Впрочем, не помню я, чтоб случилось со мною в продолжение путешествия сего что–нибудь особливое, кроме двух происшествий, достойных некоторого замечания.
Первое случилось на пути между Псковом и Новым–городом, и было следующее. Мы отъехали уже от Пскова несколько десятков верст, как вдруг, против всякого чаяния и ожидания, останавливает нас поставленная на большой дороге застава и говорит, чтоб мы далее не ехали. «Что таково?» спросили мы удивившись, «и для чего?» — «А для того», отвечают нам, «что там впереди, во всех деревнях по дороге, конский жестокий падеж; так чтоб не заразить и вам своих лошадей и не лишиться оных». Мы обмерли и спужались, сие услышав. Никогда еще такой беды с нами не случалось. Я воображал себе всю опасность сего случая и не знал, что мне делать.
— «Да как же нам быть?» спросил я; — «и что делать?» — «Что изволите», говорили стоящие на заставе, «либо назад поезжайте, либо ступайте в объезд, стороною, вот по этой дороге, направо». — «Да далеко ли будет нам надобно ехать?» — «Да не близко», сказали они, «и крюк вам будет большой и верст тридцать лишних. Вы выедете уже под самый почти Новгород». — «Да как же нам найтить дорогу эту? совсем она нам незнакома». — «Язык до Киева доведет», сказали они, «а сверх того мы вам расскажем и деревни, чрез которые вам ехать; хоть запишите себе их». — «Хорошо!» сказал я, «но там и в этих деревнях, разве еще нет падежа?» — «Есть кой–где и там, но не везде и не таков еще силен; но по крайней мере все дорожные, через них теперь ездят и вы может быть проедете благополучно. Расспрашивайте только поприлежнее и где падеж есть, там поскорей проезжайте». — «Экая беда!» говорил я, «и там не совсем безопасно. Что делать ребята? спросил я у людей, обратившись к оным: — как вы думаете? пускаться ли нам на сию опасность, или не возвратиться ли уже назад опять к сестрице?» — «И, что вы сударь! воскликнули они, сие услышав: — уже назад ехать! Как это? Уже столько отъехавши, да назад ворочаться!» — «Да как же быть–то?» спросил я далее. — «А так и быть, говорили они: — «что, положась на власть Божию, пускаться в путь; благо есть объезд; когда люди ездят, то для чего ж и нам не проехать?» — «Ну, буди же по глаголу вашему!» сказал я несколько подумав, и возложив упование свое на Бога, — «поворачивай вправо!…»
Но ах! с каким страхом и душевным беспокойством ехали мы сим дальним объездом. Было сие, как теперь помню, в самые полдни, как мы своротили с большой дороги и проезжать нам доводилось премножество деревень. Въезжая в каждую, первое наше попечение было о том, чтоб узнать все ли было тут здорово и не валятся ли лошади? И как скоро узнавали, что падеж есть, то со страхом и трепетом припускали во всю скачь лошадей, пролетали как молния сквозь оные и неоглядкою старались уехать далее. Но как досадовали мы и как увеличился страх и опасение наше, когда везде, куда ни приезжали мы, нам сказывали тоже, а именно: что тут надеж есть, а в предследующей деревне его еще не было. По приезде туда сказывали нам тоже и теми ж самыми словами. «Господи помилуй, долго ли это будет? говорили мы: — и найдем ли мы где–нибудь здоровое еще место?» И поговорив сим образом, пустимся опять скакать. Но нам и в ум не приходило, что бездельники сии нам не везде сказывали правду, и что опасаясь столько же нас, сколько боялись их мы, они нарочно иногда всклепывали на селение свое падеж, чтобы побудить нас тем ехать далее. Наконец измучили мы в прах лошадей своих и довели до того, что не могли они бежать далее. И как тогда наступала уже и ночь, то рады, рады были, что доехали, хотя уже с нуждою, до одного селения, о котором уверили нас, что в нем действительно падежа еще не было.
Но что ж? Не успели мы в оном посреди широкой улицы ночевать расположиться и лошадей своих отпречь, как подходят к нам другие и сказывают, что падеж есть и у них и что в самый тот день пало у них более десяти лошадей. Господи! как мы тогда все оробели и перетрусились. «Давай, давай скорее! — закричал я: — и запрягай опять лошадей!» — Но мужики рассмеялись только тому и мне говорили: «Куда вам, барин, далее ехать на измученных лошадях ваших? Впереди целых пятнадцать верст нет ни одного селения на дороге, да и там такой же падеж уже есть, как у нас. Ночуйте–ка здесь с Богом; но лошадей–то не пускайте с места и кормите уже при повозках. Мы вам добудем уже и накосим травки свеженькой».
Что было тогда делать? Мы против хотения и с превеликим хотя страхом, но принуждены были остаться тут ночевать, и от сумления не спали почти всю ночь, так настращал нас сей проклятый лошадиный мор. Но было, правда, чего и опасаться, и одна мысль о потерянии всех лошадей своих, посреди мест, зараженных повсюду сею конскою эпидемиею, по невозможности достать иных, нагоняла на нас страх и ужас, и мы сами себя не вспомнили от радости и не знали, как возблагодарить Бога, как выехали мы наконец благополучно из сих опасных мест и взъехали опять, неподалеку уже от Новагорода, на большую дорогу и к такой же заставе.
Вид сего города, усмотренный издалека, возбудил тогда во мне мысль о Синаве и Труворе. Имена сих древних обитателей Новагорода были у меня в особливости затвержены по трагедии Сумароковской, из которой знал я многие места и монологи наизусть и декламировал оные нередко; а сие и произвело во мне тогда разные чувствования и побудило говорить в душе своей: «Ах! вот тут и в сих–то местах жили некогда Гостомысл, Синав и Трувор. Хоть и не было в точности всех тех происшествий с ними, какие написаны г. Сумарововым, но что они были и жили некогда тут, это правда». А таким же образом с особливыми чувствиями смотрел я и на площадь городскую, где некогда висел славный новогородский вечевой колокол и на мост в городе, переезжая по оному реку Волхов. «Вот тут–то, — говорил я сам себе, — побиваемы были некогда долбнею все несчастные дворяне новогородские и повергалися в воду, и сия–то река уносила их прочь в быстрых струях своих и служила им могилою. Были ж времена! — продолжал я, и углубляясь далее в мыслях, напоминал всю историю сего в древности столь славного и великого республиканского города: — сколько пролито тут крови человеческой; сколь часто обагряемы были ею все окрестности сии, сколь многие миллионы людей обитали некогда на них и коль многих смертных прахи сокрыты в недрах земли, в окрестностях и внутри сего старинного города, бывшего некогда столь великим». Наконец не мог я довольно надивиться быстроте реки тутошней, вытекающей из озера Ильменя, и как случилось нам тут ночевать, то весь вечер проводил я на берегах оной в разных помышлениях.
Другое происшествие случилось с нами в горах Валдайских. Переезжая славную сию цепь гор, съехался я тут с одним мне давно знакомым и вместе со мною в одном полку служившим офицером. Был то г. Федцов; и он, препроводив всю жизнь свою в военной службе, дослужившись капитанского ранга, ехал тогда из армии также в отставку и поспешал в деревню в жене своей и детям, с которыми он многие уже годы не видался, и также не надеялся было никогда видеть; неведомо как радовался тогда тому, что вынес его Бог из чужих земель благополучно и без получения на всех многих сражениях, на которых ему бывать случалось, ни единой раны и никакого увечья
Мы обрадовались неведомо как, друг друга узнавши, и севши к нему в повозку не могли довольно наговориться. Он расспрашивал обо всем меня, а я таким же образом расспрашивал его, и он рассказывал мне и о полку нашем и обо всем, что с ним в последние годы службы происходило, и окончил повествование свое, как теперь помню, сими словами: «Так–то, братец, послужили, походили по чужой стороне, потерпели довольно нужды, набрались довольно и страхов и всего и всего, но по крайней мере теперь, слава Богу, еду на покой и провождать последние дни свои в мире и тишине с бабенкою своею и ребятишками». — Но ах! может ли человек что–нибудь наверное заключить о предбудущем и предвидеть, что предстоит ему впереди и за самое иногда короткое время! Всего–то меньше можем мы все это знать, и последующее послужило мне истине сей новым и крайне поразительным для меня доказательством.
Не успел он помянутых последних слов выговорить, как увидел я, что надлежало нам в ту самую минуту начинать спускаться с одной превысокой и крутой горы, и что спуск был дурен, и шел излучиною и влеве у нас была превеликая стремнина и глубокий буерак. Будучи как–то всегда не очень смел и в таких случаях отважен, и сделав уже издавна привычку выходить на горах таких из повозки и сходить вниз пешком, восхотел я и в сей раз сделать тоже, и говоря повозчику, чтоб он на минуту остановился, стал вылезать из кибитки. Но г. Федцов не пускает меня и говорит мне:
— «И, братец, как тебе не стыдно? Уже боишься такой бездельной горы, а еще служил! И такие ли горы мы переезжали иногда! — Сиди, сударь, и не бойся ничего, лошади у меня смирные и мы съедем хорошехонько!»
— Нет, воля твоя, брат, — отвечал я ему: — а я ни из чего не соглашусь с такой страшной горы ехать, а пусти–ка меня долой. Дело–то будет здоровее, — труд невелик сойтить. Ноги, слава Богу, есть и здоровы еще, а говорится в пословице: береженого коня и Бог бережет. И сказав сие спрыгнул я с его повозки, а он, захохотав, далее сказал:
— «Этакой ты какой трус; ты, брат, истинный и горе, а не воин!»
— Ну, пускай трус, — говорю я: — и называй ты меня как хочешь, а я знаю то, что по крайней мере дух во мне будет в спокойствии, да и на что без нужды подвергать себя опасности. Словом, я советовал бы и тебе, брат, тоже сделать.
— «И пустое, — возопил он: — невидальщина какая! Ступай, малый!»
Но что ж, не успел он несколько сажен от меня отъехать, как лошади его вдруг отчего–то вздурились и понесли его вниз. Они держать, они кричать, останавливать, но не тут–то было. Лошади взяли верх, несут во всю прыть и по самому краю стремнины. Я обмер, испужался сие увидев, но не успел еще опомниться, как гляжу, повозки его на горе как небывало и очутилась она вдруг уже опрокинутая и лежащая в буераке, куда с горы полетела она стремглав, сорвавшись с передней оси.