говорить? Дело прошлое! И на что упоминать? — А напойте–ка меня (обратясь к домашним своим я сказал) чаем; а там засядем–ка, Антон Никитич, опять за наш любезный ломбер, и проведем сей вечер по прежнему с удовольствием, блого в сегодняшний день я за 43 года до сего родился». Сим образом, шутя, отклонил я от себя соответствование на все ее спросы и расспросы, ведая, что она услышанное не преминет всем разблаговестить, и заведя разговор о иной материи, и напившись чаю, уселся с ними играть в карты с таким духом, как бы ничего со мною не было и не происходило. И мы действительно провели сей вечер отменно весело и я не отпустил их от себя без ужина.
Но комиссия на меня была иттить в последующий день к судье нашему, г. Арсеньеву, сказывать, что князь не велел мне дозволять и допускать его ездить до волостным дачам с собаками, что мне действительно князь при отъезде приказал. Для меня, до расположению духа моего, было это так трудно, что я даже не собрался с духом ему сие в тот день сказывать, а отложил то до другого дня. Но как необходимо надобно было сие исполнить, то пошел, наконец, и нему и не оказывая ни малейшего вида какого–либо неудовольствия на него, а обращаясь по прежнему с ним дружески, искусным образом и с изъявлением сожаления своего дал ему знать, что князю не угодно, чтоб он ездил без него в наших дачах с собаками. Г. Арсеньев вспламенился даже весь в лице сие услышав, однако принужден был молча проглотить сию пилюлю; а чтоб он не возмечтал, что сие произошло от меня, то прося его, чтоб он не додумал, что я к тому чем–нибудь поспешествовал, клялся ему Христом и Богом, что у меня и на уме и в мыслях того не было; и в дальнейшее утешение его ему сказал, что не одному ему, но и Власову также запрещено и в наших и в Бобриковских дачах ездить. Сие сколько–нибудь его поутешило, я как он увидел, что впрочем обходился я с ним по прежнему дружески и как бы ничего об нем и о мытарстве его не ведал, хотя городничиха наша и успела уже ему все слышанное от меня пересказать, и он о том, что князь мне все и все пересказал, ведал; то, соответствуя приятельскому моему с ним обращению, и сам всячески по прежнему ко мне и более еще ласкался и не знал, как изъявить удовольствия своего о том, что я оставлен опять в своем месте и все бывшие дрязги кончились, и все получило такое хорошее окончание. А чтоб от себя отвалить, то вздумал было ругать и бранить бормота Темешова, говоря, что все это было от него; но я, не дав ему более о том говорить, и ему также сказал: «Бог с ним! И что о том говорить, дело уже прошлое!»
Таким же точно образом поступил я и с Верещагиным и его сестрами, о которых хотя с достоверностию узнал, что от них много всякой всячины насказано и внушено было о жене моей княгине, и что дьявольские злоухищрения их до того простирались, что они не устыдились собственно самими ими нам о княгине говоренные слова пересказать ей, как бы говоренные моею женою; но мы все то презрели и нимало прежнего нашего дружеского обращения не переменили, равно как не подали и вида, что нам дела их были известны. Но как узнали о том совсем не от нас, а стороною, то совесть их так угрызала, что и сами они с сего времени были к нам гораздо ласковее и дружелюбнее.
Теперь, возвращаясь к нити прежнего моего повествования, скажу, что не успел я сжить с рук своего князя, и после бывших, столь досадных себе, передряг опять сколько–нибудь оправиться и собраться с духом, — как приступил к прежним своим литературным упражнениям и употребить к тому все остающееся от прочих дел и от разъездов по волости время. И как оставалось в Москве уже мало запасного для «Магазина» моего материала, то спешил скорее заготовить его столько, чтоб оного на все достальные месяцы сего года стало, желая уже скорее от сего многотрудного дела, отвязаться и свалить с себя сие тяжкое бремя, ибо надобно знать, что как при помянутых передрягах, князь меня то и дело попрекал многим моим писанием, о котором ему, видно, было пересказано, то сие так меня тогда огорчило, что я, при случае писания в самое сие смутное время к Новикову письма, между прочим, с досады написал ему, что я впредь и на будущий год журнала своего продолжать не располагаюсь, и чтоб он знал о том предварительно и объявил бы то, как знал, публике.
Итак, в конце сего месяца и отправил я к нему последний материал для текущего года, и свалив сие бремя с плеч своих долой, начал заниматься переписыванием набело вновь сочиненной мною драмы «Награжденной добродетели».
По окончании сего дела, принялся я за перевод Геценовых славных проповедей «О начале и конце мира», и для лучшего привлечения читателей придавать им вид не проповедей, а рассуждений, в каковом виде они после особою книжкою и напечатаны были.
К сему новому труду побудило меня наиболее то, что книжка моя, под заглавием «Чувствования христианина» вышла уже около сего времени из печати без малейшей перемены во всех моих словах, и что г. Новиков, при пересылке ко мне выговоренных по условию 15–ти экземпляров, писал, что принята она московскою публикою чрезвычайно хорошо и с отменною похвалою. Что ж касается до меня, то я не мог довольно нарадоваться, увидев ее в печати и ею налюбоваться. И поучение оной доставило мне столько удовольствия, что я уже и одним тем слишком награжден был за труд, к сочинению оной употребленный.
Вскоре за сим случилось нам чрезвычайным образом поразиться одною нечаянностию. Как мы давно не видались с благоприятствующею к нам всегда госпожею Бакуниною, то собрались мы однажды к ней около сего времени съездить. Поелику жила она от нас верст 15 или более, то обыкновенно езжали мы к ней всегда после обеда и у ней ночевывали. А таким точно образом и в сей раз, поехав к ней после обеда, приехали уже перед самым вечером и удивились, нашед у ней целую толпу гостей и в таких нарядах как бы на каком сборном празднике. Но удивление наше увеличилось еще несказанно, когда хозяйка, изъявляя удовольствие свое о нашем приезде, сказала вам, что она в этот день сговорила дочь свою в замужество. Смутились мы, сие услышав, и стали извиняться перед нею, что мы никак не умышленно, но совсем того не зная, к ней приехали и, может быть, при таком случае совсем излишние и им помешать можем. Но она стала клясться и божиться, что она нам очень рада, что дело уже кончено и мы ни малейшего помешательства им не сделаем. Сие побудило меня спросить ее: «Да умилосердитесь, матушка! Скажите, по крайней мере нам, за кого такого?»
— «Да за подкомандующего вашего, сказала она: Петра Алексеевича Верещагяна». Сие поразило нас до такой степени удивлением, что мы едва собрались с духом ее с сею радостию поздравить. Ибо надобно сказать, что мы не только о сем сговоре, но ниже о сватовстве их ничего до того не слыхали и совсем того не знали, и не могли не только надивиться, но и постигнуть того, как она решилась дочь свою, девушку достойную и предостойную и которая у ней, кроме сына, одна только и была, отдавать за такого мотарыгу и прошлеца, каков был г. Верещагин, и которого не слишком похвальное поведение было всем им всем довольно известно.
Но как бы то ни было, но мы принуждены были и его, появившегося к нам из другой комнаты, куда было он при приезде нашем уклонился, поздравлять с его благополучием и брать в их радости соучастие. Совсем тем я не утерпел, чтоб, его отведя потом к стороне, ему не сказать: «Помилуй, братец! что это за секретничанье и такое сокрывание от нас твоего сватовства? Неужели ты опасался, что мы разбивать бы стали? Смешно бы то истинно было, еслиб ты сие и подумал, зная, как я дружески с тобою всегда обходился и обхожусь?»
Стыдно тогда молодцу было, а не менее и его нареченной теще, и они не знали уже чем и как себя в том извинить. Но как нам сторона было дело, то мы охотно и приняли их ничтожные извинения, и действительно взяли в их радости соучастие, хотя впрочем я во весь вечер не мог тому надивиться, как умел сей хитрец подбиться к ней в любовь и смастерить это дело; но после узнали мы, что весьма много помогло к тому то, что самой невесте как–то он понравился отменно и она, будучи уже гораздо посиделою девушкою, захотела сама за него выйтить, а матери ее хотя сначала того и не хотелось, но как она ее не очень долюбливала, а обожала только своего, учащегося в нашем пансионе, сына, то она с досадою, наконец, и дала на то свое уже соизволение. Но, ах! Как мало она знала тогда, что не сын, а cамая сия нелюбимая дочь, отдаваемая тогда ни с чем и с приданым очень малым, будет наконец всему стяжанию ее наследницею и утешением ее старости.
Впрочем, самый сей наш нечаянный приезд произвел то, что нельзя уже было Верещагиным, чтоб не пригласить нас к себе на свадьбу, чрез немногие дни после того быть долженствовавшую. Итак, они всем своим семейством не только нас приглашать, но и убедительнейшим образом просить стали, чтоб мы их при сем случае не оставили, и нам хотя и был резон сие от себя отклонить, что и учинить бы легко могли за все его против нас коварные поступки и интриги, но я и при сем случае не хотел им тем нимало мстить, но, презрев все, без дальнего сопротивления, а паче всего по убеждению его матери, старухи очень доброй и нами любимой, на то согласился.
Итак, 11–го ноября, то есть пред самыми почти заговинами, мы на сию свадьбу и поехади, а 12–го числа молодца сего на госпоже Бакуниной женили. И я принужден был играть при сем случае ролю посаженного отца и иметь при том хлопот полон рот; а не меньше досталось на свою часть и жене моей. Мы провели у них по сему случаю дня четыре в Бобриках, а потом ездили вместе с молодыми на отводной пир к г–же Бакуниной, и я рад был, что имел случай и сему человеку за зло отплатит добром; но за то и воспользовался я в последующее время всегдашним его ко мне и искренним уже дружеством.
В последующий за сим Филиппов пост не произошло у нас ничего особливого и такого, о чем стоило бы упомянуть. Мы провели весь оной: по–прежнему в мире и тишине, и хотя далеко не так весело, как в прежние годы, однако без скуки. Утренние часы и все дневное время посвящали мы на обыкновенные свои дела, приватным и по должности, а вечернее наиболее на угощения друг друга; ибо вечеринки у нас, хотя гораздо реже, но все продолжались по прежнему, и не проходило воскресного дня и праздника, в который не было бы у кого–нибудь из нас общего съезда и собрания. Сверх того, бывали нередко у нас и проезжие друзья наши и знакомцы, да и сами мы ездили к уездным нашим знакомым, и объезжая всех своих друзей, живущих в стороне к Крапивне, кроме только Темешова, с которым не имел я охоту продолжать свое знакомство и оставил его с покоем, хотя он, видая кой–где меня, вертелся предо мною, как самый бес и всячески ласками своими вину свою загладить старался.