Что не был он умен во дни моей щедроты
И верил слишком мне, забыв совсем о том,
Что я есть сущий вздор, не знающий его,
И вздор, достойнейший презрения от всех.
Что сила, власть моя неверна никогда,
И что завишу я сама всегда от тех,
Которые на свет меня произвели
И кои выжить вон могли б скоро опять,
Когда б только того всеобще восхотели
И сами бы себя мне покорять не стали.
2.
На червя я похож, однако не червяк;
Родился не такими, а делаюся так,
И образ, вид иной имею уже ныне,
И жить издалека приехал я сюда,
Всяк рад мне и иметь желает у себя,
И всякой день со мной имеет дело здесь;
Но я не очень тем доволен завсегда,
Волен Бог и вся честь, и слава с похвалой.
В угодность им ступай на муку я всегда
И всяк день умирай с товарищем своим,
Что, так же как и я родившись вдалеке,
Не рад, бедняк, тому, что любят его здесь.
3.
Недавно я на свет по случаю родился
И жизнь опасную, но славную имею.
Имея вход везде, живу в чертогах царских,
Любим и мнил везде, приятен и терпим;
Все любят, все друзья все жизнь мою хранят,
И все за то одно, что, я служу им всем.
Но всех добрей ко мне прекрасной женской пол,
И нет счастливее любовника меня.
Какая б ни была, но нет из них одной,
Которой бы не мил и не был я любезен;
Все ищут и хотят со мною обходиться,
Все рыщут напрерыв за мною завсегда,
И лишь бы только я представился глазам,
Как взоры нежны их ко мне устремлены;
Я при людях им мил, милей того тогда,
Как нам наедине случается бывать;
Тут ближние друзья мы с ними уж всегда,
Чего не говорим, чего не затеваем,
И можно ль быть кому счастливее меня!
Я сущий чародей, ловлю сердца у всех
И часто довожу до глупости друзей.
4.
От трав и от скота я в свет произошел,
И образ на себе изрядной я имею;
Но образ мой ничто, я был бы с ним презрен,
Когда б не производил еще я одного,
Чем людям я добра много делаю,
Но сам от того погибаю совсем.
5.
Светла я сперва и прозрачна была,
Потом побелев шероховата;
Откуда сюда приехала я,
О том не знаю ни я и никто;
Но скоро опять превращуся я
В мой прежний вид и поеду в путь.
6.
Брюхо не всегда бывает у меня,
А ноги завсегда, коими не хожу;
Я пользу головой людям приношу
И много им на ней я нужного ношу.
7.
Хотя и не птица, а петь я умею,
И пою, и ворчу хорошо иногда;
Я рыло имею, но мало оно,
А брюхо большое, без ног и хвоста;
Без пристава к себе ни к чему не гожусь,
А с ним иногда велеречивая,
Запою, заворчу, так любо смотреть
Как звери и птицы взлетаются.
8.
Не змей летучий я, рыгающий огнем,
А много похожу на сущего изверга.
Ни зверь, ни человек, рыл сотню я имею
И множество на них ушей и языков;
Не птица и не гад, и крыльев пара есть,
И крылья чудные бывают иногда;
Не рыба я, ни рак, а водятся хвосты,
И перья, и усы есть также у меня.
Я чудо страшное! Великой чародей!
Волшебно существо, и силу я имею;
Я вмиг могу весь вид переменить
И в образе ином представиться глазам.
Я очи ослепить, сердца очаровать,
С ума людей свести и дух их возмутить,
И власть над ними взять — в единый миг могу.
Принудить их к тому, к чему охоты нет.
За женщинами я великий волокита,
Но вкупе им злодей, мучитель и тиран.
Чего не делаю, к чему не довожу
Я сей прекрасный пол, и паче молодых,
Любовью, завистью и ревностью терзаю,
Покоя, сна, еды и пищи я лишаю.
Иная обо мне тоскует ночи, дни,
Готова сделать все на свете для меня,
И стужу, и мороз, и все не уважая,
Бежать, скакать туда, где был бы только я;
Другая дней пяток ни пить, ни есть готова,
А только чтоб иметь меня в своих руках;
Иная ночи три не спит, а караулит,
Чтоб час хотя один у ней я побывал.
У всех я ум вскружил, все страстны так ко мне,
Все жадны, падки так, что сам я иногда
Не рад уже тому, что стал им таков мил:
Замучили, враги, нет мочи уже боле;
В угодность я иным лети издалека,
Терли толчки в бока и ребры все ломай,
Огибайся в три дуги, коверкайся как бес,
Терпи на свете все, чтоб только их сердца
Утехой, радостью, весельем напоить.
И нужды никакой им в том нет никогда.
Хотя бы им самим не даром проходило,
Хотя бы муку, зло терпели они сами.
С досады уже я чего не делал с ними,
И насмех им себя уж как не превращал:
Ни малым–то, большим, и легким, и тяжелым.
И скаредным, дурным, и чудовищем самым;
Но было все вотще, ничем их не уймешь,
Им любо то еще, что я пременчив тако
Однажды уже что затеял с ними я:
Раздулся, растянул ужасно себя, так
И думал, что я их совсем уж задавлю;
Однако мне и то ничуть не помогло:
Хоть корчились и гнулись подо мной,
Но все я мил, хорош и мил им завсегда.
Не знаю, истинно, что делать наконец,
Мне жалки уж они, мужья их и родня,
Мужья их знают все, но нечего им делать,
Не сильны бедные сие все отвратить;
Иной, вздыхая лишь о том, стенает и клянет,
Другой дивится глупости и только что молчит.
9.
Я чудо некое, недавно в свет родилось,
Питаюся огнем, дышу я синим чадом;
Мне в горло иногда нередко пальцем тычут,
Я волю им даю, но только не всегда.
Когда я голоден, пожалуй себе торкай,
А жрать когда начну, то тотчас укушу.
10.
На кладязь похожу и есть во мне вода,
Дурна хотя она и с грязью пополам,
Не пьет хотя никто и в пищу не варит,
Не моет ничего и ею не белит,
Но многие от ней и сыты, и довольны,
И надобна она и на море и суше;
Без ней нельзя самим боярам и царям,
Становят и у них ее на стол всегда.
— — -
Вот какие были сии загадки; значение их следующее: 1) карточная игра; 2) чай; 3) зеркало; 4) свеча; 5) снег; 6) стол; 7) скрипица; 8) чепчик головной женский; 9) трубка курительная; 10) чернильница.
Что касается до месяца февраля, то первые числа оного провели мы таким же образом в частых между собою свиданиях, а особливо по вечерам и в бывшую около сего времени масляницу. Во всю оную были у нас беспрерывные почти разъезды и всякой день то у того, то у другого вечеринки, на которых, кроме обыкновенных невинных увеселений, завелись у нас и интересные карточные игры. Занимался ими наиболее наш француз, учитель, мой бобриковский управитель, г. Верещагин, и некто из живших в сие время в Богородицке для лечения у нашего лекаря приезжий, г. Шеншин. Все сии три особы были страшные к азартным играм охотники и все игроки горячие такого рода, что им, по свойству их, не надлежало б никогда и за карты приниматься. Итак, всякой раз, когда ни случалось им бывать вместе, представляли они собою для всех нас сущую комедию и много раз заставляли нас и дивиться себе, и жалеть о себе, и хохотать до слез при смотрении на все их обыкновенные при играх сего рода запальчивости и дурачества. Что касается до меня, то вы легко можете заключить, что я никогда не брал в сих мотовских играх ни малейшего соучастия, а бывал только вместе с прочими зрителем.
Наступивший 11–го числа сего месяца великий пост прервал наконец сии наши съезды и забавы, и мы, обратившись к важнейшим упражнениям, во всю первую неделю занимались богомолием, и при конце оной исповедывались и приобщались. Но не успела сия неделя пройтить, как мало–помалу начались у нас опять хотя не ежедневные, но частые съезды и свидания. В праздное же время занимался я по прежнему в писании и в разных выдумках. К числу сих принадлежало между прочим изобретение мое печатать письма золотыми и разноколерными бумажными облатками, которое мне так полюбилось, что я, для удобнейшего производства сего дела, велел сделать и вырезать себе в Туле особого рода твердую печать и станок для тиснения. Что ж касается до писания, то оное состояло наиболее в сочинении последних листов моего «Сельского Жителя» и в заготовлении материи для другого, вновь затеваемого, ибо от продолжения сего издатель мой, г. Ридигер, совершенно отказался. Итак, поспешал я скорее уже прежний свой журнал, долженствующий с концом марта пресечься, кончить, и трудился над тем с такою прилежностию, что 9–го числа марта была вся моя работа по сему журналу кончена.
Наступившие в половине марта дни имянин, сперва нашего уездного судьи, г. Албычева, а потом жены моей, подали нам повод к сделанию у себя в сии дни пирушек и к угощению всех своих городских сотоварищей, а вкупе и многих приезжих, у себя обеденными столами и вечеринками; и в оба дни сии были мы отменно веселы, к чему относительно до меня вспомоществовал много и пронесся было слух, что князь, мой новой командир, едет за море. Мы было обрадовались тому очень, но скоро узнали, что слух сей был совсем ложной, и у него не езда за море была на уме, а притеснение чрез меня нашего коронного, г. Игнатьева; что и подало повод ко многим для меня новым хлопотам, досадам и заботам; и вот что вздумалось ему вновь предприять и затеять.
Будучи никак не в состоянии все выставки в волости уничтожить и зляся неведомо как на откупщика, г. Игнатьева за его к себе непреклонность, восхотелось ему его притеснять иным образом и принудить чрез то себе покориться. А именно: как ему известно было, что продажа вина бывает наиболее по большим праздникам, а особливо в течение святой недели, то за несколько дней до наступления оной прислал он ко мне наистрожайшее глупое и ни с чем несообразное повеление, чтоб мне ни под каким видом коронных не допускать до продажи вина не только в прочие дни, но и в самые праздники и воскресные дни. Повеление ни с чем несообразное и такое, которое в точности выполнять никакой не было возможности, потому что откупщики хмеля уже законное право продавать вино по всем воскресным и праздничным дням во всех местах, где назначены и казенною палатою утверждены были выставки, следовательно, чрез недопускание до того ополчил бы я на себя все правительство, да и самого наместника, и принужден бы был ссориться с казною; да я всем тем не мог бы ничего успеть и сделать, а только бы вплелся в бесконечные хлопоты и одурачив себя пред всем светом, подвергнулся б сам ответу я по законам строгому взысканию.