Сие случилось в особливости с кумом моим г. Ладыженским; сену вздумалось прислать звать меня к себе в понедельник еще обедать. Присланный нашел меня в саду и только что разработавшего и не успел мне посольства своего проговорить, как, захохотав, возопил я:
— Статошное ли это дело, братец! Такое ли теперь время, чтоб разъезжать? гуляют теперь одни только лежебоки и тунеядцы, а экономам теперь на минуту отлучаться некогда. Поклонись, братец, Александру Ивановичу и скажи, что ей–ей–де, батюшка, мне не возможно и недосуг, да ты и сам, мой друг, видишь, что я по самую шею занят делами и я ни для кого теперь не отлучусь от дома.
А сим образом отбояривал я нередко без дальних церемониалов и других; но никто мне так досаден не бывал, как наши госпожи боярыни, когда случалось, что они в нужные такие времена подзывали куда–нибудь ехать в гости, и когда не доставало способов отклонить чем–нибудь таковые езды и неблаговременные отлучки, а принуждено против хотения и для сделания им единственно удовольствия, бросая и покидая все, с ними ехать.
В субботу или в последний день сей недели, между прочими делами, имел я удовольствие обновить в первый раз новопостроенную в саду у меня и самую ту семиугольную беседку, которая и поныне еще, хотя уже на другом месте, существует.
Она поспела около сего времени совсем, и обновление маленького сего увеселительного храмика состояло в уединенном чтении в ней «Платоновой богословии», которая книга мне в особливости тогда полюбилась; вкупе с сим соединил я и увеселение себя тогдашними красотами натуры, которая час от часу становилась уже прелестнее.
Приятности весны умножались уже с каждым часом, все начинало уже тогда развертываться. Смородина была уже зеленехонька, в цветнике цвели уже самые ранние луковочные цветы, звезды; они цвели у меня еще в первый раз и я никогда их до того не видывал, и какая была для меня радость, когда я их нечаянно цветущие увидел.
Прекрасные маленькие голубые гиацинтики, цветки весьма любимые мною, готовы были также к расцветанию и вместе с прочими, также вылезающими из земли цветочными произрастениями, меня увеселяли; а погода случилась тогда такая хорошая и приятная, что я в сей день по нескольку раз посещал каждое место и не мог приятным вешним воздухом довольно надышаться и препроводил весь сей день на воздухе.
Но в последующий за сим день напротив того занят я был совсем другого рода и важнейшими суетами. Положено было у нас, чтоб в сей день, по приглашению тётки жены моей, ехать в Калединку, но вдруг получаем мы известие, что будет к нам к вечеру г–н Полонский.
Сие нас остановило, а не успели мы, съездивши к обедне, отобедать, как сказывают Нам, что едет карета. Мы не сомневались, что был то г–н Полонский, однако в том обманулись. Это были наши алексинские молодые, приехавшие к нам с свадебным визитом. Гостей сих мы давно уже дожидались и они насилу, насилу собрались к нам приехать. Они обрадовали нас своим приездом, но вкупе навлекли и хлопоты; ибо как они еще не обедали, то принуждены мы были суетиться о том, чтоб их скорее накормить.
Они сказывали нам, что вместе с ними хотел было к нам быть и алексинский воеводский товарищ, г–н Солнцевъ, человек мне совсем незнакомый, но о котором сказывали они мне, что он, наслышавшись много обо мне и читая сочинения моего книги, несказанное желание имеет со мною познакомиться и просил их, чтоб они меня с ним познакомили.
Признаюсь, что сие приятно было мне слышать, ибо сие щекотило некоторым образом мое самолюбие и я таковому гостю очень бы был рад.
По накормлении моих гостей и посидев с ними, повел было я г–на Ферапонтова в свой сад для показания ему всех достопамятностей в оном; но не успели мы с ним в сад войтить, как гляжу бежит ко мне от соседа моего Матвея Никитича слуга его Самойла.
— Что такое и зачем? спросил я.
— «Матвей–де Никитич приказал кланяться и донесть вам о своей радости, что Бог даровал ему сына».
— Слава, слава Богу! возопил, обрадуясь, сие услышан. Вот новая отрасль маленькой нашей фамилии; радуюсь душевно и дай Бог ему вырост великим. Но как, братец, его назвали?
— «Не знаю, ответствует мне слуга: но дитя очень худ и приказали что просить, чтоб пожаловали как можно скорее для принятия его от купели, послали уже и за попом давно».
Сие привело меня в превеликое построение; не хотелось мне оставить и просьбы родственника сего втуне и тем паче, что хотелось мне его тем обязать и одолжить, но нельзя было и гостя не, бывалого оставить. Но что делать, думаю я, что на меня не прогневается, а это нужда законная. Итак, говорю слуге, что буду, а прибежал бы он мне сказать, как поп придет.
Не успел я его отпустить и продолжал еще беспокоиться о том мыслями, как приходят ко мне в сад обоих братьев моих старосты, — требовать резолюцию о наемной их земле с несколькими человеками наемщиков.
Я, занят будучи иным делом, говорю им, что мне теперь не время с ними хлопотать и чтоб шли они к Михайлу Матвеевичу.
— «Мы были уже у него, ответствовали они мне: но братец занемог и очень болен и прислал нас к вам».
— Вот еще новость! воскликнул я, давно ли он занемог?
— «Со вчерашнего дня, и болен очень».
Что было, тогда делать, принужден был прохлопотать и с ними несколько времени; но едва только я кончил сие дело, как прибегает без души опять Самойла и говорит, чтоб я пожаловал скорее, что поп уже пришел и дитя очень худ.
Что тогда оставалось делать? я принужден был просить гостя своего, чтоб на мне не взыскал, что я на короткое время отлучуся, и как он сам меня к тому побуждал, то побежал я благим матом туда.
Я нашел там и действительно всех в великой горести и печали и дитя почти умершее, и как все было уже готово, то мы и начали его крестить с дочерью г–жи Темирязовой, Прасковьей Васильевной, случившеюся тогда у них в доме. Но я могу сказать, что крестины сии были со грехом пополам и я истинно не знаю, живого или мертвого ребенка мы тогда крестили.
По крайней мере не видал я ни одного признака жизни, а говорили только, что он изредка будто рыгал, а дыхания не было; но когда в холодную воду его погрузили, то скончалось оно совершенно, не могши перенесть такого удара и поп совершил уже дальнейший обряд и миропомазание по единому уверению, что жилки будто бы еще бились, однако сего было вовсе неприметно, и дитя было мертво.
Таким образом фамилия и род наш умножился было в сей день новою отраслью, но и опять оной лишился. Мы тогда несчастье сие по молодости лет отцовых ни мало не уважили.
Но мог ли я тогда вообразить себе, что отрасль сия была гораздо важнее и что она была самая последняя на суку, поколение сего дома составляющего и что с ребенком сим пресеклось все мужское поколение сего старинного и знаменитейшаго дома нашей фамилии и все стяжание оного перейдет со временем в посторонний и другой род и фамилию.
Произошло несчастье сие от того, что мать повредила себя, ездивши за три дни до того на тряских дрожках к Михайле Матвеевичу, и к тому ж пристала к ней жестокая горячка и она сама находилась тогда в такой опасности, что мы опасались о ее жизни.
Гости у нас в сей раз не ночевали, а поехали в Молино, и мы, проводив их, спешили навестить наших болящих; боярыни поехали навещать бедную родильницу, а мы с Надеждою Андреевною, моею племянницею, пошли навещать Михайлу Матвеевича, и нашли его действительно очень больным и не шутя занемогшим, и, по всем признакам, горячкою. Итак, оба наши соседственные домы посещены были тогда печалями.
Что же касается до г–на Полонского, то он к нам в сей день не бывал и мы прождали его напрасно.
На утрие не стали мы уже далее отлагать езды своем в Калединку, но после беда в путь сей отправились, боярыни — все в коляске, а я, для лучшего простора, в одноколке. Мы взяли в сей раз с собою и малютку дочь нашу Елисавету, которая в сие время уже все почти говорила, и это был первым ее выезд из родительского дома в гости.
Чтоб не скучно было мне ехать, то вздумал я дорогою делать дело, которое исполнить давно собирался, а имени вымерить наиточнейшим образом расстояние между моею деревнею и Калединкою, в которую мы так часто езжали; что я и исполнил и нашел, что она гораздо от нас далее, нежели мы думали. Мы полагали не более 18, а оказалось ровно 24 версты.
Образ измерения сего изобретен был самим мною, и как он самый легкий, неубыточный и удобный для всякого и без малейшей остановки въезде может в летнее время производим быть в действо, то и упомяну я об оном обстоятельнее.
Все дело состояло в том, что я вымерял обод заднего колеса моей одноколки вершками, и на число сие разделил число вершков в вымерить версте; вышедшее из сего деления число означало сколько раз долженствовало колесо мое обернуться в четверти версты, и как оно было 60, то, посадив мальчика за одно со мною, велел беспрестанно смотреть на колесо и, считая каждое обращение его, насчитывать 60 раз и тогда закричать раз, дабы я мог услышать и заметить разы сии ножом на палочке зарубкою; а чтобы удобнее ему было считать, то к одной спице того колеса привязан был клочок красненького суконца, и как 4 зарезанных мною зарубки составляли версту, то и мог я видеть где каждая верста начиналась и оканчивалась и места сии замечать в уме своем.
Род измерения сего так мне полюбился, что я после того многие расстояния сим образом вымерял и измерял помянутым образом колесо у моей кареты, которое обращается еще медленнее и не более 55 раз в четверти версте, а вместо зарезывания на палочке загибал каждый раз на рогаточке, нарезанной из карты, какие употреблялись при игрании в трисет. Для удобнейшего же считания можно приделывать к колесу и пружинку, которая бы при каждом обращении щелкала.
В Калединке пробыли мы в сей раз не более одних суток, но, оставив тёщу мою там, возвратились обратно.
Не успел я приехать, как мое первое попечение было распроведать о состоянии больных наших; но бедным им нимало не легчало, а становилось час от часу хуже. Оба они больны были жестокими горячками, свирепствовавшими тогда падь многими в нашей деревне.