спешу Вас уведомить, что письмо Ваше и деньги я получил. Чтобы они не болтались у меня на руках, я положил их на книжку в сберегательную кассу Государственного казначейства. Накопившиеся за эти дни проценты приобщу к делу, о чем Вас уведомлю, когда буду отчитываться. Я уже получил уведомление, что мне ассигнуется небольшая сумма для подготовки к путешествию. Вопрос об экспедиции решится окончательно в конце апреля или в начале мая. Предполагалось, что в марте он выльется уже в определенную форму, и я немедленно тронусь в путь. Если бы «паче чаяния» почему-либо экспедиция моя не состоялась бы, я в тот же день переведу Вам деньги обратно. Чужие деньги меня сильно беспокоят. Генерал-губернатор на мою экспедицию дал свое принципиальное согласие. Вопрос только в ассигновании денежных средств, но и он, повидимому, разрешается весьма благоприятно. Как только получу уведомление, то со своей стороны уведомлю Вас телеграммой. Область, которую я наметил, меня чрезвычайно интересует. В этнографическом отношении это «terra incognita». За эти четыре года я хорошо проштудировал Шренка и Мид-дендорфа (еще раз), Ратцеля, Ранке, Шурпа, Харузина, Бушана, Леббока, Тейлора [250] (спасибо за них! Сердечное спасибо. Сколько они стоят? Я до сих пор у Вас в долгу?) и перечитал почти всю краевую этнографическую литературу. Теперь я залезаю в этнографические редкости: Бошняк, Фишер, Миллер, Шперк, Баралевский, Иакинф, Васильев и т. д.[251]. На мое счастье, книги эти имеются в нашей библиотеке. По вечерам читаю Обермайера, «Человек», изданное под редакцией Мензбира. Как видите, вся перечисленная литература, прочитанная мною от двух до трех раз (это уже не простое чтение, а изучение предмета), позволяет мне немного смелее взяться за работу без опасения наделать грубых ошибок, но убеждает меня в то же время быть как можно тщательнее и осторожнее в своих исследованиях.
За все Ваши советы благодарю. Приму их к сведению. Чем больше я занимаюсь местной этнографией, тем больше убеждаюсь, что народности, населяющие Амурский край, раньше не имели собственных названий и называли себя просто на а/ни с прибавлением нарицательных имен: приморский, береговой, речной и т. д. Даже роды называются не по тотемным животным, а по месту прежнего жительства: Бизанка (от бухты Биза), Ауканка (от залива Аука), Мулинка (от реки Мули). Эх! В письме места мало. С удовольствием поделился бы с Вами своими мыслями и наблюдениями! Отложим это до Петербурга.
Орочским языком я продолжаю заниматься все время. Зимой я ездил во Владивосток и был у профессоров Восточного института. Много хороших советов дал мне П. П. Шмидт. Я показал ему составленные мною словари, он нашел их правильными, и так как я записывал их по своей транскрипции, * то профессора решили, что это только доказывает, что я овладел фонетикой, иначе не дошел бы до необходимости создания своей транскрипции, что такую работу они считают еще ценнее, чем работа человека, подходящего к инородцу уже с готовыми знаками. Профессора мне посоветовали продолжать работу по своей транскрипции и только в будущем переписать ее на общепринятую международную. Это же мне советовал и венгерский лингвист профессор Балог в 1914 г.
Думаю, что удастся собрать скелеты и черепа. Ваше письмо я возьму с собою: оно послужит мне программой. Все, что Вы пишете, большинство приемов мне знакомо. Надо иметь «нюх» и знать, на что особенно обратить внимание, что является ценным и что не имеет значения. В каждом стойбище я проведу по нескольку дней и постараюсь выяснить все, что Вы указываете.
Программу по оленеводству я не получил, не получил и листов положений. Инструменты у меня есть. Антропометрией я занимался четыре месяца у Ф. К. Волкова в Петербургском университете.
Относительно «вамука». — Их я не считаю особым народом. Хорошо знаю, что это значит «приморский» удэ(hе) намука. Иногда я слышал другое название: ламука, что тоже от слова ламу, означающее море. Последнее слово — чисто тунгусское, и почему им называют себя орочи, живущие на Уссури, остается для меня загадкой. Вероятно, отсюда получились и другие слова: ламаки, ламунки, ламанки и т. д.
Имею материал по ямкам (следы жилищ) и кекенмедингам на берегу моря. Раскопки дали только раковины, кости и каменные орудия.
Пока всего хорошего. Сердечно Ваш
В. Арсеньев.
г. Хабаровск. 3 мая 1915 г.
Глубокоуважаемый и дорогой Лев Яковлевич!
В дополнение телеграммы пишу письмо. Деньги на экспедицию мне дает Организационный комитет лесных и горных предприятий в Приморской области, управляющим делами которого состоит Осип Осипович Нови (Петроград, Пантелеймоновская, № 13/15, кв. 18). От него я получил телеграмму такого содержания: «Благоволите телеграфировать, когда можно выступить в экспедицию, какую сумму перевести Вам немедленно и назначьте сроки дальнейших переводов, указав по возможности для каждого из них место назначения теперь же. Точка. Сердечный привет. Нови». Я ответил телеграммой в 70 слов. Места назначения денежных переводов я указал: Троицкое, Нижне-Тамбовское, Марпинское и Николаевск. Теперь просил для снаряжения 300 рублей и затем первый перевод в Хабаровск 1700 руб. Всего мне ассигновано 8000 рублей.
Еще зимой я говорил с генерал-губернатором Н. Л. Гондатти об этой экспедиции. Тогда же он дал свое принципиальное согласие. Но у него есть слабость, которая часто мешает осуществлению его добрых начинаний. Он забывает то, что говорил на словах. Есть у него еще и другой недостаток: он любит, чтобы его попросили, в особенности если получит письмо от какого-нибудь очень ученого человека или от лица высокопоставленного. Тогда уже отказа не бывает, тогда он хлопочет с таким рвением, как будто дело касается его лично. К выступлению я готов. Задержка только за генерал-губернатором. Вот я и хочу просить содействия Вашего, дорогой Лев Яковлевич! Пожалуйста, попросите г-на Радлова написать Н. Л. Говдатти, чтобы он отпустил меня в эту экспедицию. Быть может Вы напишете письмо, а подписать дадите Радлову. Пока мое письмо идет до Вас и от Вас обратно в Хабаровск, что займет дней 30, я окончательно приготовлюсь — все до мелочей — и выступлю на другой день, как получу санкцию от Гондатти. Николай Львович[252] летом уезжает на Камчатку и потому прошу Вас поторопиться с письмом Радлова. Тем временем я закончу свою работу (корректура) [253] и буду хлопотать у Н. Л. Гондатти сам лично. Как я уже Вам писал, деньги Ваши лежат у меня на книжке и ждут использования по Вашей программе. Пожалуйста, помогите[254]. Если можно, пришлите мне обе Ваши инструкции (по этнографии и об оленеводстве). Те, что у меня были — кто-то их зачитал. Много обяжете.
В ожидании Вашего содействия
искренно преданный и уважающий Вас
В. Арсеньев.
P. S. Условия таковы: Комитет мне дает деньги. Я могу заниматься этнографией, а ему я должен дать сведения по физической географии, о болотах, лесах, горах, путях сообщения, реках, указать, могут ли они быть сплавными, где горелые леса и т. д. О моих занятиях по этнографии оговорено в моем официальном письме к О. О. Нови.
15 нюня 1916 г.
Дорогой Лев Яковлевич!
По моему письму (по штемпелю на конверте) Вы видите, куда меня забросила судьба, или вернее — воля Гондатти[255]. Как Вы уже знаете, меня на войну не взяли и сказали, что я могу заниматься своим делом. Тогда я стал собираться в экспедицию. Гондатти дал свое согласие. Я лолучил деньги 6000 руб. и сказал Гондатти, что приступаю к покупкам и снаряжению. Гондатти снова одобрил это и сказал: «Можете собираться — я согласен».
Но в это время немцы заняли Царство Польское и Курляндию. Это было уже после того, как Академия Наук выслала мне деньги. Как я Вам уже писал, деньги я положил на хранение в банк. Об этом я сказал тогда же Гондатти. Дня за три до выступления он вдруг вызывает меня к себе и говорит, что не может теперь отпустить меня вследствие неудач наших войск и вообще тревожного времени в России. Вместе с тем о» дал мне слово, что отпустит меня тотчас же, как только это будет возможно, или если русские перейдут в наступление. Я ему сказал, что положение мое является весьма неудобным, потому что из 6000 рублей на покупку экспедиционного имущества я уже израсходовал 1200 рублей. На это он мне посоветовал все вещи сложить в музее, а о следовавших мне средствах на экспедицию уведомить о том, что выступление экспедиции на время отложено. Это было летом прошлого года. Скверно то, что у Н. Л. Гондатти никогда нельзя добиться ясного определенного ответа, он всегда говорит уклончиво, так что из его слов выйдет и отказ и обещание. Зимой он мне спять отказал и просил подождать до весны. Весной он вдруг пригласил меня к себе и сообщил, что «по военным обстоятельствам» он посылает меня в Харбин, затем в Мукден, Дайрен, а может быть в Чифу и Инкоу. На меня возложена отправка китайцев в Европейскую Россию.
В начале мая я был в Никольске, потом в восточной Маньчжурии, ездил в Куань-Чень-Цзы. Теперь предстоит поездка в Нингуту. Мои мытарства кончатся в июле или в начале августа. О времени прибытия в Хабаровск буду Вам телеграфировать. Ваша телеграмма долго находилась в Музее, потом побывала во Владивостоке у брата, а затем в Никольске Уссурийском, откуда по получении моего адреса мне ее прислали в заказном письме. Теперь я решил поступить так: ввиду того что моя экспедиция откладывается, я возвращу Вам деньги с теми процентами, которые накопились за это время. По возвращении из Хабаровска я сделаю последнюю попытку у Гондатти, и если он откажет опять, я отправлюсь на почту и сделаю денежный перевод.
Если он согласится меня отпустить хоть теперь, буду Вам телеграфировать и запрошу Вашего мнения. Мне кажется, у Гондатти есть задняя мысль. Пресловутая его Амурская экспедиция, в которой, кстати сказать, не было ни одного настоящего ученого, не было ни одного этнографа, совершенно не осветила земель, лежащих на север от нижнего Амура. Никто из прихлебателей экспедиции Амурской не пожелал итти в места, где неизвестно, на что можно нарваться. И вот теперь он никак не может примириться с мыслью, что после «его» Амурской экспедиции будет еще какая-то экспедиция, которая может привезти много новых материалов — и на его Амурскую экспедицию это бросит некоторую тень. Это нехорошая задняя мысль, я думаю, и заставляет всячески меня придерживать[256]. Если это так, то после войны сейчас же выйду в отставку и все-таки пойду по намеченным маршрутам. Списки купленному имуществу и счета я выслал тому Обществу, которое дало мне 6000 руб. Общество это вполне согласилось со мной, признало мои расходы правильными, вернуло счета и ответило, что считает экспедицию в будущем за мною. Это меня чрезвычайно устраивает. Вот я извещаю Вас о таковом положении дела. Черкните мне Ваше мнение по адресу: Харбин, Коммерческое училище, Шкуркину (Павлу Васильевичу) для меня. Шкуркин всегда будет знать, где меня следует искать и куда следует пересылать письма. Писал я Ив. Ив. Зарубину, но ответа от него не получил. Вероятно, он опять куда-нибудь уехал. Не думаете ли Вы приехать в Приамурский край? Гондатти, будучи присяжным этнографом, совершенно не интересуется этой наукой. В Музей он никогда не заглядывает. Никогда в Приамурье так не стоял худо инородческий вопрос, как за время его правления. Когда с ним заговариваешь об инородцах, он или морщится или старается перевести разговор на другую тему. Ныне гиляки вымерли больше, чем наполовину. Инородцы гибнут с каждым годом все больше и больше. На заседания по инородческому вопросу меня, как человека беспокойного, который много шумит и ругается, не приглашают. Судьбу инородцев решают те Хлестаковы, которые говорят: «Чем скорее они вымрут, тем лучше», Жду от Вас ответа.
Искренно и глубоко Вас уважающий и преданный
В. Арсеньев.
г. Хабаровск, Музей, 7 октября 1916 г.
Дорогой Лев Яковлевич!
Виделся с С, М. Широкогоровым [257] — многое мы с ним обсудили и выработали план совместных работ. Четыре дня подряд с утра и до ночи мы беседовали и не могли наговориться. Я очень рад, что вошел с ним в тесный контакт. Мы наметили план работ на несколько лет вперед по антропологии, этнографии, доисторической и исторической археологии. Выяснили наличие работников, кто что сделал и что думает (где именно и как) работать в будущем. Он хотел Вам обо всем этом написать. На днях я получил письмо от П. Ф. Унтербергера. Он спрашивал, где я, что делаю и продолжаю ли я работать в крае по этнографии и географии. Я ему чистосердечно написал, что нынешний генерал-губернатор ни за что не хочет меня допустить к исследованиям в Амурском районе и около южных берегов Охотского моря и объяснил почему именно, просил его помочь мне, если это возможно.
На очереди у меня теперь три работы: 1. Орочи — удэ(hе) — монография. 2. Язык удэ (he) — словарь из трех отделов: а) разговорный, в) язык поэзии и сказок (шаманский) и с) технический. 3. Археография и археология. Но для того чтобы приступить к каждой из этих работ, мне еще надо побывать у инородцев и вообще поработать на местах. И вот этого-то я никак и не могу добиться! Генерал-губернатор дает мне все время чисто административные командировки. Из Главного штаба мне сообщили, что я призван на войну не буду и могу делать свое дело. Казалось бы, я мог пойти бы в экспедицию, но это не в видах Гондатти, несмотря на то, что я даже достал деньги. От него требовался только один росчерк пера. Ну, бог с ним! Недавно я узнал, что Министерство земледелия (к которому принадлежу и я — состою у него на службе) в 1917 году хочет в наши края и именно в Амгунский район, Нижний Амур и Уссурийский край снарядить экспедицию. Во главе ее хлопочет встать некто Дмитрий Константинович Соловьев, молодой человек, естественник (и кажется, ботаник) по образованию. Он будет производить исследования по ботанике, зоологии и этнографии. Ему дается, кроме содержания его, его помощникам, проезда в оба конца-18 000 на экспедиционные расходы. Мне очень обидно, что Министерство обошло меня. Из самолюбия я не хочу подымать этого вопроса.
Быть может, у Министерства есть какие-либо данные на то, чтобы этнографическую часть не давать мне, а поручить г-ну Соловьеву. С другой стороны, мне не хочется становиться и поперек дороги своему знакомому. Бог с ними, с Министерством! Было бы справедливее зоологию и ботанику поручить Соловьеву, а этнографию мне! Я не был бы в претензии, если бы этнография была поручена кому-либо из этнографов. После войны я думаю уйти в отставку. Об этом я и раньше подумывал, а теперь после такого «номера» мне ничего другого и не остается сделать! Хочу просить Вас, дорогой Лев Яковлевич, поговорить с академиком Радловым. Быть может, он замолвит за меня словечко в Совете Русского географического общества о том, чтобы, если не теперь, то в ближайшем будущем, Географическое общество дало бы мне небольшие средства закончить свои работы.
Язык я начал забывать и чувствую, что тупею. Да! Забыл Вас поставить в известность, что этот вопрос, видимо, в Петрограде хочет поднято П. Ф. Унтербергер. Хорошо бы, если бы меня поддержали также Вы и Радлов.
За эти годы я всячески старался пополнить запас знаний по антропологии и этнографии. Чувствую в себе уверенность, энергию. Хочу работать (ведь, это цель моей жизни в Приамурском крае) — и не могу. А года уходят.
Давно не имею от Вас известий, здоровы ли Вы? Черкните ответ открыткой. Буду весьма рад ей! На днях высылаю Вам небольшую свою работу. Не могу приступить к печатанию большой своей работы 800 стр. (она совершенно готова), из-за бумажного голода придется печатать на будущий год.
Шлю Вам привет и лучшие дружеские пожелания.
Искренне преданный Вам
В. Арсеньев.
Дорогой и глубокоуважаемый Лев Яковлевич!
Давно я собирался Вам написать, несколько раз брался за перо, но не мог. У меня была мобилизация умственных и душевных сил. У меня произошел полный разрыв с Гондатти. Только теперь я успокоился и могу связно излагать свои мысли. В России вообще царят теперь «темные силы». Гондатти тоже окружают «темные силы» и сам он «темный человек». В январе состоится мой переход в Военное ведомство. Я буду назначен, вероятно, штабс-офицером для поручений при штабе Приамурского округа. Пока я был в Военном ведомстве, я получал научные командировки, а с тех пор, как перешел к Гондатти, мои этнографические работы сразу оборвались. Так как возможно, что я уеду на время войны из Хабаровска, то Музей я сдаю. Да, кроме того, при Гондатти стало совсем невозможно работать и в Музее. У него своя мерка к людям, под которую я не подхожу. Самые скверные из людских пороков — неискренность и двуличие. Эти качества являются доминирующими у г. Гондатти. Ну бог с ним. Я очень рад, что ушел от него и больше о нем и не вспомню.
На днях я послал Вам брошюрку об этнологических проблемах[258]. Вероятно, Вы ее уже получили. Музей отнимал у меня очень много времени. Теперь я думаю очень усиленно заняться этнографией. К печати я приготовил две большие работы. Выпущу их одну за другой. В Хабаровск приезжал Сергей Михайлович Широкогоров. Мы три дня провели вместе и о многом по душе поговорили. Я ему передал 345 рублей. По его просьбе, перевожу ему и остальные 255 рублей. В мое отсутствие эту сумму (255 руб.) перевел ему мой товарищ А. 3. Федоров[259]. Теперь я отправил деньги А. 3. Федорову. С. М. Широкогоров хотел написать об этом Вам. Вероятно, он уже это сделал. Покончив работы с Гродековским музеем, теперь я всецело стану усиленно работать для Музея Петра Великого[260]. Пожалуйста, смотрите на меня. как на своего помощника, обитающего на месте (в Сибири) [261].
Шлю Вам наилучшие пожелания в новом 1917 году.
Сердечно Вас уважающий и преданный. В. Арсениев.
Пока пишите по старому адресу.
4 января 1917 г.
г. Владивосток. Myзей, 21 ноября 1923 г.
Дорогой Лев Яковлевич!
Пользуясь случаем, шлю Вам свой искренний привет[262].
В настоящее время я работаю на Дальнем Востоке в Управлении Дальрыбохоты, в нынешнем году был на Командорских островах, вообще работа очень интересная [263].
Получили ли Вы мои книги, нет ли у Вас чего-нибудь из литературы и для меня [264].
Смотрите на меня и на моих сослуживцев, как на своих агентов на местах.
Прошу оказать свое содействие моему сослуживцу естественнику Илье Ивановичу Семенову, он тоже много ездил по побережью Дальнего Востока и может быть Вам полезен.
Вслед за этим пришлю подробное письмо [265].
Искренно Ваш В. Арсеньев.
23 февраля 1925 г.
Дорогой Лев Яковлевич!
Письмо Ваше от 30 июля 1924 г. я получил; не писал Вам потому, что знал, что Вас нет в Ленинграде. Теперь полагаю, что Вы давно благополучно вернулись, и я состою большим должником Вашим за долгое молчание [266].
Студенты, о которых Вы писали, ко мне не являлись. Но я знаю, что оба прибывших сюда студента устроились — и один из них — физик-находится на Камчатке. Если будет надобность в устройстве кого-либо из студентов, Вами рекомендуемых здесь на работы, я готов оказать им всякое содействие, к каковому имеется некоторая возможность. Есть, например, сейчас в Хабаровском краевом музее вакантная должность заведы-вающего этнографическим отделением; оклад 73 рубля в месяц. Я подыскиваю такого себе сослуживца. Работа, как и всякая музейная, — пыльная, черная и научная. Две книги моих трудов переведены на немецкий язык и изданы в Германии. О них вышли отзывы Нансена, напечатанные в книге как предисловие, Свен Гедина и Швейнфурта, прилагаемые при этом письме.
Хабаровский краевой музей сохранился, но коллекции его запылились, приняли запущенный вид, и теперь я веду восстановительную работу.
В настоящее время я не только директор Музея, но заместитель председателя Дальневосточного краевого отдела Русского географического общества, ученый секретарь кабинета народного хозяйства при Дальплане и заведующий Отделом охоты на морского зверя в Управлении рыбными и морскими звериными промыслами Дальневосточной области. Работой, понятно, завален, что отчасти служит причиной затяжки ответа на Ваше упомянутое выше письмо. Опять я употребляю все старания восстановить полную связь со всеми работниками на местах нашего обширного Дальнего Востока-, дабы иметь корреспондентов по всей области. Разослал уже 181 письмо. Мои труды, последние две книги, выходят во втором издании.
В нашем Музее имеются очень ценные новогвинейские коллекции. Мы писали в Ваш Музей о возможности их высылки Вам, но ответ так и не получили. Сообщаю Вам об этом, так как и для нашего Музея освободиться от этих коллекций составляет большую надобность, как в виду забот о их поддержании, так и для возможности занять то место, где хранятся эти коллекции, другими — большего местного значения.
Очень надеюсь, что настоящее мое письмо не останется без Вашего ответа.
Прошу Вас принять мои сердечные пожелания всего доброго и полного здоровья для продолжения Вами своего любимого дела.
Ваш В. Арсеньев.
23. II. 1925 г. г. Хабаровск.
1) Протодьяконовская ул., л. 33, квартира Бабиковых.
2) Хабаровски» Краевой музей.
ст. Голошманово. Зап. Сибирь. Проездом. 20 октября 1925 г.
Дорогой Лез Яковлевич!
Хотелось мне повидать Вас и о многом посоветоваться[267]. Прежде всего уведомляю Вас о том, что Бауэрмана я устроил к чукчам [268]. Сейчас он в Петропавловске-на-Камчатке секретарем туземного отдела Губернского Революционного комитета, а с весны он будет на Чукотском полуострове. Там же находится и физик. Устроена и та девица, которая прибыла к нам в сентябре месяце. По прибытии в Петербург я получил Ваше любезное письмо и очень сожалел, что не застал Вас в Академии Наук. Нину Алексеевну Серк я устроил к себе в Музей на должность заведующего Этнографическим отделом. Устроил я ее по телеграфу. Она с мужем уезжает из Ленинграда около I ноября. Не отвечал я Вам на письма и телеграммы потому, что был в отъезде из Хабаровска и потому, что никак не мог выяснить, приедет ли Хороших из Иркутска или нет. Хороших — этнограф, ему раньше было обещано место в Музее; он был тоже в отлучке. Только теперь я узнал, что он остается в Иркутске и, следовательно, развязал мне руки. Извините, Лев Яковлевич, за молчание, которое было вынужденным и поставило меня в неловкое положение. По прибытии в Петербург я решил взять с собою ту девицу, о которой Вы мне писали. Получив на месте письмо о Н. А. Серк я полагал, что именно о ней Вы говорили. Оказывается, в моих письмах и телеграммах, как я впоследствии узнал, Вы говорили о другом лице — о m-lle Панек. Она теперь где-то устроилась, и на ее место я устроил по Вашей рекомендации Н. А. Серк.
Теперь о себе. Как Вы знаете, я занимаю должности: 1) директора Хабаровского краевого музея; 2) зам. председателя Дальн. краевого отдела Русск. географ, общ. и по существу веду всю работу; 3) ученого секретаря кабинета народного хозяйства (музей прикладных знаний) и 4) состою в Отделе туземного Дальн. рев. комитета. Кроме того, вынужден бывать на многочисленных заседаниях. Все должности, занимаемые мною, поглощают времени 16 часов в сутки. Работа исключительно общественно-административная, к которой я не чувствую никакой склонности и которой чрезвычайно тягощусь. Вы знаете, что в научно-литературной работе не должно быть перерывов. Кончая одну работу, чтобы не было перерыва в тот же день начинаешь другую. В это дело надо втянуться и уже не отрываться. А я вот уже два года, как ничего не пишу и потому, если я останусь на должностях общественно-административных — я совсем прекращу научно-литературную работу. Мне сейчас 53 года и пока что я сохранил энергию и здоровье. Быть может, через несколько лет я начну сдавать. Тогда меня под какой угодно пресс положите и ничего уже не выжмете. Вот эти обстоятельства принудили меня задуматься над вопросом, — оставаться ли мне в роли общественно-административного работника или уйти куда-либо, где можно было бы обрабатывать свои материалы. Должен сказать, что такие материалы я имею. Шестнадцать лет я собирал их у орочей и у «удэhе» (на древних китайских картах «удага»).
Я знаю литературу по этому вопросу и чувствую, что мои материалы являются очень интересными и оригинальными, Чувствую в себе уверенность и горю желанием взяться за перо. Думается мне, что «Страна удэ h е» будет лучшей моей работой. Но для того чтобы взяться за эту работу, мне нужно еще один раз побывать у этих инородцев и выяснить некоторые неясности своих записей. На эту поездку мне потребуется четыре-шесть месяцев работы на месте среди туземцев [269]. Музейную работу я наладил, деньги достал (отпустили 30 000 рублей), работников выписал — словом, поставил на рельсы. Теперь общественно-административную работу может вести каждый человек, у кого в голове есть хоть какой-нибудь ум. Вот я и надумал уйти от большого дела к малому, чтобы иметь вечерами досуг для своих работ. Мне надо уехать из Хабаровска. Только отъезд меня может разгрузить от массы дел, ничего общего не имеющих с тем делом, которое у меня на руках уже 25 лет.
Я даже совсем непрочь уйти в отставку, но боюсь, что меня тотчас же запишут в разряд нетрудящихся. Как Вы уже знаете, я подал заявление к Вам в Музей о зачислении меня в научные сотрудники. Меня это устроило бы, смущает только ничтожный оклад в 40–50 рублей, тогда как а Хабаровске я получаю 150 + 30 + 20 = 200 р. Хочу я спросить Вашего совета. Одобряете ли Вы мой шаг? Заявление я подал на основании разговора с Вами летом прошлого года, тогда Вы предложили устроить меня и Музей Академии наук. Если Вы, Лев Яковлевич, одобряете переход к Вам в Музей, то я прошу поддержать мою кандидатуру, если нет и посоветуете мне оставаться в Хабаровске — я останусь и, может быть, перейду на какую-нибудь другую службу в г. Владивостоке. Боюсь только, что меня не выпустят дальневосточные власти, но я буду домогаться освобождения. Я думаю, что Вы поможете мне в моих стремлениях и намерениях попасть к своим удэhе на несколько месяцев из Петербурга. В этом, ведь, и заключается работа этнографа.
Относительно гвинейских коллекций вопрос стоит так: коллекции укупорены в ящики и ожидают отправления. По прибытии в Хабаровск, я наведу справки и, если можно, отправлю их с оплатой за провоз в Петербург; если же нельзя, я телеграфирую и попрошу выслать мне небольшую сумму денег за укупорку, подводы и перевозку по железной дороге.
По возвращении в Хабаровск я сейчас же Вам напишу. У меня нет ни одной Вашей работы с авторской надписью. Если у Вас имеются оттиски, пришлите мне пожалуйста с Н. А. Серк.
Шлю Вам дружеский привет и пожелания радостей и успехов.
Искренно Ваш В. Арсеньев.
На нуги к Хабаровску. Западная Сибирь.
Владивосток. Бестужевская, 35 30-IV-l926r.
Дорогой и глубокоуважаемый Лев Яковлевич!
Получили ли Вы мое ответное письмо, в котором я сообщал Вам сведения, касающиеся рек Урми, Кура и р. Горюна? [270] Когда Вы думаете приехать в наши края? Я с нетерпением жду Вашего приезда в Хабаровск к во Владивосток. Буду очень надеяться, что Вы окажете мне честь и заглянете ко мне [271].
Написал я брошюру, которую озаглавил «Лесные люди-удэхейцы». Это популярное изложение в сокращенном виде того большого труда, который я готовлю к печати. Этим летом я, вероятно, от Дальн. Стат. Бюро отправлюсь на перепись туземцев в Уссурийском крае и попутно закончу свои работы по удэhе, о котором я Вам писал раньше. Прежде чем выпустить в свет этот большой труд, я хотел просить Вас просмотреть его и взять на себя его редактирование. Вы сделаете где надо поправки, примечания, дадите мне советы — и тогда я под Вашей редакцией выпущу его в свет. Вот это моя к Вам первая просьба.
Я имею многочисленные отзывы о «своих» книгах в самых лестных выражениях: от Нансена[272], Свен Гедина, Швейнфурта[273], Вегенера[274], имею множество писем из Африки, Южной Америки, Австралии и в особенности из Европы от разных ученых и этнографов. Отзыв от них появился в Записках Русского географического общества. Я очень просил бы Вас дать свой отзыв о этих двух книгах где-нибудь в журнале, бюллетене Академии Наук, в журнале «Краеведение» и т. д. [275]
Я имею Ваше письмо, где Вы уже в очень теплых и кратких выражениях дали отзыв, быть может, Вы за неимением времени несколько подробнее напишете мне отзыв в письме, которое я мог бы показать друзьям и знакомым.
Одновременно с такой же просьбой я обращаюсь к В. Г. Богоразу[276] и С. И. Руденко [277].
Шлю Вам дружеский привет
Искренно Ваш В. Арсеньев.
Письма к М. К. Азадовскому
г. Хабаровск. 22 марта 1915 г.
Дорогой Марк Константинович!
Ваше письмо я получил вчера и вот отвечаю. По слогу я узнал, что это письмо от Вас и очень был ему (им) обрадован (неправильный оборот речи Вижу, что Вы заметили это, заметили и снисходительно, как филолог, усмехнулись. Ну, не беда!) Я, признаться, поджидал от Вас письмеца и уже начал было терять терпение, но вдруг в самую критическую минуту получил, был спасен и терпение сохранил при себе. Спасибо за выручку! Сердечно благодарю Вас за отзыв о моей книге. Такое внимание лишний раз доказывает Ваше ко мне расположение, которое я умею ценить Благодарю Вас также и за оттиск отчета о поездке к «казакам» на р. Амур. Спасибо и за надпись. Отчет этот я приобщил к брошюрам с автографами друзей. Впоследствии я думаю всех их потом переплести в шелковый переплет с золотым тиснением.
О Вашем предложении я сообщил Лопатину. Мы советовались с ним и решили воспользоваться Вашим предложением и при первой же возможности послать свои работы, как только таковые будут готовы. Я знаю наверное, что в шкафах Геогр. общества, в завалах, есть много работ, которые Вы могли бы использовать для «Приложений» к Живой Старине. Если будете разбирать эти завалы и там Вам в руки попадется моя рукопись «Китайцы в Уссурийском крае», не откажите в любезном одолжении изъять ее из-под спуда и прислать мне по известному Вам адресу. Очень обяжете этой услугой. Затем другая просьба: выслал я свои книги 1) Секретарю по отделению Этнографии А. Н. Самойловичу вместе с письмом, 2) Председателю Ю М. Шокальскому тоже с письмом, но ответов не получил. Не откажите справиться, получили ли эти лица мои книги и письма. Быть может и посылка и корреспонденция затерялись где-нибудь в дороге. Если в чем перед Вами провинился — каюсь и несу голову повинную на плаху. После Вашего отъезда книги мои, которые были у Вас, доставили мне в мое отсутствие. Потом я хватился одной книжки «Леббока», вспомнил, что она была у Вас. Зная, что Вы в отношении книг на редкость аккуратный человек, я был убежден, что найду ее у Вас, и с согласия Веры Николаевны я познакомился с Вашей библиотекой, но потом эта книга нашлась у меня в шкафу, куда поставила ее жена, не сказав мне об этом. Из Ваших книг я ни одной не спер.
Желаю Вам от души доброго здоровья. Передайте привет А. А. Макаренко, С. А. Руденко и Л. Я. Штернбергу.
Искренно уважающий Вас
В. Арсеньев
Дорогой Марк Константинович!
Я только что возвратился из своего путешествия. Был в четырехмесячной экспедиции от Переселенческого управления. Возвратившись во Владивосток, я застал на столе у себя целую кучу писем, среди которых нашел и Ваше.
Уведомляю Вас, что из Хабаровска я уехал, потому что негде жить. 14 месяцев я прожил в проходной комнате за занавеской, лишенный стола, своей библиотеки, карт, дневников, рукописей и т. д. Когда я узнал, что меня намереваются изъять из Музея для административной работы, я убоялся этой премудрости и вышел в отставку. Музей на рельсах — дело я поставил на рельсы и дал ему ход и достал средства, выписал работников, инструктировал. Мне еще рано садиться в Музей. Пока есть силы, хочу поработать в поле. Ваши работы я все получил, за что премного благодарю. Сейчас я состою в Дальневосточной экспедиции НКЗ по обследованию заселяемых пространств. В Академию Наук для работы в Музее я решил не ехать. Остался в г. Владивостоке, где имею квартиру и все, что мне нужно для научных работ.
«В дебрях Уссурийского края» я Вам не послал потому, что она есть краткое изложение первых двух книг: «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала», которые вы уже имеете с авторскими подписями. Если угодно, я Вам ее пошлю также. Она издана довольно хорошо. Передайте, пожалуйста, мои поклоны Г. С. Виноградову и П. П. Хороших. Я перед ними в долгу и свои обещания исполню, как в отношении авторских книг, так и в отношении ответных писем. «Гольды» Лопатина я Вам уже схлопотал. Владивостокский музей высылает Вам ее особой бандеролью. Автора в Владивостоке да и вообще па Дальнем Востоке — нет, о» ушел за границу- не то в Маньчжурию, не то в Канаду.
Относительно «Воспоминаний М. И. Венюкова» я написал в Хабаровск ученому секретарю Дальневосточного отд. госуд. Рус. геогр. общ. Я уверен, что книгу эту Вы получите через него. Вместе с этим письмом посылаю Вам свое Curriculum vitae[278] и проспекты первых моих двух книг, напечатанных на немецком языке. Там Вы найдете отзывы Нансена, Свен Гедина, Швейнфурта и друг. Только что получил третью книгу из-за границы. Сейчас она переводится на английский язык. В настоящее время я пишу еще одну большую книгу «В горах Сихотэ-Алиня», которую думаю выпустить в свет весной 1927 года.
Не забывайте меня. Я часто Вас вспоминаю.
Шлю Вам дружеский привет.
Искренно Ваш В. Арсеньсв.
21. XI. 1926 г.
г. Владивосток, Бестужевская, 35.
Владимир Клавдиевич АРСЕНЬЕВ
Действительный член обществ: 1) Государственного географического в Ленинграде и 2) Приамурского, ныне Дальневосточного краевого отдела того же общества в г. Хабаровске; 3) Владивостокского отделения Русского географического общества; 4) Всероссийской научн. ассоциации востоковедения в г. Хабаровске, 5) Любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете; 6) Антропологического при Ленинградском университете; 7) О-ва археологии, истории и этнографии при Казанском университете; 8) Русского орнитологического комитета при О-ве акклиматизации животных и растений в г. Москве; 9) Вашингтонского национального географического о-ва; 10) Российской Академии истории материальной культуры.
Пожизненный член Общества изучения Маньчжурии в г. Харбине.
Почетный член обществ: 1) Приморского лесного, 2) Русских ориенталистов в г. Харбине и 3) Приморской губернской архивной комиссии.
Родился 29 августа 1872 г.
Учился в Петербурге. Держал установленное испытание при Первом кадетском корпусе на право по образованию 1-го разряда.
Кончил Петербургское пехотное училище по 1-му разряду в 1896 г.
Курс географии Азии прошел под руководством известного путешественника и исследователя М. Е. Грумм-Гржимайло. Изучал этнографию под руководством проф. Петри, а антропометрию под руководством профессоров Руденко и Ф. К. Волкова.
Работает в крае по изучению его в этнографическом и географическом отношении в течение 25 лет.
В 1900–1901 гг. производил ряд разведок в Южно-Уссурийском крае около Шкотова и Посьета. Эти поездки предпринимались по собственной инициативе на личные средства, часто в одиночку или с одним или двумя стрелками.
В 1902–1903 гг. включительно, состоя начальником охотничьей команды, имел возможность предпринимать более отдаленные экскурсии с целью изучения страны в географическом отношении и сбора статистических данных о туземном ее населении. Исследования производил опять-таки в Южно-Уссурийском крае в районе между рекой Сучан и заливом Св. Ольги.
В 1906 г. под флагом Русского географического общества была снаряжена экспедиция под начальством В. К. Арсеньева для исследования горной области Сихотэ-Алиня.
Цель экспедиции естественно-историческая.
Экспедиция 1907 г. является продолжением экспедиции 1906 г. На этот раз В. К. Арсеньев занимался исследованием центральной части Сихотэ-Алиня.
Снаряженная в 1908 г. экспедиция в память присоединения Приамурского края в России работала под начальством В. К. Арсеньева в северной части Уссурийского края. Продолжительность экспедиции два года.
Описания маршрутов, пройденных В. К. Арсеньевым, напечатаны были в записках Русского географического общества в 1906 г.
Результаты экспедиций: маршруты сопровождались барометрической нивелировкой, полуинструментальной съемкой и определением географических координат (широты и долготы) при двух хронометрах.
Часть этих съемок в 1911 г. была издана на средства Главного управления генерального штаба в г. Петербурге.
Центром тяжести исследований В. К. Арсеньева были работы по археологии и этнографии. Громадные коллекции, собранные им по этим двум отделам, доставлены в Академию Наук и этнографический отдел Русского музея в Ленинграде, в Румянцевский музей в Москве, в музей Казанского университета и в Хабаровский краевой музей в Хабаровске.
В кампании 1904–1905 гг. не участвовал и в походах против неприятеля не был. Особым приказом 25 апреля 1911 г. был освобожден от службы в войсках и штабах, получая содержание от Министерства земледелия и государственных имуществ.
С 1910 по 1918 г. состоял директором Хабаровского краевого музея, производя громадную работу по приведению его в порядок и описанию коллекций.
Весной 1917 г. был отправлен» а европейский театр военных действий, но по настоянию Академии Наук и Русского географического общества был возвращен в Приамурье для продолжения научных работ в крае.
Тогда же после государственного переворота принял должность комиссара по делам туземных народностей Приамурского края, но потом вышел в отставку по собственному желанию с переименованием в народные советники по Министерству земледелия и Государственных имуществ.
В 1917 г. — экспедиция в горную область Янде-Янге.
В 1918 г. был отправлен для статистико-экономических исследований полуострова Камчатки. Пройдя его вдоль по долине реки Камчатки и поперек от реки Быстрой до реки Авачи, вышел к Петропавловску.
По возвращении с Камчатки был приглашен на службу в Управление рыбными и морскими звериными промыслами Дальнего Востока на должность инспектора Морских звериных промыслов в водах Дальнего Востока, на каковой пробыл до 15 марта 1925 г.
За научные работы по исследованию Приамурского края от разных ученых обществ имеет две серебряные медали и одну золотую и первую премию имени Венюкова в 1000 руб.
С 1919 г. состоял лектором Учительского института, переформированного впоследствии в Педагогический институт имени Ушинского.
С 1917 по 1918 гг. работал в Хабаровском народном университете, а с 1919 г. состоял в числе постоянных сотрудников Владивостокского народного университета.
В 1920 г. работал в «Доме знания и свободы» у рабочих на Перзой Речке.
С 1921 г. заведывал Этнографическим отделом музея общества изучения Амурского края в г. Владивостоке.
В 1922 г. был в четырехмесячной командировке от Управления рыбными и морскими звериными промыслами Д. В. для обследования Гижи-гинского района в статистико-экономическом и промысловом отношениях.
С ноября 1921 по октябрь 1923 г. состоял преподавателем Государственного дальневосточного университета по кафедре Народоведения.
Летом 1923 г. был командирован для доставки на Командорские острова содержания служащим и продовольствия и предметов первой необходимости. В том же году на Камчатке совершил восхождение на Авачинский (действующий) вулкан.
С 1 октября 1924 г. по 1 января 1926 г. вновь состоял директором Хабаровского краевого музея и ученым секретарем Кабинета народного хозяйства при Дальплане.
В 1924 г. был командирован в Читу и Москву в качестве ответственного представителя Дальрыбы для участия в Комиссии по обсуждению вопросов, связанных с эксплуатацией Камчатки.
С 20 ноября 1924 г. по 1 октября 1925 г. состоял преподавателем краеведения в Хабаровском педагогическом техникуме.
Постановлением Дальревкома от 21 августа 1925 г. был командирован в Москву и Ленинград в качестве представителя Дальревкома и Краеведческих учреждений Дальнего Востока на торжества 200-летнего юбилея Академии Наук. Получил персональное приглашение.
В 1926 г. — председателем Бюро по созыву конференции для изучения производительных сил Дальнего Востока.
С 1 мая 1926 г. — производитель работ Дальневосточной экспедиции НКЗ по обследованию заселяемых пространств.
12. I. 1928 г.
Дорогой Марк Константинович!
Закончил я свою экспедицию по маршруту Советская Гавань — г. Хабаровск в октябре. Этот маршрут я совершил в 116 суток, перешел пять больших водоразделов и выдолбил в пути пять лодок. Как только я закончил свое путешествие, тотчас был включен в состав научной делегации в Японию от Д. В. края. Из Японии я вернулся в половине декабря и был вызван в Хабаровск, где сделал ряд докладов. Теперь я снова у себя дома в г. Владивостоке. На столе у себя я нашел много писем, журналов и газет. Сейчас на них и отвечаю. Кроме ответов на письма, я решил восстановить переписку с друзьями, к которым прежде всего причисляю Вас. Начну с того, что в лице Л. Я. Штернберга я потерял друга и наставника. Это для меня большая потеря. Особенно близко мы сошлись с Л. Я. с 1914 года. Наша переписка носила очень теплый и дружеский характер. Я условился с ним, что он будет редактировать мою большую работу по этнографии «Страна Удэге» — и вдруг все это так внезапно оборвалось! Теперь я не знаю, кого просить быть моим редактором. Посоветуйте! Весь 1928 год я просижу дома. Заканчиваю к печати книгу «В горах Сихотэ-Алиня», которая явится продолжением «Дерсу Узала». «Книжное дело» уже вперед закупило мою рукопись. Сейчас я в Д. В. Г. Университете читаю курс этнографии. Если считать «По Уссурийскому Краю» и «Дерсу Узала» sa первое издание, то сейчас «В Дебрях Уссурийского Края» выходит в третьем издании. На днях я вышлю Вам работу, которую писал вместе с Е. И. Титовым «Быт и характер народностей Д. В. Края». На Дальнем Востоке я остался одиноким и очень скучаю в своем одиночестве. Ближайшие друзья этнографы находятся в Иркутске.
Над чем Вы, Марк Константинович, сейчас работаете? Как Ваше здоровье? Давненько я Вас не видал — целая вечность! Быть может, я поеду о Москву и тогда сделаю остановку в Иркутске. Довольны ли Вы своей работой? Давно от Вас не имею вестей. Не забывайте меня — пишите. Я всегда радуюсь Вашим письмам. Шлю Вам дружеский привет.
Искренно Ваш
В. Арсеньев.
Владивосток,
Бестужевская, 35.
14 июня 1928 г.
Дорогой Марк Константинович!
Ваше письмо я получил очень давно, но вследствие перегруженности работой, болезни и отсутствия из Владивостока не мог удосужиться ответить. Не объясните это худо; я соскучился о Вас, давно не видал и хотелось бы поговорить.
Я, быть может, поеду на Кавказ и на обратном пути остановлюсь в Иркутске повидать старых друзей.
Одновременно с сим письмом посылаю свою книжку «Быт и характер народностей Дальнего Востока». Сейчас работаю над своей большой книгой «В горах Сихотэ-Алиня», которая явится продолжением «Дерсу Узала», в ноябре думаю сдать в печать.
Этот раз пишу немного, чтобы успеть ответить на все письма, затем хочу заняться перепиской только с этнографами и старыми друзьями. В наши годы с новыми людьми сходиться становится все труднее и труднее, а старых друзей становится все меньше и меньше, а потому, несмотря на дальность расстояния, не хочу терять Вас из виду.
Сердечно Ваш В. Арсеньев.
P. S. Прилагаю одну газетную вырезку для специалиста, интересующегося электрометеорологией.
Передайте привет Вашей матушке. Шлю искренний дружеский привет.
Ваш В. Арсеньев.
Письма к В. Л. Комарову
г. Хабаровск, 3 июля 1915 г.
Милостивый Государь Владимир Леонтьевич,
обращаюсь к Вам с большой покорнейшей просьбой: не откажите выслать мне наложенным платежом Ваши труды по флоре Приамурского края. Этим Вы окажете мне величайшую услугу.
Вот уже 15 лет, как я занимаюсь исследованиями в Приамурье. Покончив с Уссурийским краем, я хочу центр тяжести своих работ перенести за Амур, в область озер, к югу от р. Амгуни и к северу от нее до берегов Охотского моря. Я специализировался по этнографии и долгое время изучал орочей — удэ(hе). Попутно мне приходилось знакомиться и с флорой и фауной страны и ее климатом. С 1899 г. по 1904 г. я немного занимался ботаникой под руководством покойного Н. А. Пальчевского[279], для того чтобы быть полезным коллектором (собирателем). Мои познания по ботанике крайне ограничены. Я прочел учебник Страссбургера, «Жизнь растений» Кернера и «Физиологию растений» Тимирязева — и только! Посылаю при этом свои первые литературные труды. Не откажите принять их от меня как знак уважения к Вам и преданности. В очерке «Флора и фауна», в книжке «Китайцы Уссурийского края» Вы, несомненно, найдете ошибки. Это потому, что у меня не было надлежащего руководства под руками. Названия растений часто меняются, и не специалисту трудно уследить за этим. Я только что закончил свой большой труд «По Уссурийскому краю» — физико-географическое описание пройденных маршрутов, но не могу пустить в печать, пока не проредактирую все то, что касается растительности. Вот почему Ваши капитальные труды для меня так желательно и теперь и в будущем иметь под рукою.
Примите мои уверения в искреннем к Вам уважении
В. Арсеньев.
г. Хабаровск. 11 октября 1915 г.
Глубокоуважаемый Владимир Леонтьевич, Я только что прибыл походным порядком из п «оста» Св. Ольги в село Спасское и оттуда в Никольск-Уссурийский. Здесь я получил всю корреспонденцию, которая за время моего отсутствия накопилась в Хабаровске. Я очень, очень благодарю Вас за книги, которые Вы хотите мне прислать.
Это будет для меня весьма ценный презент. Буду у Вас в большом долгу. Благодарю Вас за письмо. Оно написано в таком любезном и дружеском тоне, что невольно, как индуктивный ток, придает мне новый запас энергии и уверенности в работе. Я очень рад, что вошел с Вами в контакт, ибо «приходится работать в крае, который обоим нам дорог одинаково. Уссурийский край — страна интересная во всех отношениях. К сожалению, на месте так мало работников! От Владивостока до Камчатки и на запад до Забайкалья едва ли можно насчитать семь человек. Нельзя сказать, чтобы в Приамурском крае не было образованных людей. Их много, но карьерные соображения берут верх над долгом перед родиной, над наукой, даже над элементарными правилами товарищества, честности и т. д. Нынешний генерал-губернатор, несмотря на то что по образованию естественник, систематически приглушает науку. Все серьезные работники у него не о ходу. Он также заражен карьеризмом и поддерживает только тех, кто работает для его рекламы, а не для дела и Края. Вследствие этого в последнее время стали выдвигаться лица, не имеющие никакого образовательного ценза и совершенно не интересующиеся наукой. При таких условиях работать очень тяжело. Вот почему письмо Ваше так для меня приятно. В нем я нашел поддержку. Буду работать! Примите мой искренний привет и добрые пожелания [280].
Преданный Вам В. Арсеньев.
г. Хабаровск. 31 декабря 1915 г.
Глубокоуважаемый Владимир Леонтьевич!
Я только что вернулся из командировки и в г. Хабаровске в Музее нашел Ваше любезное письмо. Генерал-губернатор и командующий войсками посылали меня в Посьетский район организовать охрану русских пограничных селений от нападений хунхузских шаек, участившихся после ухода войск из Уссурийского края. Пришлось три раза быть в перестрелках. Три шайки мы разогнали (убито 19 хунхузов, ранено 6, задержано 2, остальные бежали); у нас потерь не было. Ранен один казак. Спешу вас уведомить, что книги я получил. Очень и очень благодарю Вас за них. Я считаю себя в большом долгу перед Вами. Ваше первое письмо пришло раньше книг. Я переплел их в хорошие переплеты с серебряным тиснением. Если у Вас, Владимир Леонтьевич, будут какие-либо поручения здесь в Приамурском крае — пишите мне, я немедленно их исполню. В Музей поступил от г. Гуценко небольшой гербарий растений, собранных им около Новокиевского летом 1914 года. Некоторые растения имеют очень подробные даты, а некоторые лишены их. Не надо ли их Вам? Если угодно, телеграфируйте, я пришлю их посылками безотлагательно. Моя работа близится к концу — боюсь, что она будет тяжеловесна. Не думаете ли Вы в этом году посетить наш край?
Шлю Вам поздравления с Новым Годом и лучшие пожелания. Уважающий Вас и готовый к услугам
В. Арсеньев.
Глубокоуважаемый Владимир Леонтьевич[281], Мы «дальневосточники» были очень порадованы, когда узнали, что Вы стоите у кормила правления Русского географического общества. Дня два тому назад я выслал Вам свою книгу «По Уссурийскому краю». Она написана для широкой публики и представляет обработанный путевой дневник. Она издана плохо, но по тогдашним временам лучше издать было и нельзя. На этих днях выходит вторая книга (продолжение первой) — «Дерсу Узала». Немедленно пришлю Вам и ее[282]. Могу Вам сообщить несколько слов о себе.
Тотчас после переворота 1917 года я был назначен комиссаром по делам туземных народностей в Приамурском крае. Скоро это звание я сложил с себя, потому что при хаосе, царившем в те времена, сделать я ничего не мог. Вертеть колесо, от которого нет привода, и быть равнодушным свидетелем безобразий и насилий, которые чинились над инородцами, числиться их шефом — я не мог. В конце 1917 года я с антагинскими тунгусами ушел в горную область Ян-де-Янге и оттуда через верховья реки Урми прошел к озеру Болонь Очжал и затем на Амур[283]. В 1918 году не стало возможности работать в Музее. В это время Переселенческое управление предложило мне отправиться на Камчатку. Я высадился в Усть-Камчатске, поднялся по р. Камчатке до истоков и, перейдя через Ганальский перевал, спустился по р. Быстрой до р. Большой, и от места слияния их пошел вверх по р. Плотниковой. Перевалив через Начикинские горы, я вышел на р. Авачу и по ней спустился к г. Петропавловску. По возвращении в г. Владивосток я был приглашен в Управление рыбных н морских звериных промыслов, ныне переименованное о Управление рыболовства и охоты, где состою и по сие время в должности заведующего пушными промыслами и убоем морского зверя. Эту должность я принял потому, что она ближе всего соприкасается с туземным населением Дальнего Востока.
Кроме того, я работаю в Музее общества изучения Амурского края, где привожу в порядок этнографический отдел. По вечерам читаю лекции в Государственном университете, в Педагогическом институте и в Народном университете.
За эти пять лет мы сумели сохранить в целости Музей и библиотеку. Ничего не пропало, а наоборот, еще производили некоторые работы. Дважды я был в командировках. Один раз на археологических раскопках по ту сторону Амурского залива на полуострове Песчаном и другой раз летом 1922 года в Пенжинском заливе, где скупал этнографические предметы у тунгусов и коряков. Комитет Общества состоит из тех же лиц, что и раньше. Как видите, мы жили и работали. Библиотека пополнилась и приведена в образцовый порядок. Главная же наша заслуга это то, что мы сумели сохранить Музей.
В зиму 1916–1917 гг. Общество Русское географическое за работы по исследованию Приамурского края присудило мне премию имени Венюкова в 1000 рублей. О деньгах я уже и не мечтаю, но мне было бы приятно получить об этом официальное уведомление. Не откажите сообщить мне, когда и каким журнальным постановлением это было сделано.
Я понемногу обрабатываю свои материалы. Лучшие свои работы я отложил на время: 1) «Страна Удэhе», 2) «Памятники старины в Уссурийском крае». Для того чтобы окончательно закончить сбор по ним материалов, мне нужно еще раз побывать у удэхейцев и осмотреть древности в области Засучанья. Не откажите, Владимир Леонтьевич, если будет возможно устроить мне две полугодовые экспедиции. Тогда я возьмусь за обработку всего собранного за 24 года.
Одновременно с этим я написал С. Ф. Ольденбургу [284], С. А. Бутурлину [285], Л. С. Бергу, Д. Н. Анучину[286] и В. В. Богданову[287]. Другим членам Русского географического общества буду писать по мере их обнаружения.
Шлю вам привет и новогодние пожелания.
Уважающий Вас В. Арсеньев.
25. XII. 1922 г.
г. Владивосток.
Музей.
Печатные труды В. К. Арсеньева
1. Краткий военно-географический и военно-статистический очерк Уссурийского края, 324 стр. с 38 картографическими приложениями. Изд. штаба Приамурского военного округа, 1912.
2. Материалы по изучению древней истории Уссурийского края, 51 стр., Зап. Приамурского отд. об-ва востоковедения, вып. 1, 1912 г.
3. Причины вымирания инородцев Амурского края, 17 стр., Тр. съезда врачей Приамурского края 1914 г.
4. Китайцы в Уссурийском крае. — Очерк историческо-этнографическим, 203 стр., Зап. Приамурского отд. Русского географ, об-ва, т. X, вып. 1, 1914.
5…Этнологические проблемы на востоке Сибири, 26 стр., «Вестник Азии». Журн. Об-ва русских ориенталистов в Харбине, кн. III, 1916 г.
6. По Уссурийскому Краю. — Путешествие в горную область Сихотэ-Алинь, 280 стр. — Владивосток, 1921 г.
7. Дерсу Узала. Путешествие в Зауссурийскнй край. Продолжение предшествующей книги. 235 стр., Владивосток, 1923 г.
8. Дорогой хищник. — Охота на соболя в Уссурийском крае, 32 стр. Изд. Книжного дела в г. Владивостоке, 1925 г.
9. За соболями. — Скупщики пушнины на Дальнем Востоке, 28 стр.
10. Искатели женьшеня в Уссурийском крае, 22 стр. Изд. Книжного дела в г. Владивостоке, 1925 г.
11. Задачи исследовательских работ на Дальнем Востоке, 5 стр. Экономическая жизнь Дальнего Востока № 2, 1925 г., 9 стр.
12. Дельфиний промысел, 9 стр. Экономическая жизнь Дальнего Востока № 3 и 4, 1925 г.
13. Гижигинский промысловый район. Очерк физико-географический и статистико-экономический, 40 стр., Экономическая жизнь Дальнего Востока № 5 и 6. 1925 г.
14. Командорские о-ва в 1923 г. 45 стр. Рыбные и пушные богатства Дальнего Востока. Владивосток, 1925 г.
15. Natives of the Russian Far East. Jurnal of American Museum Natural History. November — December, 1924. XXIV, № 6.
16. Путь от Хабаровска на Советскую Гавань. Экономическая жизнь Дальнего Востока, 1925 г., 22 стр.
17. В кратере вулкана. Восхождение на Авачинский вулкан летом 1923 г. Владивосток, 1925 г., 31 стр.
18. Население Дальнего Востока как производительный фактор, 1926 г. Экономика Дальнего Востока. Изд. Госплана в Москве.
19. Северная часть прибрежного района в Уссурийском крае в колонизационном отношении. Экономическая жизнь Дальнего Востока, март, № 3, 1926 г.
Обрабатываются материалы и готовятся к печати
1. В горах Сихотэ-Алиня. Описание путешествия в северную часть Уссурийского края.
2. Страна Удэге.
3. Экспедиция на Камчатку в 1918–1922 гг.
4. Путешествие в горную область Ян-дэ-Янге в 1917 г.
5. Памятники старины в Уссурийском крае.
6. Теория и практика путешественника.