ынок! и в этом мальчике будет путь, и он не постыдит отца своего. Ей–ей, прекрасно, и так хорошо! что я хоть много раз сию пьесу видал, но никогда еще с таким удовольствием на нее не сматривал, как в сей раз, и прямо могу сказать, что представляемые на больших театрах ни к чему против сего не годятся. Самая необыкновенная мализна твоего маленького и такого проворного и искусного матросика придает ему особенную приятность, и я его истинно расцеловал бы за то, и как хорошо и прекрасно умел он сыграть свою роль!» А не с меньшим удовольствием смотрел он и на наш маленький балетец и расхвалил в прах и детей всех и меня за сие дело, и по окончании всего насказал мне столько похвал и снасибов что мне было даже стыдно. Словом, мы его так в сию бытность его у нас угостили, что он поехал от нас с совершенным удовольствием.
Все сие ободрило так наших детей что не успели мы проводить от себя губернатора, как возгорелась у них охота выучить еще какую–нибудь комедию, и мы тотчас отыскали еще одну, под названием «Подражатели», и рвение их было так велико, что они, попривыкнув уже несколько к вытверживанию, в немногие дни и ее вытвердили, так что 2–го числа августа могли уже мы представить и сию комедию и с хорошим также успехом на театре нашем. В сей отличился всего более питомец мой, г. Сезенев, и все не могли довольно приписать похвал ему. И детей наших сие так разохотило, что им восхотелось уже отважиться вытвердить и большую, вновь сочиненную мною драму «Несчастные сироты», и я охотно дал им на то свое соизволение, но как и сей драме главную и труднейшую ролю дровосека хотелось мне самому на себя взять, то дело сие у нас несколько и попродлилось.
Между тем, получил я опять из тамбовской моей деревни письма с уведомлением, что казенной межевщик, для снятия всех тамошних мест на план и для принятия от всех землям своим отводов, уже приехал и дело свое начал, и что тамошние наши соседи и обыватели, отступая от всех моих предписаний и советов, делают самопроизвольные и такие отводы, какие приходили каждому самому в мысль, и все начатое мною с столь хорошим успехом и на истинной пользе всех основанное дело, не только портили и разрушали, но и сами, друг с другом перепутываясь, заводят совсем не дельные споры. И поверенный мой писал ко мне, что его сил нет к убеждению их к лучшему единодушию, и что нельзя ли мне опять к ним приехать и помочь их горю.
Уведомление сие не только меня опять крайне перетревожило, но и огорчило, тем паче, что для таковой езды и помогания им при тамошнем протяжном и долговременном межеваньи требовалась долговременная, на несколько недель или месяцев отлучка, а на таковую самому собою, и не получив от командира моего дозволения, отважиться никак было не можно. А и от князя, находившегося тогда в Петербурге, получить оное никак я вскорости не надеялся. И как я по сим уведомлениям усматривал, что дело отводами глупых наших талалаев–соседей совсем было испорчено, то и не мог я с достоверностию надеяться быть в состоянии испорченному сему делу пособить и оное исправить. Итак, погоревав о том и подумав–погадав, решился я предать все дело на произвол судьбы и Промыслу Господню, и отписал туда, что мне отлучиться от места своего никак не можно, и чтоб они держались, по крайней мере, в рассуждении своих отводов и показаний в точности предписанным от меня им правилам и данным наставлениями.
Вскоре после сего, а именно 14–го августа, то есть накануне Успеньева дня, случилось у нас в доме одно странное происшествие, достойное особенного замечания, потому что оно доказало нам почти очевидно действие Промысла Господня, пекущегося о сохранении жизни человеческой, и что если ему угодно продлить чью–нибудь жизнь или спасти ее от внезапного пресечения, так он найдет к тому и средство. В доме том, где я жил, была одна боковая задняя комната, которую обыкновенно называли мы «девичьею», потому что служащие нам девки живали, отправляли обыкновенные свои дела и работы, и сыпали в оной. К сему избрано было у них одно навсегда место, на котором они обыкновенно повалкою на полу всякой день спать и ложились. Но ввечеру сего дня, сами не зная отчего, приди им каприз или охота перейтить спать в сию ночь в другую, соседственную к сей комнату, где сыпали мои дети. Они смолвились и перетаскали туда свои постелишки и звали туда же и последнюю из своих подруг, которая туда иттить никак не хотела, а постлала себе постель и легла на прежнем месте. Но тех равно как бы невидимая какая сила понуждала принудить, когда не добром, так неволею, и ту девку перейтить к ним; и как она на все кликанья и уговариванья их не соглашалась и уже, ворча и браня их, на прежнем месте засыпала, то прочие, хотя на своем поставить, смолвились между собою, повскакали с своих постель, пошли гурьбою и перетащили ту девку насильно и со всею ее постелишкою к себе. Но что ж воспоследовало? Не успели они заснуть и все в доме успокоиться, как вдруг страшной треск, шум и гром перебудил нас всех и заставить повскакать с своих постелей. И каким же изумлением поразились мы, когда, желая узнать, что такое произошло, растворив двери в девичью, увидели всю ее наполненною брусьями, толстыми досками, кирпичами и наигустейшею пылью, и что все сие произошло от обрушившегося вдруг в сей комнате и упавшего на пол потолка, и что сделалось сие от развалившейся и упавшей на него трубы печной. «Ах, батюшки мои! закричали мы, испужавшись, с женою: да девки–то наши что?… уж не побило ли их всех до смерти? Ах, какое несчастие!» Но не успели мы сего выговорить, как вбежали в комнату сию и все, также от сна повскакавшие девки, и обрадовали нас чрезвычайно. «Но как же это вы спаслись и вас не перебило?» спросила с удивлением жена моя их. — «Да мы, сударыня, не сдали тут, отвечали они, а нам чтой–то восхотелось перейтить в эту ночь спать в детскую, и теперь видим, что сам Бог восхотел нас спасти от смерти, которой бы нам всем не миловать». После сего рассказали они нам и о той девке, которая хотела неотменно тут остаться и которую они насильно туда же перетащили. Сие поразило всех нас еще вящим изумлением и мы не могли тому довольно надивиться. И сей достопамятный случай и удивительное происшествие памятно нам еще и поныне.
Впрочем достопамятно, что я около сего времени и во все течение сего месяца, между прочими делами, занимался в особливости и табаком, которого у меня насажено было и родилось довольно много; и как учитель наш по неумению с ними обходиться весь свой почти перегноил и перепортил, то хотелось мне уже самому приняться пристальнее за оной и лично самому добираться опытами до того, как его лучше в кучах желтить, потом сушить, вязать в папуши и томить, и имея по сему случаю, по пословице говоря, хлопот полон рот.
Сим дозвольте мне сие письмо кончить и сказать вам, что я есмь ваш, и прочее.
(Декабря 12–го дня 1809 года).
Письмо 203–е.
Любезный приятель! Между тем, как все, в конце последнего моего к вам письма, происходило, охота у детей наших к театральным представлениям так увеличилась, что они рады бы были хотя б всякой день заниматься тем, если б то только было возможно. Но как им надобно было помышлять и о своих науках в пансионе, то принужден я был в рассуждении театра накладывать на желания их уздечку, и умышленно не спешить сам вытверживать свою ролю из новосочиненной драмы, дабы их, давно уже все свои роли выучивших, позадержать и, несмотря на все их просьбы о скорейшем оной представлении, день от дня оное отсрочивал; но как в случившееся на другой день Успеньева дня воскресенье хотелось им непременно, чтоб я утешил их, дозволив представить им, хотя какую–нибудь из прежних и знакомых им пьес, а желали того и все городские друзья и собеседники наши; то и представляли они в сей день в третий раз «Необитаемый остров» и прежнюю комедию «Новоприезжие».
Наконец, к последующему за сим другому воскресенью поспела совсем к представлению и новая моя драма «Несчастные сироты». И как около сего времени случилось у нас в городе много кой–каких и приезжих, то решился я дать опять публичный спектакль и представить в первый раз помянутую драму, и играть на театре с детьми вместе и сам.
Мы употребили к тому ту же декорацию, как при представлении «Необитаемого острова»; ибо как все действие должно было происходить в лесу, а декорация была лесная, то было сие и кстати, и нужно было позаслонить кое–чем задний занавес, представляющий море. Начинать действие в пьесе сей должен был сам я, в образе находившегося под гневом у господина, откинутого и в дровосеки и к бережению леса определенного слуги; почему и одет я был в простое рабское платье, и при поднятии занавеса находясь в лесу, рубил топором дрова и складывал их в поленицу и потом первой говорить начал. Что касается до злого его господина, то сего представлял питомец мой, Сезенев, и сыграл ролю свою так хорошо, как лучше требовать не можно; а и все прочие, имевшие в сем представлении участие, играли прекрасно, а особливо меньшой сын господина Албычева, долженствовавший представлять сироту и притвориться отравленным пирогом с ядовитыми грибами, и что у него оттого живот болел. Словом, все действие происходило хорошо, и я, как выдумщик и сочинитель сей драмы, имел удовольствие видеть всех зрителей крайне действием сим растроганных и смотревших на оное с крайним вниманием и удовольствием. Сими был весь наш партер и помост, составляющий некоторой род амфитеатра, наполнены, и все хвалили сию пьесу и благодарили я меня, и детей за доставленное им новое удовольствие; а дети, в усугубление оного, представили им еще в тот же день «Подражателя», а потом и балет. Поелику же многим из приезжих хотелось видеть и наш «Необитаемой остров», то не отреклись дети, а с охотою согласились на другой после сего день в удовольствие их представить опять «Необитаемый остров» с «Новоприезжими». Итак, у нас два дни сряду были спектакли.
После сего взяли мы уже отдохновение на несколько дней, которое продолжилось может быть и долго, если б в начале сентября не приехал к нам в город брат нашей городничихи, Петр Иванович Кошелев, человек хотя молодой, но театральное дело несравненно всех нас более знающий и могущий молодых наших актеров еще более в некоторых их недостатках исправить. Сей не успел услышать, что у нас есть театр и что на оном играют его племянник и племянница, как возжелал наиусерднейшим образом наш театр и игру на оном детей наших видеть; почему и принужден я был в удовольствие ему и приехавшему с ним родственнику их Петру Петровичу Толбузину, милому и любезному человеку, заставить детей сыграть комедию «Подражателя», которая у детей уже так была затвержена, что им не было нужды делать и обыкновенную репетицию. Г–н Кошелев, увидев наш театр, удивился, нашед его в неожидаемом порядке и был так им доволен, что усердно захотел поправить детей в некоторых замеченных им при представлении недостатках, и они все ему в том много были обязаны. И как ему хотелось видеть и «Необитаемый остров» и «Новоприезжих», то, в удовольствие его, заставили мы детей и сия пьесы представить, и г–н Кошелев так к поправлению театра нашего прилепился, что приметив, что главный недостаток был у нас в добром суфлёре, которого должность по нужде заставляли мы до того отправлять старика канцеляриста моего, Щедилова; то для научения его, как дело сие произв