Как со вскрытием весны начались и все садовые и другие домашние необходимо нужные работы, то переменился чрез то во многом и весь порядок моих упражнений. Мне не можно было уже никак сидеть запершись по прежнему в хоромах и заниматься одними моими книгами, пером и чернилами; но я большую часть времени стал препровождать в моих любезных садах и заниматься в них сотнями разных дел вешних, а особливо садкою разных плодовитых дерев.
В сию весну в особливости занимался я усадкою всей моей прекрасной горы разными плодовитыми деревьями и кустарниками, и придал ей чрез то гораздо лучший вид перед прежним. Все сии деревья украшают ее и по ныне и утешают меня ежегодно множеством разных плодов своих.
В сих упражнениях, обращавшихся для меня не столько в труд, как в увеселение, и не видал я, как прошли две первые трети месяца апреля; а между тем не выходили у меня из головы мысли о сделанном мне предложении и моем отзыве, и я со дня на день поджидал на письмо мое от г. Нартова ответа.
Оный и не укоснел ко мне приттить; но о сем и содержании его перескажу вам в письме последующем, а теперешнее сим кончу, сказав вам, что я есмь, и прочая.
Декабря 8–го дня 1808 года.
ПРИГЛАШЕНИЕ В МОСКВУ
ПИСЬМО 158–е
Любезный приятель! Двадцать первое число апреля был тот день, в который исполнилось мое нетерпеливое желание, и а получил на посланный мной в Петербург отзыв ответное письмо г. Нартова. Воевода наш прислал его ко мне с нарочным из Каширы.
Легко можно заключить, что каков я ни был, но распечатывал его не без сильных душевных движений. От частого помышления о сделанном мне предложении и о всех выгодах, какие я иметь буду, если то совершится, и которые натурально воображением были увеличиваемы, произошло то, что я начал уже некоторым образом и желать, чтоб оно исполнилось, и желал довольно сильно; а напротив того не хотел, чтоб произошло что–либо противное моему ожиданию. Итак, начинал его читать почти со страхом и трепетом, или, по крайней мере, с сильным потрясением душевным, но скоро все сумнительствы мои рушились. Содержание письма сего было для тайных моих вожделений удовлетворительно и произвело во всей внутренности души моей удовольствие неизобразимое.
Г. Нартов ответствовал мне так, как мое философическое письмо требовало и как надлежало. Он наполнил письмо свое ласками и изъявлениями хорошего своего характера и принудил меня еще более себя полюбить. О деле же моем уведомлял он меня, что он с князем Гагариным виделся и обо всем с ним говорил, и что князь был всем доволен и на все согласен, и что осталось мне только с ним видеться и познакомиться лично. А поелику в самое то время князь отправился в Москву и повез с собою письмо от него, Нартова, ко мне, то ехал бы я в Москву и с ним там повидался. О волости же, куда я назначаюсь, хотя и не упоминал он именно, а писал только, что она лежит недалеко от меня и что перемена моего состояния меня не перетревожит.
Далее уведомлял он меня о посланных моих вновь сочиненьицах, что он предложил их публично Обществу, и буде пьесу мою о некоторых домашних лекарствах Общество определит напечатать, то меня уведомит.
Что ж касается до посланной ему от меня безделки, состоящей в маленьком камешке, то недуманно–негаданно пошел он в честь. Г. Нартов был им очень доволен и просил меня, чтоб я прислал их более, и что это был трохит, или колесный камень, составляющий самую редкость в натуре; также чтоб я прислал и кремниевых прорастей с хрусталями, о которых упоминал я в письме своем, что у меня их есть несколько.
Но при сем одном он не остался, а прислал еще ко мне в подарок перевода своего нужную мне книжку, а именно «Минералогию» г. Лемана, и чем побудил меня еще более к собиранию редкостей.
Признаюсь, что письмо сие доставило мне много удовольствия, а не менее радовались тому и обе мои семьянинки, ибо оное явно доказывало, что дело мое начинало клеиться понемногу.
Я не преминул сообщить ему и другу моему г. Полонскому, и сей обрадовался тому равномерно и почитал уже определение меня к месту несомненным. А что назначалось мне не иное какое место, чего я опасался, как управительское в Богородицке, то догадывались и заключали мы потому, что перепадали нам слухи, что и там каким–то образом носилась уже молва, что мне быть управителем.
И как по всему тому езда в Москву сделалась уже необходимостью, то г. Полонский и все друзья мои, родные и приятели, желавшие мне благополучия, и протуривали {Протуривать, протурить — прогнать, отправить, отправлять.} меня туда неукоснительно. Но мне как–то не хотелось слишком поспешать сею ездою, дабы тем не подать вида, что я сам на то навязываюсь; а почитал за лучшее подождать, не будет ли князь Гагарин сам ко мне писать и не пришлет ли ко мне письма Нартова, с ним отправленного, или, по крайней мере, отправиться в Москву, отпраздновав свой деревенский вешний годовой праздник.
В сем расположении мыслей и начал я спокойным образом продолжать прежние свои упражнения. Сад и кабинет разделяли все мое время, и я работал руками и духом. К тому присовокупилось еще и третье упражнение, а именно собирание натуралий, или редкостей натуры; ибо как г. Нартов просил меня, чтоб переслать к нему более полезных камней, то хотелось мне самому поискать в наших местностях как их, так и других редкостей натуры и тем услужить сему моему незнакомому приятелю и благодетелю.
Счастие и поблагоприятствовало мне в сем случае и более, нежели я желать мог. Люди мои не успели узнать о моем хотении, как наперерыв друг пред другом старались искать всего того, что было примечания достойным, и приносить ко мне напоказ, желая мне доставить удовольствие; и могу сказать, что я был ими в сем случае очень доволен. Не успел я им сказать, что мне всякие хорошенькие камешки надобны, как отовсюду они ко мне и полетели, и приносили их ко мне не только большие, но и самые малые ребятишки, и я не однажды имел наисладчайшее и невинное удовольствие, находя между ими вещицы, особливое примечание заслуживающие.
Но ни который день не доставил мне такого удовольствия, как 30 апреля. В сей день нашел я то истинное сокровище, которое после сделалось толико славно и обратилось в пользу бесчисленному множеству людей всякого рода. Но тогда не имел еще я о том ни малейшего понятия и никак не мог вообразить себе, чтоб вышла из того такая важная и надобная вещь.
Были то каменья или плоские плитки особливого сложения и сросшиеся, равно как из бисера или множества мельчайших кругленьких беленьких камешков с дырочками посреди; почему и прозвал я их тогда каменьями бисерными. Таких камешков, какой послал я к Нартову, не мог я никак более отыскать. Он был прямо удивительный: кругленький, продолговатый и составленный равно как из сложенных друг с другом наипорядочнейшим образом столбочком колесец, и притом так регулярно, что казалось, что штучка сия походила более на выточенную руками человеческими, нежели на произведенную натурою.
Все старания наши к отысканию таковых же были тщетны, а сей нашли мне в минувшем году нечаянно в вершине сада моего ребятишки и, ведая мое любопытство, ко мне принесли.
Итак, мне было очень жаль, (что) не отыскивались множайшие; но помянутые бисерные каменья поутешили меня в том несколько. В некоторых из них находил я точно такие же кругленькие колесцы и камешки, как был и тот, но вросшие только внутрь оных, либо прямо, либо вкось и так, что их от плиток сих никак отделить было не можно.
Сие заставило меня заключать, что плиткам сим, без всякого сомнения, надобно быть одинакового существа и происхождения с помянутыми трохитами. И к сему заключению еще побудило меня то, что я по прилежнейшем оных рассматривании находил, что и все помянутые бисерники были не иное что, как начатки таковых же колесец, но только очень маленькие и сросшиеся в общее тело, плитку составляющее.
Сие возбудило любопытство во мне к узнанию, нет ли чего писанного в минералогических книгах и в натуральном лексиконе и о сих, равно как и о трохитах; и какое же удовольствие было мое, когда я в натуральном лексиконе нашел особую статью о трохитах, в которой упоминалось, что это окаменелость раковинных морских животных и что найдены они однажды в Италии и узнано, что они имеют способность помогать от камня в почках. Обо всем том упомянуто было хотя вкратце и немногими словами, но для меня было и сего довольно.
Я воскликнул тогда в превеликом удовольствии душевном:
— Ба! ба! ба! За ними еще вот что есть, и они не только сложением своим удивительны, но еще и лекарственны от важной болезни!
А удовольствие мое еще увеличилось, когда, читая минералогию, нашел и удостоверился в том, что найденные мною плитки точно такого же существа, составляют такие же окаменелости и известны в минералогии под именем энкритов.
По узнанию всего того вскипело во мне желание узнать из опытности, действительно ли то правда, что об них вскользь упомянуто было в натуральном лексиконе; но как к тому и потребен был человек, страдавший каменной болезнью, над которым бы тот опыт учинить было можно, то озабочивался я тем, где бы в деревнях отыскать мне такого больного.
Но не прямо ли удивительное случилось тогда со мною происшествие и не доказывает ли оно, что если промыслу Господню угодно когда открыть что–нибудь в особливости полезное человеческому роду, так оный покажет к тому и путь и распорядит все к тому потребное. Ибо, как бы вы, любезный приятель, думали? Не успел я помянутым образом сии каменья найтить, узнать о их натуре и врачебных качествах и возжелать сыскать больного, над которым желаемый мною опыт учинить было можно, как в тот же самый день и отыскался таковой точно.
Приезжает к нам соседка, жена умершего недавно моего родственника. Я рассказываю ей между прочим о своей находке, показываю ей каменья и изъявляю помянутое желание о найдении больного, страждущего каменною болезнью; а она не успела о сем услышать, как воскликнула:
— Ах, батюшка мой, да у меня в дому лежит теперь малый молодой и при самой уже смерти и точно от сей болезни; давеча уже исповедали его и причастили. Не попробовать ли нам над ним и не одолжите ли вы меня кусочком сего камешка?