— «Да как же, отвечал он, я и староста–то сам!»
— Как! подхватил я, ты староста рогачевский? Но о тебе–то князь и говорит, что ты ему сказывал, что и повелениев не было не пускать никого, и что вчера там кто–то ездил и всех зайцев вытравил.
— «Как это можно! (удивясь и перекрестясь еще раз, сказал мужик). Господи помилуй! Напраслина какая! Да я там, сударь, и не был, я вот шлюсь на всю канцелярию, что я вот уже третий день здесь безотлучно в канцелярии».
— Что ты говоришь? (подхватил я, удивясь и обрадуясь такой неожидаемости). Не в правду ли так? и ты там не был?
— «Конечно, сударь, не был, я вот все это скажут».
Тогда все канцелярские подтвердили мне его показание и вместе со мною дивились сему происшествию и не понимали, каким образом очутился там другой староста; и говорили: уж не самозванец ли какой то был и не игрушка ли кем тут сыграна? Я сам не знал, что помыслить и не менее всех дивился сему случаю, и стал также подозревать не интрига ля чья скрывается под сею историею, и не изволил ли кто подшутить из господ охотников надо мною?
Потом, сказав мужичку сему: «Постой же ты, мой друг, здесь на часок», побежал прямо чрез двор к князю, и застав его, распивающего чаи с своими друзьями и уже утишившегося и с веселым духом и с шутками об охотничьих своих подвигах и делах разговаривающего, подступил к нему и сказал:
— Дозвольте мне, ваше сиятельство, спросить, подле какой деревни изволили вы ездить? и какой староста доносил вам?
— «Подле Рогачей! (сказал князь, и обратясь к товарищам своим, спросил:) кажется так, господа?»
Все в один голос закричали тогда, что точно так, что было то подле самых Рогачей, и что сказывал то именно рогачевский староста.
— Этому быть нельзя, государи мои! (отвечал я). Старосты рогачевского там не было. Он во весь сегодняшний день был здесь, и уже третий день как находится в канцелярии для некоторого дела.
— «Как! (закричал князь). Пошли мне его сюда! я хочу его видеть!»
Тотчас за старостою побежали и староста предстал.
— Нет, это не он! и на того не походит, (сказал князь, и тотчас с суровостию опрокинулся на старосту): Ты староста рогачевский?
— Я, ваше сиятельство, и уже третий день как здесь.
— «Дa кто же такой это мне там сказывал. Не другой ли какой ваш начальник? Кто у вас там еще есть — сотский или десятник?»
— У нас есть там десятник; но и тому нельзя было сказывать, и тот с утра сегодня здесь был.
— «Пошли мне его сюда!»
Тотчас побежали, сыскали и привели и десятского, а вместе с ним вошел и другой мужик.
— Вот и десятский! сказал староста, указывая на одного из них.
— «Нет, ж это не тот! сказал князь. Тот мужик высокой, ражий, рыжий, и с большою бородою. А это что за мужик?
— Наш же рогачевский, сказал староста, и теперь только приехал оттуда.
— «Ну, вот кстати! подхватил князь. Вот он нам все скажет. Ну, слушай, мужик, сказывай нам истину, и как перед Богом: было ли вам от управителя приказание, чтобы никого не пускать со псовою охотою?»
— Как, сударь, не быть! закричали они во все горло все, и не один раз; а сверх того и капрал к нам на сих днях приезжал с тем же подтверждением и поехал от нас в Валово.
— «Слушай, мужик, не лжешь ли ты, не подучен ли? Я тебе сказываю, что я тебя на каторгу пошлю, если ты говоришь неправду!»
— Да дай Бог мне с места не сойтить, ежели это неправда, сказал мужик.
— «Да для чего ж вы не исполняли того, и с собаками ездить пускали?»
— Да когда это, и кого? подхватил мужик.
— «Да вчера», сказал князь.
— И! что вы, ваше сиятельство! у нас никто вчера не ездил; да статошное ли дело, чтоб мы кого впустили?
— «Да как же, мне ваш же какой–то давеча сказывал и назывался еще старостою».
— Не знаю уже того, ваше сиятельство! а старосты нашего дома не было; он был здесь, в городе, и я к нему приехал только теперь…
— «Да есть ли у вас такой мужик, как я говорил, рыжий, большой?»
— У нас такого и во всей деревне нет! сказал мужик.
— «Как же это, братцы? сказал князь, обратясь к гостям своим, это что–то мудрено и непонятно».
— Я уже не знаю! подхватил я под сие слово, и теперь оставляю о том судить уже вашему сиятельству. А что касается до меня, то я иного не заключаю, как что сказывавшему вам такую неправду надобно быть какому–нибудь сукину сыну, бездельнику, подосланному и наученному от такого ж какого–нибудь сукина сына и бездельника, чтоб только вас рассердить.
Говоря сим образом от досады, я никак воображал, что говорил, не ведая, самую истину, и что самый тот, который и научал в сей клевете собственного своего мужика и велел назваться старостою, находился тут же и стоял от меня в нескольких шагах, и слышав все сие, и бледнел и мертвел; а последними моими словами так сражен был, что чуть было не захлебнулся чаем и не уронил чашки. Был то, как я после узнал, помянутой г. Темешов.
Итак, вот какие бездельнические выдумки и средства употребляемы были сими господами к разгорячению князя и оклеветанию меня. Но невинность сама собою оправдалась, а вкупе посрамила и господ сих, злодействовавших мне. Они грызли себе и губы и пальцы от досады, что не удалось им ничего сделать и закусили язык так, что не кукнули больше. Но я, по крайней мере, восторжествовал тогда над ними, и был в особливости доволен, что ненарочное стечение обстоятельств послужило мне к явному оправданию, а вкупе и самому князю уроком для переду, чтоб он не всему, возводимому на меня, верил.
Сим кончилась тогда сия первая мне и глупая передряга. Я, выговорив помянутые последние слова, пошел домой и оставил их, посрамленных, судить о том как им было угодно.
Но я устал уже пересказывая вам такой вздор и мне пора письмо сие кончить и сказать вам, что я есмь ваш и прочее.
(Декабря 19 дня 1809 года).
ПРОДОЛЖЕНИЕ МОИХ БЕДСТВИЙ
ПИСЬМО 207–е
Любезный приятель! Князю как ни совестно было смотреть на меня, толь невинно и несправедливо им обиженного, и как ни старался он проступок свой загладить ласковейшим со мною обращением, а особливо ввечеру последующего дня, когда, ездивши в те места, куда подзывал его накануне того дня мой капрал, возвратился с поля в превеликой радости и в полном от того удовольствии, что наехал зайцев тьму и затравил их более пятидесяти; и как не подтвердил ему сей случай, что зайцы отнюдь не были вытравлены, но поелику посрамленные злодеи мои нимало тем не унялись, и он со всех сторон окружен был посягающими на меня, из единой зависти и недоброхотства {Недоброжелательства.}, и не перестававшими возмущать дух его всякий день всякими на меня клеветами и злословиями, то ласковое обращение его со мною не долго продлилось. Ибо, как между ими не один, а человек пять было таких, которым хотелось быть определенными на мое место, и все они, хотя друг от друга таились, но в главном пункте были одинакового расположения, и все старания их устремлены были к одной цели, а именно, чтоб меня лишить моего места, то и старались они друг перед другом наперерыв всячески, и кто как лучше знал раздражать князя на меня всякими коварными и злоухищренными внушениями, то не давая ему почти покоя, скоро довели его, наконец, до того, что он сам уже желал найтить что–нибудь похожее на дело, за что б можно было ему отрешить меня от места, а сие и причиною было, что все вышеупомянутое произшествие и мне, и всем моим подкомандующим помогло очень мало, и во все остальные дни, которые он тогда у нас прожил, были для нас весьма неприятны и преисполнены несметным множеством досад и огорчений. Уже не помогала нимало счастливая травля и гоньба зайцев; но он, будучи напояем внушениями льстецов и ежедневно вновь на меня раздражаем, возвращался всякий день к нам сердитым, неприступным и ко всем к нам таким суровым, как бы лютому зверю какому быть надобно; а не удовольствуясь тем, старался еще беспрерывно все и все выискивать и за все сердился и бесился, и в минуты таковые доходил даже до самых глупостей и дерзостей, нимало ни с чином, ни с званием его несообразными, как например:
Однажды, рассердись за самое ничто и ничего незначущую безделку, не только ругал всякими непристойными словами, но в запальчивости задел даже палкою по голове бедного моего старика Щедилова, мужа почтенного и степенного и первого ко мне из всех моих подкомандующих, управляющего всеми волостными письменными делами, и способного быть секретарем в наилучшем приказе, и которая его поступка привела всех в превеликое удивление и вперила во всех достойную к сему командиру ненависть и отвращение.
Все сие и делало нам каждый день пребывания его у нас годом, и мы с таким вожделением ждали его отъезда, что не чаяли и дождаться.
Наконец, начало приближаться сие время. Леса и поля все были обрысканы, и зайцы все вытравлены и разогнаны, и князю не оставалось уже иного, как ехать прочь и заехать только за тем же в Бобрики. Но как во все сии дни все искатели моего места не могли еще всеми домогательствами своими произвесть относительно до меня ничего важного, и непостижимое для них терпение мое все их злодейские ковы преодолевало и обращало в ничто, то не хотя упустить князя, соединили они все козни свои и пред отъездом его приготовили для меня удар жесточайший пред всеми прежними и такой, который едва было не возымел желанного ими действия и привел самого меня не только в смущение, но и в положение самое критическое, а именно:
Как всеми выдумками и клеветами не могли они до того произвесть ничего и достигнуть до желаемого, а с досадою видели все их мною разрушаемые, то решились они наконец прибегнуть к последнему средству и оклеветать меня князю со стороны откупных дел и питейных выставок {См. примечание 1 после текста.}. Поводом к тому послужило им одно особливое происшествие. Однажды, во время езды с собаками, снесло как–то фаворита княжова, г. Крымова (который из всех был для меня наиопаснейший и о котором я даже догадывался, что князь едва ли не затем его с собою и привез, чтоб определить его на мое место), с тогдашним откупщиком, г. Игнатьевым, случившимся быть тогда с ним на охоте. Сперва они друг над другом трунили, но как Игнатьев был самая шпилька и пренегодный человек, то из сих издевок вылилась наконец формальная между ими и такая ссора, что они чуть было не передрались друг с другом. И как Крым