Признаться надобно, что минуты сии были для меня очень неприятны и я, позабыв тогда всю свею философию и все утешительные размышления, мучился только досадою и прискорбием душевным.
Однако попавший мне на глаза, и тогда еще стоявший четырехугольный невысокий столб с находящимися на нем на чугунных, в него вставленных, досках надписьми, служивший памятником бывшим в старину в Москве стрелецким бунтам и означавшим место, где они, казненные, были зарыты, обратил все мое внимание к себе, и преселив мысли мои в тогдашние смутные времена, подал повод к размышлениям многим и особым.
Наконец показалась нам Москва, сия древняя столища и обиталище наших государей, и величественным и торжественным видом своим привлекла все мое внимание к себе.
Утро случилось тогда ясное, и я, по всегдашнему обыкновению своему, не мог зрением на бесчисленный сонм высоких башен и блестящих куполов и глав храмных довольно налюбоваться.
Признаюсь, что вид великого города сего с сей стороны мне в особливости всегда приятен и едва ли не самый лучший. Душа, при воззрении на таковое обширное обиталище бесчисленного множества смертных, чувствует нечто особливое, и в каком бы расположении до того ни была, но вдруг поражается им сильно и охотно вдается в размышления различные.
А всходствие того и я, как ни раздосадован был дурнотою дороги, но не мог преминуть, чтоб при первом и лучшем узрении сего великого обиталища не велеть остановиться и до тех пор стоял, покуда глаза мои насытились зрением, а мысли и душа напоились удовольствием довольным.
Вскоре после того при подъезде к селению, известному под именем Разстани, занимался я паки помышлениями о том, чем место сие было достопамятно и от чего получило название сие.
Две дороги из Москвы расходились в сем месте в разные стороны: одна на Кошеру, другая в Серпухов; обе были большие, обе многолюдные, и до сего места обыкновенно провожаемы бывали отъезжающие вдаль родственники и друзья московскими жителями.
«О, сколько нежных и от искреннего сердца проистекающих слез, — говорил я сам себе: — пролито на сих местах чувствительными и любящими друг друга душами! Сколько вздохов испущено из сердец, и сколько людей видели друзей своих в последний раз и расставались с ними на век в местах здешних!
«Не один раз, может быть, иную чадолюбивую мать, отпускавшую единородного сына своего на службу или на войну, в обмороке и в слезах утопающую отвозили из мест сих обратно в Москву».
«Не один раз, может быть, иная, выданная в замужество в отдаленные места и отъезжая туда, расставалась здесь в последний раз с милыми родными своими и орошала землю слезами, из глаз ее текущими; и не один раз расставались здесь и любовники счастливые и несчастные, и провожали зрением милых друзей своих, покуда холмы сии скрывали повозки их от зрения оных!…»
Чем ближе подъезжали мы потом к городу, тем видимые окрестности и места подавали мне множайшие поводы к размышлениям и побуждали не один раз самому себе говорить:
«О, чего и чего не происходило в древние и притекшие времена на полях, путях и холмах сих! и сколь многим происшествиям были вы, все видимые мною места, свидетелями безмолвными. Не один раз все вы обременяемы были бесчисленными ополчениями народов чуждых и своих, и по холмам сим раздавался гул от шума, производимого ими и бесчисленными конями их!
«Не один раз видели вы на себе несметные орды татар самых, приходивших из стран дальних, и приводивших праотцов жителей мест сих в страх и ужас.
«Не один раз влекомы были самые обладатели града сего в плен к себе варварами сими, и со вздохами и слезами взирали в последний раз на любезную родину свою!
«Сколько раз происходили на самых сих местах битвы и сражения страшные, и земля сия обагряема и напояема была кровию праотцев наших и народов чуждых и иноплеменных!
«Колико прахов и сотлевающих костей лежать сокрытыми в недрах ваших, живших некогда людей и на местах сих жертвовавших жизнию за отечество!
«Колико погибших в несчастные времена, когда свирепствовала язва в местах здешних.
«Сколько раз езжали цари и государи наши в самые древние времена и новейшие, по местам сим и по самой дороге этой, взад и вперед, бывая в любимом ими обиталище сельском, отстоящем отсюда вблизи, и достопамятным на век рождением в нем нашего Петра Великого.
«Колико раз тешились они на полях сих звериною и птичьею ловлею; сколько раз проезжал по местам сим оный великий и беспримерный монарх, преобразивший так чудно Россию и сделавший ее известною во всем свете; утешался он некогда, как во время юности своей входил с сей стороны и по самому путю сему с триумфом в Москву, овладев Азовом и ведя с собою пленными врагов предков своих!…»
В сих и подобных сену размышлениях и не видал я, как доехали мы до самой заставы и въехали наконец в Москву.
Но как письмо мое достигло до своих пределов, то дозвольте мне повествование о дальнейшем моем путешествии предоставить письму будущему, а теперешнее кончить, сказав вам, что я есмь ваш и прочее.
(Ноябр. 23 1807 г.).
Письмо 144–е.
Любезный приятель! В предследовавшем письме описал я вам путешествие мое от дома до Москвы. Отпустите мне, если наскучил и отяготел я вас своими разглагольствиями. А теперь опишу вам пребывание мое в Москве и езду дальнейшую, но стану пересказывать уже все короче.
Как в Москве не располагался я в сей раз долго медлить, то приехав в оную спешил я поправить скорее все надобности, какие имел, дабы скорее отправиться в дальнейший путь.
Квартира для меня была в ней новая и готовая. Друг мой г. Полонский взял с меня клятву, чтоб, будучи в Москве, нигде индо не останавливаться, как в его доне; однако я пристал наперед мимоездом и на часок в доме соседа моего Матвея Никотина, бывшем при самом везде в Москву, и одевшись тут, велел повозкам своим ехать пряно в дом к г. Полонскому, а сам, желая скорее исправить свои нужды, пошел пешком в город и ряды.
Идучи чрез Кремль, сей древний замок, в коем живали наши древние цари и государи, и прохода чрез самое древнее обиталище их, не мог, чтобы остановясь, не полюбоваться несколько минут старинною и особенною архитектурою, тогдашним временам свойственною, а при том вообразив себе все происходившее в сих местах во времена предков наших, нельзя было, чтоб вздохнув, самому себе не сказать:
«Боже мой! чего и чего не происходило в сих местах, и каким и каким происшествиям и даже самым страшным и ужасным сценам не были здания сии некогда свидетелями?…»
Тысячи мыслей толпились тогда вдруг в моей голове, из всех тех, какие имел при читании истории времен притекших о всех происшествиях, бывших в древности в России, и некое содрогание потрясало тогда всю мою душу и производило в ней чувствования особые, и такие, которые изобразить трудно.
Поровнявшись с славною нашею Ивановскою колокольнею, возвышающею златую главу свою так много выше прочих, увидел я часть разломанного древнего огромного здания, где отправлялись все наши суды и расправы.
«А! возопил я тогда внутренно в душе моей: это место назначается для нового чуда в свете, для здания такого, которое было бы наиславненшее в свете и прямо достойным великих обитателей своих!»
И как время ни было для меня тогда коротко и драгоценно, но я не мог никак утерпеть, чтоб не зайтить на самое опростанное место и посмотреть подлинно ли оно так хорошо и красиво, как о том молва носилась; и могу сказать, что красота и пышность сего места превзошла все мое воображение.
Как вся замоскворецкая часть сего великого города видима была оттуда, как на ладони, то место сие казалось оттуда как бы вдвое выше, нежели каково было оно в натуре и я не мог как им, так и видом протекающею мимо его Москвы–реки довольно налюбоваться и признавал, что для замышляемого созидания тут обиталища государей не можно было избрать лучшего места.
«Но, ах! воскликнул я далее: совершиться ли оно когда–нибудь и увидим ли мы его здесь существующим! Для здания такого многого времени, трудов и иждивения потребно и не будет ли во всем том недостатка?»
В тогдашнее время делалась только модель сему дворцу, но и сия стоила многих тысяч, и я власно как предчувствовал, что из всего великого предприятия сего наконец ничего не выдет.
Прошед Ивановскую площадь, наполненную всегда множеством карет и народа, спешил я итти в ряды, где накупив что мне было надобно, спешил я забежать в книжную лавку, бывшую тогда у Воскресенских ворот и спросить, нет ли в ней XII–й части «Трудов» нашего Экономическаго Общества; ибо как часть сия как–то не была ко мне прислана, то хотелось мне иметь ее у себя отчасти для выполнения моего собрания, отчасти для узнания, нет ли в ней чего–нибудь особливого.
Услышав, что она есть, обрадовался я чрезвычайно, и как она была ни мала, а цена за нее довольно велика, но я с превеликою охотою заплатил все требуемое, и спешил потом на Поварскую к г. Полонскому, которого и застал я с женою только что вставших и одевающихся.
Оба они были мне очень рады, и отведя мне особую комнату для квартирования, не менее радовались и тону, что сделавшаяся нечаянная в продолжении пути моего остановка воспрепятствовала мне в тот же день, по желанию моему, в дальнейший путь отправиться.
Остановка сия произошла от лошадей, или паче от коновала, призванного для сделания вспоможения оным. В особливости озабочивала меня одна из оных, которая совсем уже легла и не вставала с места, и господин врач сих животных предписал нам дать ей в тот день покой и отнюдь в оный не ездить.
Итак, принужден я был все постельное время того дня пробыть в Москве, и время сие провождено было очень весело.
У господина Полонскаго жили тогда тут с ними вместе обе его свояченицы и родная его племянница. Все сии девушки учились тогда танцевать и играть на фортопианах, и оба учители приезжали при мне и учили оных; а ввечеру надсадил нас со смеху один живописец, делавший разные проказы и дававший волю над собою шутить и балагурить; а к ужину приезжину приезжала еще одна девушка, госпожа Софонова, и мы просидели и просмеялись очень долго: но за то ночь была мне не весьма спокойна.