Одно только случилось происшествие особое, да и то произвело мне не досаду и огорчение, а особенное удовольствие и состояло в следующем. Как князь, ездивши да охоту, ехал однажды с поля верхом с товарищами в одно село отдыхать, то случилось ему наехать на одного крестьянского мальчишку, ехавшего также с поля домой в телеге. И как приметил он, что мальчишка сей никак не узнал, а счел его простым охотником, то, до скаредной своей прежней привычке, восхотелось ему сим случаем воспользоваться, и в своих с ним разговорах выпытывать и расспрашивать у него все, что он обо мне и о правлении моем знает. Но, по особливому для меня счастию, случилось быть сему мальчишке очень умному, и хотя меня никогда не видавшему, но довольно обо мне и всех моих делах с хорошей стороны от стариков наслышавшемуся. А потому как князь ни старался его выводить из ума, но тот превозносил меня по своему, одними только похвалами, и расхвалил ему меня так, что князь, по возвращении своем к нам, торжественно при всех, за столом мне сказал: «Ну, Андрей Тимофеевич, как мы сегодня наехали мальчишку, так хотя б и брат родной тебе он был, так бы не насказал мне столько о тебе доброго; и ему уже я более всех поверю, потому что он ни тебя, ни меня не знал, а говорил от чистого сердца, и что от роду помнит».
Легко можно заключить, что таковое его приветствие было для меня не противно, а самое сие подало повод и к другому происшествию и к побуждению меня к такому делу, к которому приступил я почти нехотя, а именно:
Как скоро происшествие сие и хорошее расположение князя ко мне сделалось всем известно, то как родные мои, так и все моя друзья и приятели стали мне советывать, чтоб я воспользовался благоприятным для себя случаем и попросил князя, чтоб он и обо мне таким же образом в сенат представил, как о Верещагине. Долго я на сие никак не соглашался, ибо с одной стороны за правило себе издавна поставил не добиваться сам каких–нибудь себе чинов, а с другой — не хотелось мне я князя о сем, как о милости какой, просить. Но наконец убедили меня к тому наиболее тем, чтоб я исполнял сие, хоть стыда ради пред Верещагиным. Итак, пред самым уже отъездом князя я приступил к нему с сего просьбою. И князь не только мне в том не отказал, но, отзываясь, что он сие считает себе уже и долгом, обещал тотчас, по возвращении своем в Москву, исполнить, что действительно и учинил. Но, спасибо посланное, его обо мне в сенат представление осталось без малейшего успеха, и ему в том, и слова не сказав, отказали, поелику у меня там не было никакого г. Бакунина ходатаем.
Князь пробыл у нас в сей раз не долго и только до половины сентября месяца, и 15–го числа поехал от нас в Бобрик. А на другой день проводил я его и оттуда, нимало не воображая себе, что сей приезд его был к нам в волость уже последний.
По отъезде его, всю последующую за сим осень и первые зимние месяцы, провели мы по прежнему в разных своих упражнениях. И во все сие время случилось только то, что вначале октября месяца лишились мы меньшой своей дочери Варвары, бывшей еще на руках у кормилицы. Бедненькая с самого рождения своего все что–то чахла и была нездорова, а во время пожара ее сильно простудили, и отчего наиболее начала она чахнуть, покуда наконец родимец кончил ее кратковременную жизнь и сей ребенок был у меня уже последний.
Вскоре после сего происшествия отправились мы в дальние гостя, в Кранивенский уезд, к родственнику нашему Петру Алексеевичу Кирееву. А на возвратном пути заезжали и к прочим нашим кранивенским знакомцам, где, будучи в доме у друга моего г. Шушерина, встретил я и свой 45 год от рождения. Имянинны же свои праздновал уже, по обыкновению, возвратясь в Богородицк, при котором случае, для угощения всех своих городских знакомых, в первый раз столовую и гостиную свою в новом доме превращал в залу.
По наступлении зимы писал я опять в Петербург к старинному своему другу г. Малиновскому, но и в сей раз не мог получить от него никакого ответа. Почему с того временя и перестал к нему писать, и тем паче, что стороною слышал, что ему было не до того, чтоб помнить о своих прежних друзьях, а он занимался излишнею приверженностью своею к бахусовым продуктам. Я искренно пожалел о сем человеке, учившемся так хорошо в Кённгсберге и штудировавшем вместе со мною крузианскую философию и бывшем уже на хорошем пути к почестям, но — проклятый порок сей погубил сего человека.
Кроме сего, достопамятно, что я в сие зимнее время, кроме обыкновенного сочинения своего «Экономического Магазина», занимался еще переводом немецкого романа под заглавием «Герфорт и Клара», который мне и слогом, и содержанием своим полюбился. И трудился над ним с толиким прилежанием, что, несмотря на всю величину его, весь оной недель в шесть кончил переводом. Мне хотелось и его также напечатать, но как–то не удалось. Господин Новиков как–то долго не собрался за напечатание его приняться, и я лишился даже своего и манускрипта.
А сим и кончился наш 1782 год, сделавшийся мне пожарным бедствием в особливости достопамятным. И как мы, за расстройкою своею, всю зиму в Москву сколь было располагали, то и остались праздник Рождества Христова в Богородицке. А что воспоследовало далее, о том перескажу вам в письме последующем, а сие сим окончив, скажу, что я есмь ваш, и проч.
(Генваря 18–го дня 1810 года).
1783
НЕОЖИДАЕМАЯ ПЕРЕМЕНА
ПИСЬМО 212–е
Любезный приятель! Начинаю теперь рассказывать вам о происшествиях, случившихся со мною в течение 1783 года. Предварительно скажу, что и сей год был весьма достопамятный для меня происшествием опять во многих обстоятельствах, относящихся до меня, и всего меньше мною ожиданною переменою. Она произошла при самом почти начале сего года. Но мы, ничего еще о том не зная, начали провождать оный в прежнем своем спокойствии душевном, живучи по прежнему в мире и тишине. И как пред наступлением еще святок, отъезжавший от нас на праздник в деревню свою, судья наш г. Арсеньев, наиубедительнейшим образом, просил нас, чтоб мы его хотя однажды посетили в его деревне и, буде можно, приехали бы к нему к новому году, то, желая и сами у него побывать, и поехали мы к нему в последний день минувшего года. Но что ж случилось было там с нами? Обрадовавшийся до крайности приезду нашему, наш хозяин не знал как бы нас у себя лучше угостить, но со всем старанием своим о том, чуть было чуть не отправил нас на тот свет и не погубил совершенно от излишнего своего к нам усердия. Ибо, как случилась тогда быть очень холодная морозная погода и хоромы его были не очень теплы, а особливо просторный его зал, в котором назначил он всем нам, мущинам, спать (ибо, вместе с нами, ездил тогда к нему и наш городничий и некоторые другие из наших богородицких знакомцев), — то догадало его, между тем, покуда мы в столовой его ужинали, у себя зал его нагревать несколькими котлами с раздутыми угольями. Мы, не зная ничего того и отужинав себе спокойным образом, порадовались еще, когда привел он нас в зал с приготовленными для нас постелями, что нашли в нем такое тепло, и легли себе спокойно слать. Но не успели заснуть, как так все переугорели, что нас без памяти почти вытащили на двор. По особенному счастию, каким–то образом удалось мне проснуться прежде всех прочих, и как я почувствовал в себе не только необыкновенную головную боль, но дурноту и тошноту страшную, то, вскочив, взбудоражил людей и всех прочих, со мною спавших, угоревших еще больше моего, и находившихся уже в крайней опасности. «Батюшки мои, кричал я им, вставайте, вставайте скорее: мы все переугорели на смерть и пойдемте скорее вон!» Но кто ни лег — не в состоянии почти был уже стоять на ногах: так мы все одурели, и нас вывели уже кое–как люди вон на мороз; и если б не помогла нам сделавшаяся рвота, то не знаю уже, чтоб с нами воспоследовало. Хозяин наш неведомо как совестился, что был так неосторожен. Но как и он столько, как и мы, угорел, то мы и не взыскивали уже на нем того; но превратив все сие в шутку, весь первой день сего года провели у него с удовольствием, а на другой день обедали у соседей его г–же Албычевой, сестры друга моего, Алексея Андреяновича, а после заехали к брату его, Николаю Сергеевичу, и провели у него вечер прямо по святочному в разных играх и забавах.
По возвращении своем, на третий день, в Богородицк, нашел я у себя, между прочими полученными письмами, уже я ордер от князя о произведении г. Верещагина. А вскоре после сего прискакал ко мне и сам сей новоиспеченный г. коллежский асессор. Я, поздравляя его с получением чина, смеялся ему, говоря, что теперь Бог знает, кому из нас у кого быть в команде: мне ли у него, или ему у меня. Но как ордером предписано было состоять ему от меня по прежнему в команде, то он принужден был проглотить сию пилюлю и признался мне, что главное намерение его состояло в том, чтоб перейтить от нас в гражданскую службу, а свое место опростать для своего меньшего брата, Семена, что ему, наконец, и удалось.
Итак, мы остались с ним по прежнему друзьями, и он не огорчился ни мало тем, что был у меня, со всем своим асессорским чином, под командою; но поступил еще далее и вздумал было сделаться сватом и просватывать старшую дочь мою Елизавету в замужство. Но мы с вежливостью, под предлогом, что она слишком еще молода, сие его предложение отклонили; к тому ж, и предлагаемый им жених не был для ней хорошею партиею.
В день Богоявления Господня сделали мы у себя маленькой праздничек и у нас обедал и весь день с нами провел городничий со своим семейством и еще кое–кто из городских наших знакомых; а чрез день, после того, угощал он нас у себя обедом. Тем мы тогдашние наши святочные съезды и увеселения кончили.
Сим образом продолжали мы жить по–прежнему в мире и тишине и всего меньше помышляли о том, чтоб нам предстояла тогда новая и всего меньше ожидаемая тревога, случившаяся еще в самое то ж 8–е число января, в которое мы пировали у городничего, а именно:
Не успели мы, возвратясь от городничего, поужинать и лечь спать, как в самую полночь вдруг разбудили меня, говоря, что прискакал ко мне какой–то курьер с важным и нужным пакетом.