«Вот в какое короткое время и сколько лет прошло!… Целых уже семь лет живу я в своей деревне!… Когда они прошли? истинно я их почти не видал.
«Но что бы тому причиною было, что они мне так неприметны были?… Несчастия ли какие или горести, или иное что тому подобное?… Ах! нет, сего я не могу сказать. Я все сие время благополучно проводил и проводил так, как только могла желать душа моя.
«Великий Боже! какими щедротами твоими были преисполнены сии дни мои! Какие многие и незаслуженные милости ты мне оказывал! Поистине, без радостных слез и без чувствия наинежнейшей благодарности всего вспомнить не могу. Довольно ли, что могу сказать, что все желания мои исполнялись и часто еще исполнение оных все мое чаяние превосходило, ибо что бы такое было еще не получено, чего желал я?
«Всего более желал я получить спокойную жизнь и вырваться из уз большого света. И вот не только я ее получил, но семь уже лет ею наслаждался.
«Еще желал я, чтоб был здоров, и вот, могу сказать, что сии семь лет я в вожделенном здоровье препроводил. Не благость ли сия божеская, и не его ли было покровительство? Ни однажды я болен не был, выключая небольшие припадки, кои за ничто почесть можно.
«Еще желал я получить себе в жизни товарища, и вот я получил семейство, какого лучше желать не могу.
«Желание богатства никогда мною не господствовало и я не мучился сею страстью, а единственно желал только иметь умеренной и такой достаток, чтоб мог без дальней нужды спокойную жизнь вести; я то теперь и с лихвою еще имею. Доходы мои хотя и не гораздо велики, но с меня их довольно, и нужды дальней, да и никакой я не видал, а впредь уповаю на щедроту того же Подателя.
«Желание наследия, то есть детей, хотя во мне и было, ибо всякой человек натурально к тому склонен; но как обстоятельствы касающиеся до сего пункта мне довольно сведомы, то предавал я сей пункт на волю моего Создателя; однако вот имею ныне двух детей, дарованных его десницею. Дочери моей уже третий год, а сыну скоро год минет, и поверите ли, я более бы и не желал, если б только Всевышний соблаговолил их возрастить, а паче всего сделать хорошими детьми! Но что о сем пункте говорить, он в руце Господни всегда был и будет.
«Таким образом все мои известные желания совершились. Но кроме сего мало ли что я такого получил, чего не искал и что единственным дарованием божеским сверх заслуг моих почитаю.
Одно сие, что я повсюду хорошее имя, без всякого старания моего, получил довольно уже для меня. Везде меня хвалят, все любят и дружбы моей ищут. Многие хорошие люди стараются меня видеть и узнать… Чего это для меня стоит!
«С другой стороны ни думано ни гадано и нечаянным почти образом сделался я не только во всем своем уезде, но во всем государстве известным человеком. Труды нескольких доставили мне славное имя и честь неожидаемую.
«Одно славное и великое Общество, составленное из людей сколько знатных, столько и ученых, признало меня за достойного их сотоварищем быть, и без всякого моего искания, своим сочленом меня сделало и дипломом удостоило. Поистине обстоятельство сие важно и пункт примечания достойный в моей жизни.
«Но что мне далее говорить? Одним словом, все дела и начинания мои имели успех и успех неожидаемый. Многажды я сам даже дивился, что из начинаемых мною дел выливалось совсем иное и гораздо лучшее, нежели я думал и себе представлял; не особливое ли сие божеское благословение и не должно ли мне за то благодарить моего Создателя?..»
Вот что чувствовал и как говорил и мыслил я тогда, и как мыслил и во все течение моей жизни; но я возвращусь к нити моего повествования.
Через немногие дни после того случилось мне опять слышать нечто странное и удивительное, и такое, о чем для любопытства не за излишнее почел сообщить вам. Слышал я оное от старика попа нашего, почтенного и степенного отца Иллариона.
Бедняк сей находился тогда в горести и недоумении великом: будучи недавно совсем выжжен, не смел почти строиться вновь, и не смел для того, что товарищ его, наш другой поп, с которым была у него вечная и наследственная вражда и ссора, разглашал будто везде, что не успеет он построиться, как опять сожжен будет.
Я уговаривал, сколько мог его, чтоб он не смотрел на то, а если он в самом деле того опасается, то советовал ему построиться как возможно ближе к его двору, дабы в случае пожара и собственный его двор подвержен был опасности от сгорения. Но поп мой никак не соглашался на то, особливо не хотел отнюдь строиться на ином и новом месте, а того паче на улице.
Тогда любопытен я был узнать, что б тому была причина; но как же удивился, услышав от сего, впрочем, толико умного и почтенного старца такое, чего я всего меньше от него ожидал, а именно, что не хочет строиться на новом месте из опасения, чтоб товарищ его чего не наворожил на оном.
— Помилуй, батюшка! — захохотав, сказал я. — Как это возможно, и как вам не стыдно так суеверничать? Вам бы еще нас отвращать от того надлежало, а вы сами что делаете!
— Так, — сказал он, — это я сам знаю; но что делать, когда неволя приводит к такой слабости и заставляет верить? Я уже видел над собою пример, довольно мне сие доказывающий.
Любопытен я был слышать, что б такое с ним случилось, и вот что рассказал он мне по моей о том просьбе.
— Случилось мне, милостивый государь, — говорил он, — однажды новые ворота становить. Выкопавши под вереи ямы, не успели мы в тот день оные поставить и отложили дело сие до другого дня. Но между тем люди добрые ночью спроворили и сыграли над воротами моими штуку. Не успели мы на другой день вереи поставить, ямы закопать и ворота отделать, как вдруг не хотела в оные иттить ни одна скотина: бегала кругом, ревела, а в ворота вогнать никоим образом ни одну было не можно.
«Господи помилуй! — говорим мы. — Что за диковинка и что за чудо?» Но сколько мы ни дивились, но скотина не шла, и мы не знали, что делать. Наконец один усердствующий мне бобыль вывел дело наружу и сказал мне, чтоб я, вырывши вереи, опять посмотрел бы, что закопано под ними. Сперва было я тому не поверил, однако, наконец, принужден был сделать по его совету. И что ж, думали вы, милостивый государь, мы нашли под ними?… Зарытую человеческую кость.
— Это удивительно, — сказал я, речь его прервавши, — но кто ж бы зарыл сию кость?
— Точно поп Иван, мой товарищ, — сказал он. — Кость вынули, вереи опять поставили и зарыли, и скотина наша пошла, как надобно.
Удивительна мне и невероятна была сия история; однако он уверял, что она была в самом деле, и присовокуплял к тому, что он для самого того опасается и ныне на новом месте строиться, ибо слышал, что товарищ его послал к какой–то ведьме и что будто не одну уже ночь собаки его мечутся к тому месту, где он строиться был намерен.
Не знал я, что на все сие сказать тогда уже моему гостю, а почел за лучшее оставить его при его мыслях, а чудился только, что такие бредни и суеверия господствовали у нас еще в народе и что самые попы от них освобождены не были. Но как бы то ни было, но оба сии старика не только прожили весь свой век в вражде непримиримой, но и померли в оной.
Но чем же и кончилось все? Тем, что оба дома их перевелись совершенно, и неприятель его как ни семьянист был, но не осталось после его ни одного потомка, а все нынешние наши церковнослужители происходят от убитого, нашего добродушного и ни с кем не ссорившегося дьякона.
Еще случилось со мною около сего времени та неожидаемость, что отсутствующий ближний сосед мой, князь Горчаков, владелец Котовский, препоручал мне деревню сию в смотрение и, предавая в полный произвол мой всех своих крестьян, просил меня убедительнейшим образом, чтоб их сечь, и бить, и наказывать, сколько мне угодно, за их шалости и проступки.
Но как все крестьяне его были самим им так избалованы, что не было и шва в них, и я предусматривал, что мне с ними всякий день доведется драться и хлопотать, а к сему я такой охотник был, что не хотел бы и с своими иметь никогда хлопот и ссор сему подобных, то учтивым образом отклонил я от себя сии чужие хлопоты и благодарил его только за делаемое мне доверие, оставляя впрочем самому ему хлопотать с сими негодяями.
Но как письмо мое достигло уже до своих пределов, то окончив оное сим, скажу вам, что я есмь ваш, и прочее.
(Октября 26 д., 1805 г.)
Письмо 133–е.
Любезный приятель! Между тем, как все упомянутое мною в последнем моем письме к вам происходило, производилась у меня в новопостроенном моем доме беспрерывно внутренняя работа, ибо как наступала уже осень, то хотелось мне скорее всю внутреннюю и необходимую на первый случай отделку кончить, чтоб успеть перейтить в оный жить до наступления стужи осенней.
Итак, клали мы в них печи, и везде, где было нужно, умазывали и законопачивали, и трудов и хлопот при всем том имели довольно. Но как бы то ни было, но мы успели к половине сентября все оные кончить и довесть до того, что 19–го числа сего месяца могли уже и перейтить в оный.
Теперь, не ходя далее, дозвольте мне сказать вам несколько слов о сем моем новом доме.
Он был хотя несравненно более, и огромнее, и лучше хором моих старинных; однако не из самопышных и больших домов, а сообразный с тогдашними моими обстоятельствами и очень умеренным моим достатком, и принадлежал к числу небольших дворянских домиков, и простых смиренных и не пышных обиталищ деревенских.
Вся величина его простиралась не более 30–ти аршин в длину, а 18 в ширину, а и вышина его была очень умеренная, ибо тогда не было еще в обыкновении драться слишком в высоту, и делать высокие внутренние комнаты; но взамен недостатка огромности старался я сделать его колико можно спокойнейшим и теплейшим.
И как строил и располагал его не архитектор, а сам я, и так как умел и сколько доставало моего знания и искусства, то без дальнего наблюдения архитектурных правил, которых строгое наблюдение нередко делает многие дома весьма беспокойными, старался я более о снабдении его всеми нужными потребностями, какие к спокойному обитанию деревенских домов необходимо надобны.