Смешно было только то, что он дивился мне и всем нам, как мы не евши так долго терпим, не ведая того, что мы уже пообедали. Но как бы то ни было, но он целый день не евши и не пивши с нами пробыл и отзывался, что сей день ему так труден, что хотя б было то и под Бендерами {Бой под Бендерами, в турецкую войну.}, а мы только взглядывали друг на друга и улыбались.
По окончании нашего спорного отвода пошли мы с ним вниз по течению речки межеваться бесспорно. Но как стал я назначать конец пустоши Шаховой и начало пустоши Воронцовой, то он оспорил и говорил, что Воронцово начинается еще далее.
Сие меня встревожило. Холодный пот оросил чело мое, и в груди встрепетало сердце: ибо я того и смотрел и ждал, что он возобновит показания своих предков и станет называть те пропавшие пустоши; и для того, подходя к сумнительной для меня воронцовской вершине, попросил тихонько межевщика, чтоб он туг сделал межеванью в тот день окончание и перестал межевать, и межевщик в сем случае был так ко мне благоклонен, что охотно желание мое выполнил и межевать перестал; а сие и принудило нас разъехаться и не допустило князя до замышляемого им объяснения.
Как межеванье наше было на несколько дней отсрочено, то на утрие, проводив приезжавшего ко мне и у меня ночевавшего гостя и отпустив тещу свою в Дятлово, где у госпожи Невской начиналось свадебное дело, принялся за циркуль и транспортир и начал все оспоренное мною место, по запискам своим всех линий и румбов накладывать на план и по исчислению нашел, что было в нем 55 десятин, а в последующий за сим 5–й день августа положил я на досуге объездить всю внутренность наших дач, дабы можно было заблаговременно назначить границы пустошам и позаметить для себя нужные места.
На другой день после сего был у нас известный праздник преображения Господня, и я, будучи у обедни, имел случай видеть опять соперника моего князя, который казался мне час от часу горделивейшим и не удостоил меня ни единым словом.
По возвращении домой имел я неожидаемое удовольствие узнать от заезжавшего ко мне второклассного землемера г. Сумарокова, Александра Никифоровича, что на утрие начнется у нас опять межеванье, но что уже не г. Лыков, а он будет домежевывать дачу нашу.
Сия неожидаемость обрадовала меня чрезвычайно, ибо как землемер сей был малый очень добрый и мне дружен, то готов я был с ним ехать всюду межеваться, поелику не он, а я мог быть всему главною пружиною.
Со всем тем не был я в сей день освобожден от забот и беспокойства и имел важную причину четырех вещей опасаться: во–первых, чтоб князь не объявил возражения о пустошах и не назвал бы Воронцовскую вершину Малаховскою; во–вторых, боялся я чрезвычайно, чтоб по пустоши Ермаковской, которую в сей день межевать надлежало, котовские не завели со мною спора, и боялся более потому, что в сей пустоши был у меня снят план, и мне по измерению оной известно было, что в ней десятин около сорока недоставало, следовательно, боялся я, чтоб в случае произведенного от них спора не принуждено нам было заблаговременно с ними мириться и им сей недостаток из своих дач наполнять.
В–третьих, устрашали меня живущие при церкви нашей и церковною землею владеющие бездельники бобылишки {Бобыль — безземельный крестьянин, бедняк, бездомный, бесприютный человек, батрак.}. Сии, не зная ничего, не ведая, приняли намерение спорить со мною и с пустошью Ермаковскою. Слухи о том доходили до меня верные, и мне сказывали, что они осматривали уже и места и хотели неотменно спорить.
Спор от самих их собственно был мне не страшен, потому что в церковной земле был излишек; но я для того сих споров боялся, что они, связавшись со мною и с пустошью Ермаковскою, свяжут и меня с оной, и я принужден буду наполнять Ермаковскую пустошь или, по крайней мере, уйдет в нее весь пример церковной земли, которой хотелось мне сберечь для наполнения им великого недостатка нашего отхожего {Отхожие земли — особые, не входящие в надел.} луга, находившегося за церковью.
В–четвертых, и всего более, страшился я княжова спора по пустоши Хмыровой, о которой я нимало не сумневался, но считал за верное, что он воспоследует, потому что от князя имелась на нас в подаче о том исковая челобитная.
К тому ж я его задрал, а сверх того имел он и потому наивеличайший резон спорить, что по глазомеру не сомневался в том, что в прикосновенной к сей пустоши даче сельца его Злобина будет недостаток.
Вот коликих опасностей должен я был в один день страшиться; а предварял о том некоторым образом и межевщика, и просил о вспоможении, в нужном случае, а между тем, однако, заготовлял замечания о том, что говорить на меже и чем защищаться, утешаясь, по крайней мере, тем, что межевщика имел по сердцу, в которой надежде и не обманулся. Межеванье, против всякого чаяния моего, происходило в сей день с таким вожделенным успехом, какого я и воображать себе не отважился.
Первое, что меня обрадовало, было то, что мы, приехавши на межу, увидели, что тут самого князя не было, и услышали, что его и не будет.
Я очень тому рад был, ибо глупого его поверенного я не боялся, а опасался только, не дана ли ему письменная инструкция; однако, по счастию, и того не было.
Увидев сие, спешил я, чтоб скорее иттить и миновать помянутую сумнительную вершину, и мы прошли ее благополучно; итак, страх мой о Малаховской пустоши исчез, и опасность миновала совершенно.
Потом стали мы разводиться с котовскими по пустоши Ермаковской. Тут употреблял я все, что мог к тому, чтоб они не заспорили; и для того в уравнении земли и рубежа немного хлопотал, но делал им везде маленькие уступочки, чем котовские мои соседи были и довольны, боясь, по счастию моему, сами того, чтоб я у них не заспорил, ибо думали, что у них великий пример будет.
К тому ж я заблаговременно употребил хитрость и приласкался чрез письмы ко владельцу их, князю Павлу Ивановичу, так что его удачно усыпил, и он не велел нигде спорить. Сим образом избежал я благополучно и сей второй опасности.
Подходя потом к церковной земле, приметил я, что бобыли хотят нас встречать своим спором.
Сие меня встревожило, и я принужден был поспешить как можно скорее провесть межевщика мимо сего опасного места и загородить оставшие ворота {Фигуральное выражение: закрыть последнюю лазейку.}, и, по счастию, мне и удалось произвесть сие желаемым образом. Поверенный бобыль был мужик не проворный, прозевал удобнейший к тому случай и стал, упустя время, подавать сказку.
При сем случае сделал мне межевщик великое одолжение, промедлив приниманием сказки, под видом сумнительства, и не хотя будто иметь с ними дело до тех пор, покуда дошли уже до церковной земли.
Тогда мне было уже легче: к тому ж, обрадовался я, узнав, что бобыли не со мною, а только с Ермаковскими хотели спорить; но, по счастию, ни того, ни другого спора не было, и мы размежевались и с церковною землею хорошохонько.
Таким образом, миновала благополучно и третья опасность, и остался один князь–генерал, которого я как огня боялся.
Сердце во мне встрепетало, когда мы, размежевавшись с котовскими везде бесспорно, приближались ко Злобинской земле, где спора ожидал я бессомненно. И я так был в том удостоверен, что вознамеривался уже заблаговременно, в случае ежели князь заспорит, подумавши, отказаться от Неволочи.
Между тем как мы, подходя к сему месту, размежевывались бесспорно с котовскими, имел я неожиданную досаду от котовского поверенного, который так был глуп, как скотина, и мы с ним о самых безделицах, об уравнении межи прокричали неведомо сколько.
Наконец дошли мы до Хмыровской пустоши и примкнули к черному столбу, поставленному волостными в том месте, где, как прежде я упоминал, сделали они наивеличайшую погрешность и пересекли совсем спором нашу дачу.
Тут опять мне посчастливилось чрезвычайно. Злодей мой приказчик волостной сам уже осмотрелся, что он сделал дурно, и для того хотел было опять какие–то тут делать каверзы, и мне было бы то очень досадно, но, по счастию моему, его тогда с нами не было, и ему было недосужно: видно, что сам Бог начал меня от него защищать.
Итак, мы без него благополучно ту важную межу и прикосновенность котовской земли утвердили, и черные столбы выкинув, поставили белые.
Миновав сие важное место, приткнулись тотчас мы ко Злобинской земле. Я надеялся застать тут самого князя; однако возрадовался, увидя, что его нет, а того более примечая, что у них никаких приуготовлений к спору не было. А твердили они только, что князь приказывал ничего своего не уступать.
Со всем тем сделалось было помешательство. Время клонилось уже к самому вечеру, и солнце было на закате. Поверенные Злобинские просили межевщика, чтоб он отложил межеванье до другого дня; но как мне тогда каждая минута была дорога, и мне хотелось ковать железо, покуда оно было горячо, то есть межеваться без князя, то шепнул я межевщику, знающему довольно мою нужду и надобность, чтоб он не переставал, а спешил бы как можно домежевать оставшуюся дистанцию.
Как сказано, так и сделано! Межевщик мой не пошел, а полетел, а я, чтоб меньше было остановки и чтоб заслепить глаза Злобинским, начал везде делать уступки: где на борозду, где на пол–осьминника, и межу, и ямы клал все своей земле, не жалея оной.
Злобинские мои тем так были довольны, что надавали мне тысячи благословений, а я сам в себе думал и говорил:
— Не спорьте только, друзья мои, а я за безделицей рад не стоять, теряйте только большое.
Межевщик мой только усмехался, видя мое проворство, уловку и желаемую удачу, а я с каждою минутою власно как на вершок прирастал.
Но едва было едва не разрушилась вся моя лестная надежда. Вдруг заговорили, что сам князь едет!
«Экое горе! — вскричал я тогда сам в себе. — Что бы ему еще немного погодить.»
А уже немного оставалось, однако было еще довольно места, где спорить.
«Быть так, — думал я сам себе, — брошу ему безделицу, если немного заспорит, а избегу только спора.»