Начало свое воспринимал сей задний двор от помянутой нашей верхней или передней избы, подле которой был и передний выезд на него особыми воротами (10). Ряд людских клетей, пунек и закут ограждал его от улицы, а подле их, к вершине находились наши скотские дворы: и сперва (11) овчарник, а там коровник (12). К сим примыкал сараи для разной поклажи (13), а под ним теплый погреб, с предлинным каменным выходом, и самый тот же, который, хотя в превратном виде, но существует и поныне; а подле его старинный наш ледник (14); а позадь оных тот же самый ряд людских клетей и приклетов, который стоит еще и поныне и служит двору моему ограждением от вершины. Но подле ледника и вплоть почти стояла тогда другая людская изба, называемая среднею, походившая еще более передней на крестьянскую (15), а вплоть подле ее находился наш конный или лошадиный двор, или, как в старину было обыкновение называть, вор (16), построенный на углу двора, к вершине, на самом том месте, где ныне стоит наша кухня.
Наконец, заднюю сторону двора всего и наилучшее место во всей усадьбе и самое то, где построил я потом нынешний дом свой, занимал собою небольшой овощной огородец (17), с отделенным от него пчельничком (18) и его омшенником. Задний же выезд с сего двора был на том месте, где ныне стоит ткацкая; а тогда тут стояла третья лачуга (19), называемая нижнею избою, и которая была еще хуже и мизернее обеих прочих и ворота были вплоть подле ее (20), между ею и огородом, огражденным высоким плетнем. А пристроенные к ней клетушки, пунки и закуты и разные другие хибарки в закорот к хоромам, составляли последний боковой фас двора сего и заграждали его от сада. Все они примыкали к так называемой исстари черной горнице (21), стоявшей подле самого заднего крыльца из хором и составлявшей и кухню нашу, и приспешню, и жилище бывшего моего дядьки с его семейством и всех бывавших на сенях.
Вот вам описание всего моего тогдашнего господского, и прямо можно сказать, бедного и совсем расстроенного, во всех частях обветшалого и развалившегося дворишка: ибо как было уже около двадцати лет, как в оном ничего вновь строено и переправляемо не было, а все предано одному течению натуры, то и натурально долженствовало все опуститься и обвалиться. Сам я во все сие время находился в малолетстве и в службе, а домоправители во все сие время были таковы, что они всего меньше о таковых поправлениях помышляли, а наблюдали более свое спокойство и карманы. А как присовокуплялись к тому и деревенские браги, то и подавно о таких поправлениях всего нужного в домоводстве помышлять было некогда и недосужно; а от меня они к тому приказаниев не получали.
А каков был мой двор, таковы же были и все прочие немногие господские здания, разбросанные кой–где по моей усадьбе. Самая сия была, как исстари, так и тогда очень–очень тесновата, и не простиралась ни на шаг через вершину и запруды наши. Сии ограждали все наше жилище с сей стороны от полей хлебных, примыкавших тогда вплоть к вершине: ибо, ни нынешнего гумна моего, ни риги, ни сада, ни сарая там еще не было; а была только одна березовая большая роща (22), что на клину насажденная покойною матерью моею до моего еще рождения на ближней полевой земле. Вся она сначала не имела в себе более полудесятины, ибо столько случилось у нас тут самой ближней земли. Но, как смотря на нее, восхотелось тут же рощу, насадить и деверю ее, а моему дяде и занять тем и другую полниву, ему принадлежавшую: а сверх того запущен был под нее клин земли к самой вершине, который принадлежал нам вообще, то чрез самое то она и увеличилась.
Что касается до прудов, то было их тогда только два, из коих один назывался нижним (23), а другой верхним (24). Оба они составляли почти лужицы, оба сделаны. были еще в самой древности, и теми из предков моих. которые первые основали тут слое жилище, и оба, будучи многие годы нечищены, были заплывшими почти тиною и грязью, и требовали себе поправки и возобновления.
Я уже упомянул, что за сими прудами не было у нас уже ничего, а по сю сторону против плотины верхнего пруда стояли у нас господские овины с своими токами и половнями. Их было у нас только два (25, 26,) и оба ничем не лучше и непросторнее крестьянских. Они стояли рядом, а сараи или половни, в которых собирался мелкий гуменный корм и солома, были и того еще ближе ко двору (27, 28) и посреди улицы. Самый же хлебник или скирдник был далее за овинами, и отделен от них небольшою рощицею, из немногих больших и разных дерев состоявшей, и бывший в том месте, где теперь у меня вишенный сад за пчельником (29). Рвы, которыми сей хлебник был окопан, видны отчасти и поныне, хотя место сие служит теперь нам вместо огорода, и снабжает меня табаком и маслом и другими огородными продуктами.
Позадь гумна сего, к полю, находилась у нас тогда наша, так называемая, молодая роща (30). Она прикрывала с северо–восточной стороны всю нашу усадьбу, и защищала ее от бурь и метелей. Покойная мать моя садила ее сама, и я запомню, как она была еще маленькая, и как ее еще поливали бабы, хотя протекло уже после того много лет.
От сей рощи до самого двора моего простирался большой наш коноплянник, занимавший тогда все то место, которое теперь под моим верхним садом (31). По всему видимому, место сие было уже из самой древности назначено и употребляемо под посев господских и людских коноплей, было огорожено кругом кой–какими плетнишками и почитаемо столь свято, что сама покойная мать моя едва в силах была отважиться оторвать от коноплянника сего самый маленький и ближний ко двору уголок и засадить оный несколькими десятками яблоней и другими садовыми деревьями.
Маленький сей садик, бывший любимым у покойной моей матери и у самого меня в малолетстве, находился в самом том месте, где теперь у меня спаржа (32), и был самый тот, о котором писал я домой еще из Кёнигсберга, чтоб его распространить, увеличить и насадить в него еще более всякого рода садовых дерев, сделать его регулярным. Комиссия сия поручена была от меня прежде бывшему моему дядьке, как человеку, могущему разобрать посланный тогда к нему от меня расположению сада сего прожект и рисунок, — что им, сколько умелось, и произведено было в действо. А потому и занимал уже сей сад тогда целую треть помянутого большого коноплянника. И я еще очень любопытен был видеть, как дядька мой произвел сие дело и положил всему регулярству моих прежних садов первое основание.
Но удовольствие мое было гораздо меньше мною наперед воображаемого: ибо, хотя и нашел я его насажденным так, как мною было предписано, хотя без наблюдения точной во всем меры и пропорции, но заросшим так всяким дрязгом и травою, что не было почти нигде и по самым дорожкам его прохода. А притом и деревья все были в слабом и дурном состоянии и не совсем еще укоренившиеся.
Сад сей отделялся от двора и от другого сада узким и исстари грязным проезжим проулком, который на самом том же месте существует и ноныне. Покойная родительница моя осадила оный березками и другими деревьями с обоих боков; и некоторые из берез сих и поныне еще растут и, украшая собою мои двор, нередко утешают меня в зимнее время прекрасными инеями и позлащенными от солнца верхами своими.
Помянутый другой и самый главный сад лежал по другую сторону помянутого проулка, и прилегал к северному боку всего двора моего (33). Сей сад был самый старинный, и никто из живших тогда не знал и не помнил — кем и когда он насажден и тут заведен был. То только мне известно. что он и тогда еще, как я начал сам себя помнить, был уже престарелым и большим: почему и заключаю я, что первейшее основание положено ему, либо еще прапрадедом моим, Осипом Ерофеевичем, либо прадедом, Иларионом Осиповичем, как первыми места сего обитателями.
Впрочем, каким сад сей в малолетстве моем ни казался мне огромным, но тогда нашел я и его не только малым, но и ничего незначущим. Весь он не занимал и полудесятины собою; был очень узок и отделялся только плетнем от сада дяди моего. Плодовитых дерев имел он в себе очень мало: ибо старинные почти все уже кончили сизой век и остались из них весьма только немногие; а вновь подсаженных было также очень немного. Напротив того, разного рода диких дерев, а особливо берез и осин, которыми он в последние годы по своей воле зарастал, было так много, что и тогда уже был он способен к сделанию из него сада аглинского, и можно бы было сделать еще лучший, нежели какой сделал я из него в последние времена.
Впрочем, длиною своею простирался он от помянутого проулка до самого ребра горы к речке, ниже двора моего находящейся. Маленькая и ни к чему годная сажелка, выкопанная, как думать надобно, также первейшими еще из моих предков и от долготы времени вся заплывшая и заросшая тиною (34) и небольшая черная банишка, поставленная в саду на берегу оной (35), находились на сем нижнем краю сего сада и занимала собою сие наилучшее и прекраснейшее место во всей усадьбе; но тогда было оно самое презреннейшее и худшее. Один только, стоявший на берегу сей лужицы, престарелый и едва уже дышущий дуб ознаменовал оное и вкупе древность сего произведения рук человеческих.
За сею сажелкою и за плетнем, ограждающим сад сей, с стороны этой не было уже более ничего, кроме одной крутой, искривленной и самой безобразнейшей горы (30), с растущими кой–где по ней превеликими кривыми безобразными и престарелыми березами. От того места, где была на горе помянутая сажелка, простиралось вниз по ней небольшое углубление с грязным ручейком, на котором, в самом низу и там, где у меня ныне вечерная (?) сиделка и карпная сажелка, была под большою и дряхлою лозою небольшая топкая и непроходимая яма, в которой мачивали старики наши пеньку свою.
Две косые, крутые и скверные дороги пресекали скверную гору сию вкось. И одна из них шла внизу мимо всей моей усадьбы на двор, к живущему подле меня дяде моему; а другая проложена была снизу по крутой косине горы ко мне на двор и была так крута и дурна, что по ней в повозках съезжать никак было не можно, а гонялся только по ней скот на реку и в поля в летнее время. А сверх того испещрена была вся сия прескверная гора множеством пробитых по косине ее в разных местах тропинок и дорожек. Что все замечаю я в особливости для того, что в последующее время не осталось из всего того ни малейшего следа; но вся гора сия превращена в наилучшее место во всей моей усадьбе.