го в доме непременную квартиру, и уверял, что он постарается ласкою и услугами своими приобресть себе мою дружбу и благоволение и быть оной достойным. А сим я был я доволен, и могу сказать, что сей человек и не показал мне себя никогда бездельником, и как знакомство его было небесполезно, а особливо тем, что имели мы в нем в Туле всегда доброго и верного коммиссионера, исправляющего по требованиям нашим все наши нужды.
Как по отобрании всех последних цен нужно мне было как для представления их князю и истребования на них от него разрешения, так и для переговоров и о многих других до волости относящихся обстоятельств, повидаться с стариком–князем, то решился я к нему на короткое время в Москву съездить, где и собственные свои кои–какие нуждицы надобно было исправить. И для того, сделав для привозки подряженных уже до меня и готовых материалов потребные с обеих волостей наряды, и отправив за ними с капралами и солдатами в Алексин и в другие места подводы, и пустился я в сей путь один. И как я дал Пастухову верное слово в Туле остановиться у него в доме, то к нему действительно и въехал.
Пастухов был мне чрезвычайно рад и не знал как меня угостить лучше. Тут я еще более удивился, нашед у него порядочной и довольно хорошо прибранный домик и большую фабрику слесарную и кузнечную, на которой производились не только мелкие, но и самые крупные и тяжелые работы; а что всего более меня удивило, то нашел я в нем прелюбопытного на все и с довольными обо всем сведениями человека, и превеликого охотника до разных и дорогих птиц и до сада. Все даже многочисленное семейство его было такое доброе, такое ласковое ко мне, что я всем им был очень доволен, и с удовольствием согласился всегда у них в Туле стоять, и тем паче, что и пребыванием своим не мог я делать ему дальнего утеснения, ибо сам он жил в верхнем жилье, а нижние комнаты были всегда почти порожние.
В сей–то самой приезд имел я случаи видеться с старичком нашим коломенским архиереем Феодосием. Ибо как ему в самое сие время случилось быть в Туле, то услышав о том и выпросив у Пастухова санки, полетел я к нему, желая отдать ему свои поклон по старинному знакомству; и тут–то происходил у нас с ним тот разговор о пономаре, о котором упоминал я выше, и при котором поступком он своим вперил в меня к себе еще более почтения.
Переночевав в Туле и исправив все свои дела, продолжал я свой путь, и заехал в другую ночь ночевать в любезное свое Дворяниново. Это было в первой еще раз, что я по отъезде моем из Киясовки был в своей деревне, и увидел сколь велика была разница между расстояниями прежним и тогдашним до моего дома. Из Киясовки мог я поспевать к себе в дом часов в 5–ть или 6, а для приезда из Богородицка потребно уже было двое суток.
А посему легко мог я заключить, что нам никак уже не можно будет так часто бывать в своей деревне как прежде, что принуждало нас забирать туда с собою людей и всякой всячины колико можно уже более, дабы там можно было жить полным домом и ни в чем не нуждаться; а в деревенском доме оставить только самых необходимейших, как–то: прикащика, обоих садовников и еще бывших тогда стариков и старух в доме.
Как была тогда зима, и хоромы наши занесены были все снегом и нетопленые, то переночевав кое–как в людской избе, где жил тогда и мой прикащик, не стал я тут долее медлить, но с утра пустился далее, и препроводив двое суток в дороге, приехал наконец в Москву.
Сим окончу я и сне мое письмо, сказав вам, что я есмь ваш и проч.
(Генваря 25 дня 1809 г.)
ЗНАКОМСТВА И ШУТКИ
ПИСЬМО 188–е
Любезный приятель! Пребывание мое в столице было в сей раз очень недолговременно, ибо как вся надобность моя наиболее состояла в личном свидании с князем, и чтоб мне с ним переговорить кое о чем относящемся до обеих вверенных управлению моему волостей, Бобриковской и Богородицкой; то мы скоро и в немногие дни дело свое с ним кончили.
По донесении ему обо всем в подробности, что я нашел в волости, наиглавнейшая моя надобность состояла в том, чтоб переговорить с ним о предметах, относящихся до производимых там строений. Я привез к нему с собою списки и ведомости о всех материалах, потребных еще к окончанию работ сих, и как о имеющихся в наличности, так и о тех, кои заготовить еще надобно. При рассматривании оных и цен, требуемых за лесные и железные материалы, удивился князь увидя их гораздо умереннейшими, особливо против тех, которые были при умершем предместнике моем, князе Гагарине, и догадываясь о истинной тому причине, усмехался только князь и изъявлял отменное свое удовольствие о моих ценах и в ту же минуту апробовал оные. После того стали мы говорить о плотниках и штукатурах, кои потребны были также для сей отделки; и как оных в тамошних местах нигде отыскать было не можно, то князь, по обыкновению своему, взял на себя приискать их в Москве, и заключив с ними контракт, прислать ко мне при наступлении весны, чем я был и доволен.
По окончании всех наших переговоров (с князем), относящихся до строения, довел я с ним речь и о некоторых обстоятельствах, относящихся до волостей. Из всех их наиважнейший предмет был о множестве незаконных выставок или кабаков, находящихся в Богородицкой волости. До сего издревле было по всей волости только три кабака, но предместнику моему, господину Опухтину, рассудилось как–то бывшему тогда откупщиком купцу дозволить во всех почти знаменитейших селениях завести под именем выставок, только в праздничные дни, порядочные и всегдашние питейные домы или кабаки. Не знаю подлинно, а говорили, будто бы стоило дозволение сие откупщику нескольких тысяч и что г. Опухтин и после всякий год получал за сию недозволенную ежедневную продажу вина добрую с откупщика пошлину, преемник же его, умерший князь Гагарин, еще того множайшую. В неложности сей общей молвы много удостоверяло меня и то, что г. Варсобин, служивший при всех таких делах главным маклером и орудием, подлипал было и ко мне с такими ж предложениями, а именно, чтоб не давать откупщику одному наживать от того многие тысячи, а не грех бы ему было и поделиться в том со мною. Но как я всего далее удален был, чтоб давать таковым и подобным тому другим внушениям в голове своей место, то слушал сие только усмехаясь, и без дальних обиняков давал Варсобину знать, чтоб отложил он сии блины до другого дня, или, яснее сказать, перестал бы о том и думать. Таковыми ответами обыкновенно я всегда молодца сего отбояривал, когда случалось ему подъезжать ко мне с таковыми плутовскими предложениями; и хотя я знал, что сие было ему не по душе и не весьма приятно, но сего нимало не уважал, а шел прямою дорогою и делал свое дело и то, чего требовала от меня честь и совесть.
Всходствие чего и в сем случае, как мне довольно сделалось известно, что неуказные кабаки сии, коих число до двадцати простиралось, обращались в неизобразимый вред волостям и что все мужики спивались на них с круга и ежегодно пропивали до несколько десятков тысяч рублей, а сверх того опасался я, чтоб после от кабаков сих не претерпеть бы самому мне какой напасти и беды, то и почел я долгом своим донесть о том старику–князю и, обстоятельство сие представив в настоящем его виде, спросить, что прикажет он с сим делать.
Князя удивило таковое донесение. Оно было для него совсем неожидаемым и заставило несколько минут о том думать, между которым временем я с любопытством дожидался его ответа. Наконец, спросил он меня:
— Жалуются ли на сие мужики и не считают ли сего себе отягощением?
Сей вопрос удивил также и меня, как мой его, но я ему тотчас сказал самую истину: что жалоб от них хотя и нет, да и быть не может, поелику всякий таковой домик может почесться для них, по привычке их к пьянству, селением небесным; но что от них существительный вред для них и всей волости происходит и что многие не только совсем пропились и разорились, но из добрых людей сделались негодяями, то была неоспоримая истина.
— То так! — сказал на сие князь. — Но и то правда, что уничтожение кабаков сих может доставлять нам множество досад и хлопот. Нам принуждено будет заводить дело и ссору с присутственными местами, а мне бы сих скучных дрязгов не хотелось.
— Да как же изволите приказать? — спросил я.
— И, — сказал наконец князь, — когда они уже однажды введены, то так уже и быть… Оставьте их с покоем! К тому же, — рассмеявшись, продолжал он, — мужичков наших, а особливо таких богатых и всем довольных, как волостные, трудно воздержать от пьянства. Найдут они и везде винцо свое любимое; а что они пропивают много денег, так это едва ль не полезнее того, что они зарывают их в землю, и у дураков великое множество пропадает их без вести.
— Да, это правда, — сказал я, — сие и мне уже несколько раз слышать случалось, и недавно сказали мне, что у одного мужика зарыто было в землю более 500 рублей, но как он, не сказавши никому из детей о месте, где они зарыты, умер, то они так и пропали. А о том, что у многих были они перекрадены, доходили уже до меня не однажды просьбы.
Итак, посмеявшись мы тому, на том и положили, чтоб кабаки оставить мне по–прежнему с покоем, что мне хотя и не весьма было приятно, но я рад, по крайней мере, был, что предварил князя тем от всякой быть могущей на меня напрасной клеветы за оные.
Потом, ведая княжую страсть к прудам, и расхвалив новой большой пруд, предместником моим запруженный, сказал ему шутя: «Вот, то–то бы, ваше сиятельство, посадить в него карпов: какое бы было им в нем раздолье!…. И вот бы ваше сиятельство изволили выпросить у государыни нам их сотенку–другую из Пресненских прудов и прислать!» — «А что ж! подхватил князь: это я и сделаю. Спасибо, это ты мне это напомнил! Это право будет ладно! и я сей же час к государыне поеду, блого она здесь, и думаю, что она мне в том и не откажет!»
Князю предложение сие так полюбилось, что он действительно в тот же час велел готовить карету, а себе подавать одеваться, и спроворил сим делом так хорошо, что как я по приказанию его приехал к нему обедать, то он и встретил меня с радостным поздравлением, что карпы у нас будут, и что государыня изволила приказать отпустить нам 200 карпов, которых он и не преминет прислать ко мне, как скоро их поймают. И можно ль было думать, чтоб сия благовременная шутка произвела впоследствии времени то, что не только вся Тульская, но и многие другие губернии снабдились сею рыбою в превеликом изобилии и пошли навек с оными, и за то никому иному как единственно мне обязаны.