Я. унял его у себя тогда обедать, а после обеда возобновил опять разговор свой о земле, приискал все благоприятствующие мне, а им неприятные места в межевой инструкции, читал и толковал ему оные; и как при сем случае приметил, что они инструкцию сию совсем еще почти не знали, то стал еще более всем возможным нагонять на него страх и опасение, и вскоре до того довел, что мой Иван Силич начал задумываться и смущаться, а наконец изъявлять некоторое согласие и наполюбовный развод и говорить, что может быть соседи и согласятся, а повидался б я с Афанасьем Федоровичем Соймоновым, ибо его земли там наиболее, и тужил, что других соседей не было тогда дома. Короче сказать, кончилось тем, что я усмотрел, что они сами не знают что делают и несколько потрушивают.
Посидевши у меня, стал г. Тараковский неотступно звать нас к себе. Мы согласились и поехали. Он угощал нас всячески, был очень снисходителен и долго нас не отпустил. Тут не говорили мы уже ничего о земле; но как нам надлежало ехать, то к удивлению подавал он мне сам случай видеться с г. Сомойновым, и звал нас к себе наутрие обедать сказывая, что будет и Соймонов, чему я очень был рад и быть к нему обещался.
Приехавши домой услышал я, что он тотчас после нас поскакал к Соймонову. И не сомневался, что тут и мое дело имело участие и что у них будет происходить совет, а жалел только, что у Ивана Силича была уже излишняя чарка в голове. — Человек он был изрядный, не очень богат, вдовой, имел дочь и двух детей и все они так избалованы, что я прибил бы и их и самого отца; жид он по степному, ни худо, ни хорошо, но домик по достатку своему имел изрядный.
Наутрие, прежде отъезда на обед к г. Тараковскому, рассудил я употребить ту предосторожность, чтобы объездить наперед и осмотреть самому всю землю и все положение мест, дабы тем надежнее мог я обо всем трактовать с господами соседями и не дать им себя в чем–нибудь обмануть. И потому, вставши поранее и севши с братом и прикащиком моим на лошадей, поехали мы осматривать землю и успели до обеда еще всю ее осмотреть и сделать все нужные замечания.
Езда сия послужила мне в великую пользу и успокоила во многих сумнительствах, ибо я нашел совсем иное, нежели что себе воображал по сказкам мужичьим.
А именно: во–первых то, что владения жителей деревни нашей, в том числе и моих, занимали обширные и весьма великие поля, так что хотя б всем на души намежевать, так бы еще осталось.
Во–вторых, что ежели б счислить одну землю владения моего, разбросанную по разным местам, то почти ее одной слишком будет то число, сколько мною куплено.
В–третьих, что все те места, где мне надобно взять, почти все под моим владением, а посторонних мало.
В–четвертых, что кавыла еще много непаханного в самых тех местах, где мне взять можно и в моей черте и округах.
Одним словом я усмотрел, что хотя б они мне и никакого удовольствия не сделали, так я и тою землею доволен буду, которою тогда владел.
Получив сие утешение, поехал я уже с веселейшим сердцем к дожидающемуся нас г. Тараковскому и жадничал увидеть славного их г. Соймонова и спознакомиться с ним. Однако он не бывал, отговорился болезнию. Досадно мне сие было, однако не долго думая, решился я в тот же день сам к нему ехать и подговорил с собою и г. Тараковскаго. Итак, отобедав у него одни, и прямо по степному, все вместе туда и отправились.
Господин Соймонов жил в деревне Беляеве, версты с три от нас за рекою Пандою. Мы не успели приехать к реке, как увидели самого его идущего с людьми ловить рыбу. Итак, остановились его дожидаться. — «Что то за Соймонов, — думал и говорил я сам себе: — посмотрим славного в здешнем околотке и богатого человека.»
Соймонов пришел и обошелся с нами без дальних церемоний, узнал моего брата, служившего с ним в Польше. Потом спрашивал, куда мы? Мы отвечали что к нему. Он зовет к себе и воротился с нами. И тогда увидел я, что славны бубны за горами, а как ближе — так лукошки.
Был он человек маленький, похож на курочку и очень–очень не из прытких. Домик у него был степной, покрытый соломою, состоял из горенки с комнаткою, и уборцы в нем по середнему, хотя и видно было, что жил изрядно и видал как люди живут.
Как скоро сели, то появилось первое степное подчиванье: водка и арбуз, и приказано было подать горячего, то есть, чаю. Жена его была на рыбной ловле и не возвратилась с нами, а только поцеловалась на роле.
Вскоре разговор наш сделался общий и поознакомившись было сидеть нам весело, и мы все не молчали. Г. Соймонов был не глуп и можно было с ним обходиться. Мы просидели у него до вечера, но говорили все о постороннем; но наконец довел я материю и о земле и, к удовольствию моему, услышал, что г. Соймонов и сам желает землями поразменяться.
Он был не храбрее Тараковскаго, и предлагал даже сам, чтоб всем нам съездить в степь и назначивал даже к тому последующий день. Легко можно заключить, что я сему был очень рад.
Итак, расстались мы, как добрые приятели, а познакомились между тем и с возвратившеюся домой и его женою. Она была барыня молоденькая, тутошная уроженка, одета как голландка и очень мудрено: в байковом платьице, очень короткой юбке, а того короче шушун; поворачивалась как куколка, и была ему ровня и боярынька среднего класса.
Возвратившись домой и занявшись ввечеру писанием своего журнала, между тем как брат мой разговаривал с премудрою головою, моим приказчиком, услышал я нечто такое, что побудило меня до слез почти смеяться. И как сие может служить доказательством уму и рассудку моего долговязого приказчика и грубому невежеству и глупости нашего подлого народа, то расскажу вам сие смешное происшествие.
Разговор у них был тогда о скотском падеже, свирепствовавшем в тогдашнее время во всем тамошнем околотке и в том числе и в самом нашем селении; и приказчик мой божился ему тяжкою клятвою, что там недавно смерть коровью видели, и брат мой был так недальновиден, что ему в том и верил. Что ж касается до меня, то я, услышав сие, покатился со смеха и, перестав писать и захохотав, спросил:
— Какая ж она, эта смерть коровья?
— Право, сударь, видели, — отвечал сурьезно мой приказчик. — Андрос вез хлеб с поля, и она бежит–бежит по нашей роще и тотчас рассыпалась, как скоро Андрос ее увидел.
— Ха! ха! ха!
— Нет, сударь, что вы смеетесь? С девчонкою нашею встретилась, совсем–таки наткнулась на нее перепугала ее на смерть.
— Того еще лучше! Да какая же она?
— Вся белая, от ног до головы. Бежит, бежит и очень резво!
— Да что ж она, человек что ли?
— Нет, сударь, а ноги у нее коровьи, а голова бычачья! — Вот ажно какая!
— Ну, ну, что далее?
— А что, сударь? Попытаться бы коров–то в землю от мора сажать.
— Как это? ха! ха! ха!
— А вот как, сударь. Вырыл бы яму глубокую и туда бы их запер, и воду бы к ним из вершины пропустил, сделав внизу узенький проходец; а чтоб земля не обваливалась, подставил бы подпоры и сделал бы ясли, а перед дверьми натыкал бы пик, так бы смерть и накололась.
— Ха! ха! ха! перестань пожалуй врать и говорить такую околесную, ты мне только писать мешаешь.
Вот какой премудрый рассудок имел мой прикащик, и удивительно ли, что он и жил в такой прекрасной и опрятной комнате, какова была наша квартира.
Сим окончу я сие письмо и, предоставив продолжение повествования моего письму последующему, между тем остаюсь ваш, и прочая.
СТЕПНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
ПИСЬМО 126–е
Любезный приятель! Повидавшись помянутым образом с обоими моими ближними соседями и условившись с ними ехать в поле, за нужное почел я прежде их ко мне приезда выправиться хорошенько, сколько земли у меня было действительно во владении господской и крестьянской, дабы знать сколько в прибавок мне себе отмерять и взять надобно. Тут, по точной переписке и счислении, открылось для меня совсем странное неравенство, что крестьяне владели вдвое против моего и что в завладении всей было около полутораста десятин.
Между тем пришел ко мне староста господина Молчанова, соседа деревенского–ж, имеющего вместе с нами владение, но отсутственного; и как мне и с ним надлежало разводиться, то рад я был сему случаю и говорил ему о том. Но что и чего можно было от мужика требовать: «Не смею без господина!» да и все тут, и что я ему ни говорил, но он ничего не понимал и понять не мог.
Не успел я помянутое счисление кончить, как увидели уже едущих к нам господина Соймонова с Тараковским. Меня сие очень удивило, ибо я ждал их после обеда, а они приехали по утру и хотели было ехать в поле до обеда; но как был уже двенадцатый час, то унял я их обедать.
Обед наш был заезжий, однако по случившейся рыбе довольно изрядный, и мне было не стыдно. Отобедав и напившись чаю, поехали мы наконец на поле, взяв с собою и старосту Молчанова, как участника немаловажного.
По приезде в те места, где по совету всех моих мне взять было других мест сходнее и выгоднее, стал я от них требовать и показывать место, где бы они мне отвели землю к одному шесту и свои бы куски променяли. Г. Соймонов был почти посредником, ибо его земель тут не было. А как случились тут земли распаханные и завлаженные самовольно Тараковским, Молчановыми и некоторыми помещиками из села Трескина, то г. Тараковский не очень на предлагаемый обмен соглашался, а отводил другое и самое то место, где отрезал и захватил себе Рахманов, хотя меня отбоярить на самое спорное место, и чтоб я отнимал у Рахманова и с ним хлопотал и бранился.
Мне показалось сие очень удивительно. Я представлял требованию моему причины, слался на г. Соймонова в справедливости оных. Сей был моего мнения и брал мою сторону, ибо был человек не глупый и рассудительный. После чего поехали мы далее, ездили, останавливались во многих местах, говорили, кричали, бранились, но ничем не мог я г. Тараковского привесть в рассудок. Он наладил только все свое и более ничего, а потому и разъехались мы ничего почти не сделав, а только проездив целый день по полю.