Мужик был он умный, знающий и умеющий с нами, дворянами, обращаться как надобно. Мы просидели с ним почти до полуночи и занимались разными разговорами, ибо с ним говорить было нескучно и обо всем можно. Наконец, поужинав, отвел он мне особливый покоец для ночлега, чем я был и доволен.
Но что ж? не успел я в уединенной своей и спокойной комнаточке с закрытыми ставнями, окошком уснуть, разоспаться, как в самую полночь взойди опять превеликая туча с престрашною грозою, проливным дождем и вихрем. Сей последний, отхватив ставню от моего окна, ударил ее с такою силою об стену и произвел такой стук, что я вскочил ажно пробудившись.
Но рассудите, каким ужасом я поразился, когда в самое то время, как я лишь только очнулся и глаза продрал, ужасная молния осветила всю мою комнату, и в тот же почти миг престрашный громовой удар последовал за нею.
Могу сказать, что я прямо тогда испужался и сон ушел от меня далеко. Я укутался сколько мог под свой тулуп, чтоб не видать молнии; но она так была велика, что не можно было никак укрыться. Гром же гремел беспрерывно, удар следовал за ударом, а буря была такая, что я трепетал и боялся, чтобы вихром не опрокинула и всех высоких хором, где я находился.
Однако все сие благополучно кончилось, хотя и продлилось более двух часов, и я опять насилу–насилу уснул, чтоб досыпать оставшую часть ночи.
Я проснулся очень рано и хотя ночью и долго не спал, но имел ту привычку, что когда есть какая забота и дело, то никогда не засыпался. Итак, встав при восхождении солнца и видя, что все в доме еще спали, обулся сам и занялся читанием случившейся со мною в кармане книжки. Однако любопытство мое скоро все внимание мое обратило к другим предметам.
Увидел я, что на уступе печи в большой горнице накладено было несколько камней. Подивился я сему зрелищу, но удивление мое еще увеличилось, когда, подошед, нашел, что сии камушки принадлежали к редкостям натуральным и достойны были быть в наилучших натуральных кабинетах.
Могу признаться, что я никогда не уповал найтить такие вещи в таком доме и у такого человека. Но как бы то ни было, но я залюбовался ими впрах, чего они были и достойны.
Состояли они в разных окаменелостях и других игралищах натуры. Были тут между прочим и прорости кремневые, и столь прекрасные кристаллизации, каких мне до того и видать еще не случалось.
Но достопамятнее всех был камень, казавшийся составленным быть из слепившихся шмелиных вощин с такою точностию, что почесть его можно было окаменелым шмелиным сотом; ибо не только лунки, но даже и мед в них был виден.
Я неведомо как любовался зрением на сии чудеса натуры, и после спрашивал у хозяина, где Бог ему послал такие редкости, и к удивлению услышал, что выкопаны они тут же в деревне из земли при случае копания пруда.
Между тем как хозяин вставал, одевался и поил меня чаем, располагал я в мыслях, что мне в тот день делать и предпринимать, и наконец положил, поговоря с Дьяконовым о спорах, взять на себя труд съездить к межевщику, находившемуся тогда в принадлежащем княгине Дашковой селе Троицком на Пратве, дабы там не только поговорить с троицкими, не согласятся ли они на чем–нибудь помириться, но в особливости, чтоб посмотреть план и узнать точнее споры и количество земли в них.
Таким образом стали мы с Дьяконовым говорить о земле. Он требовал но своему отводу, не отыскивая уже своего недостатка, ста десятин, но с троицкими что делать, мы не знали.
Наконец пришел поверенный Протасова, у которого был еще небольшой спор с Дьяконовым. Я старался их помирить, и дошло до того, чтоб выехать самим посмотреть то место в натуре.
Мы тотчас туда и поехали, и там удалось мне спор сей разорвать уговорив обе стороны сделать другу другу некоторую уступку.
Рад я был, сделав такое хорошее начало и с охотою ехал в Тропцкое, надеясь и там в чем–нибудь успеть.
Расстояние было хотя не малое, однако я успел приехать туда так рано, что застал межевщика еще у обедни. Я тотчас туда к нему, и с особливым удовольствием отслушал обедню.
Церковь была огромная, каменная и соответствовала довольно великолепию каменного дома или паче замка, выстроенного тут княгинею.
Сия знаменитая и во всем свете довольно известная особа имела тут дачи превеликие и украсила церковь великолепным иконостасом, и снабдила ученым и очень хорошим попом и певчими.
После обедни пошел я к межевщику, стоявшему тут в службе, где и начали мы с поверенными княгини говорить о разрешении спора. И тогда–то имел я случай видеть и надивиться тому, как знатность господ и мзда ослепляет людей и отдаляет их от делания справедливости.
Господин межевщик, который по имени назывался Иван Михайлович Тихменев, будучи по–видимому слишком княгинею задобрен, держал уже въявь ее сторону и был не межевщик, а ее поверенный.
Я просил его показать мне план, и взглянув на оный, тотчас увидел все обстоятельства и к немалому удивлению усмотрел, что заспоренное нами место было уже слишком велико и предвидя, что все оное им отдать будет несносно, приступил скорее к делу и требовал половины, и взяв линейку, назначил им линию, покуда я хочу и сколько наугад для меня и слишком довольно быть казалось.
Как я не более того числа требовали сколько они сами за год до того отдавали, то ради были поверенные троицкие и соглашались почти на том положить, как межевщик, увидев, что в куске сем более надлежащего мне числа, сделал препятствие. Взял план, тотчас кусок сей вымерил, и сказал, что им без управителя помириться не можно.
Вздурился я тогда, и если б можно, за криводушие и лесть его разбил бы сего негодного человека. Но что было делать, другого не оставалось, как согласоваться со временем и употребить там и лисий хвост, где волчьему рту действовать не можно.
Итак, начал я им толковать свою справедливость и будто я им еще уступку делаю; а с другой стороны представлять собственную их опасность, буде дойдет дело до конторы и в требовании своем уже совсем несговорчивым сделался, ибо так и надлежало. Итак, отложили мир до приезда управителя и хотели тогда прислать с уведомлением.
Таким образом, приведя дело и тут на хорошую степень, поехал я назад в Неботово, ибо обещал быть к Дьяконову обедать. Тут рассказал я ему все и все, и отобедав, поехали с ним вместе в Серпухов, ибо более желать мне было нечего.
Дьяконов был мною очень доволен и старался оказывать возможнейшее приятство, и всячески убедив заехать к нему и в Серпухове, разными угощениями задержал меня так долго, что я принужден был в Серпухове остаться ночевать и употребить достальиое время на свидание с воеводою и другими моими знакомыми.
Возвратившись домой уже на другой день, получил от сей поездки себе те две выгоды. что, во–первых, услужил тем тетке, которая старанием моим и успехом сего дела была очень довольна; во–вторых, снискал дружбу от Дьяконова и его сына, который был тогда хотя еще мальчик лет 16–ти, учившийся математике, но будучи после межевым судьей в тамбовской межевой конторе, под именем Иванова, мне очень, очень пригодился.
Возвратясь в дом, нашел я своих хотя благополучными, но привез с собою для тещи своей неприятное известие, услышанное мною в Серпухове, а именно, что родитель ее лишился наконец и старушки сестры своей родной и воспитательницы ее, Прасковьи Семеновны Нелюбохтиной, которую она да и все мы любили очень, и как она считала ее себе вместо матери, то огорчена она была очень сим известием.
Что касается до меня, то по приезде своем домой принялся я опять за прежние свои упражнения и дела, и днем занимался оными и смотрением, как клали в хоромах моих печи, а по вечерам, собравшись, все сматривали и наблюдали мы течение бывшей около сего времени небольшой кометы; а через два дни после того обрадован был опять получением из Экономического Общества пакета с книжкою и письмом.
В сей раз прислана была ко мне десятая часть, так как к члену; но, читая приложенное письмо, удивился я деланным мне от Общества предложением, чтоб я взял на себя труд и решил бы заданную от Общества задачу.
Задача сия задана была им еще в минувшем году и состояла в том, чтоб написать наказ или наставление управителю или прикащику, коим образом управлять ему деревнями в небытность господина, и обещана была в награждение за лучшее сочинение медаль в 35 червонных; и я может бы и в то время покусился испытать, не могу ли я того написать, но как срок присылки сочинений сих назначен был февраля 1–го числа 1769 г., я же книжку с объявлением получил уже поздно, и при самом уже истечении срока сего, то и отложил я о том попечение.
Ныне же писало ко мне Общество, что в минувший год оно желаемого наказа ни от кого не получило, что я в то время мог предвидеть, ибо иностранным сей вопрос решить не было возможности, а надобно российскому; а из сих не надеялся я, чтоб сыскался кто охотник.
Итак, принуждено было общество отсрочить еще на год и награждение удвоить. Но не надеясь может быть и в сей раз получить, приглашало меня к принятию сего труда на себя, изъясняясь, что оно довольно опытов видело о моей способности и знании в экономических делах.
Таковое предложение, щекотавшее несколько мое честолюбие, было мне тогда непротивно, так что я и тужил почти о том, что с целый год к ним ничего не посылал и не писал; и хотя сочинение таковое требовало многого думанья, и попечения и труда, однако будучи помянутым предложением к тому поощрен, я не только положил непременно к ним писать, но с самого того дня начал помышлять и о плане сему сочинению.
Вскоре после сего, в бытность мою в гостях у соседа моего, Матвея Никитича, случилось мне слышать нечто не только удивительное, но совсем почти невероятное, а именно: о пропадании младенцев во время родов женщин.
Историю сию рассказывала одна его родственница, госпожа Темирязева, Татьяна Михайловна, которая жива еще и поныне и уверяла за свято, что случилось сие недавно, а именно.
У одной бабы муж по какой–то причине ушел, заворовался и убит. Жена его, оставши