Удивился я этому чрезвычайно; но нечего было делать, принужден был опять осесться, вооружиться терпением и дожидаться присылки, которую верно обещали.
Итак, принялся я опять за прежние упражнения и написал еще несколько статей в свою книгу. Наконец настал обед, но присылки все еще не было. Что делать? уже мне и скучновато стало становиться. «Будет ли, не будет дело, — думаю и говорю я сам себе, — а я проживаю здесь по пустому время». Что касается до людей моих, то им, привыкнувшим также ко всегдашнему упражнению,. было уже и очень скучно. Они помогали уже навоз возить и накладывать мужикам и я дивился, как привычка может сделаться ко всему: привыкнув работать, они уже и скучали, быв без всякого дела.
По счастию день и погода случилась очень хорошая и такая, что в избе сидеть очень скучно. Но куда иттить и что делать?
Пошел ходить на реку, пошел в сад моего мужика — там полежал, инде посидел… нет, скучно без дела. Пошел учить хозяина как хмель разводить; а потом на поле смотреть хлебов и делать опыты унавоживания земли пеплом из овинов. Велел два воза при себе вывезть и разметать по земле под рожь и под гречиху.
Оттуда прошел смотреть каменьев, о которых мне сказывали, что есть в вершине превеликие и мне хотелось видеть, не годны ли они будут к Бобриковскому строению дворца на крыльцы. В сих разгуливаньях проводил я все послеполуденное время, и возвратясь на квартиру, испытывал натуру тех каменьев спиртами, кои со мною были и которыми делал я тутошним землям и глинам неоднократные опыты; и тем кончил сей день, но о князе не было еще никакого слуха.
Наконец поутру в следующий день, что было уже 24 мая, еще до вставания моего приезжал из Бобриков мужик с известием, что князь приехал и уже ночью. Итак, убравшись, поехал я, наконец, в славное село Бобрики, оставив багаж у себя в деревне.
Приехав в Бобрики, застал я князя, слушающего молебен при закладывании тамошнего огромного дворца. Он принял меня довольно ласково и просил, чтоб присутствовал я с ним при закладке дворца. Господин Опухтин находился уже тут и так, как управитель, делал все нужные распоряжения.
По совершении водосвятия пошли мы закладывать дворец. Для князя высечен был особой камень, с надписью года, и он положил его, обмазав принесенною ему на блюде известью. Мы все архитектором прошены были последовать его примеру и каждой из нас принужден был положить камень и, взяв лопаточкою известь, бросить на оной и потом три раза ударить молотком о камень.
Как вышли мы изо рвов, то приносимы были князю поздравления, и каменщики и народ прокричали три раза «ура». После того пригласил нас князь в поставленной пред квартирою его шатер, где потчевал водкою, вишневкою и маслом от голландских, содержимых тут коров.
В сие время приехал к нам некто из тутошних соседственных дворян. Киреевский, отставной майор и ему незнакомый человек.
Во все время до обеда упражнялись мы в разных разговорах и ходили около тех мест, где быть строению. Потом угощал нас всех князь обедом в том небольшом деревянном домике, которой построен был тут на горе для жительства тутошнему управителю и архитектору, и где тогда расположился и сам князь квартировать, а после обеда пошли мы опять прохаживаться.
Между тем примечал я все поступки г–на Опухтина, дабы усмотреть из них что–нибудь, могущее обяснить мне, что со мною воспоследует, и находил, что ни мало еще не пахло его переменою.
Он был человек расторопной и должность свою прямо отправляющий, так что князь был им не инако как доволен, а притом казался он в наиспокойнейшем состоянии духа. Со мною, как с незнакомым себе человеком, обходился он очень холодно и не удостоивал меня ни единым почти словом. Из всего сего не предвещал я себе ничего хорошего и смотря на все сие не весьма с спокойным духом, наверное почти заключал, что из дела моего ничего не выйдет. Однако хотелось мне слышать, что князь говорить станет.
Между тем однако досадно было мне, что лошади мои весь день стояли без корма. Князь с десять раз мимо их прошел, но и не помыслил о том, чтоб велеть мне отвесть квартиру и приказать дать лошадям моим корму, и сие не знал я чему приписывать.
Князь обходился впрочем со мною очень ласково и благоприятно, советовался обо всем со мною, обращался и говорил фамильярно, но о деле нашем не упоминаемо было ни единым словом.
После обеда звал он меня ехать с ним прогуливаться, и кое–что осматривать, а между тем, найдя удобной случай, шепнул мне, что он с Опухтиным еще не говорил, а говорить будет и мне скажет. «Хорошо! — думал я сам в себе; но по всему вижу, что ничему не бывать и что я проездил по–пустому».
Как жар понемногу посвалил, то поехали мы все прогуливаться на линейке Опухтина. Сперва ездили мы осматривать где ломали каменья, а потом проехали на славное Иван–озеро.
Тут не мог я довольно надивиться, что сие толь во всем свете славное Иван–озеро составляло не иное что, как маленькую лужу или прудок с десятину пространством; но деланные во времена Петра Великого из оного в обе стороны каналы и каменные шлюзы, делали его уже примечания достойным. Я не мог зрением на сию древность довольно налюбоваться и для меня прогулка сия была очень весела.
Возвратившись в Бобрики, отстоящие от Иван–озера верст с десять, собирались иттить опять гулять и ловить рыбу в пруде, выкопанном на горе, а лошади мои все–таки стояли невыпряженные и без корма.
Сие привело меня в недоумение. Я не знал тут ли мне ночевать, или ехать назад в свою деревню и ходил уже гулять в мыслях, оставляя князя разговаривать с Опухтиным о будущих учреждениях, с которым он так говорил, как с имеющим быть еще долгое время управителем.
Итак, я уже более удалялся и разговаривал с Киреевским, которой был человек неглупой; но зачем он тогда приезжал, не знаю.
Перед вечером, наконец, спросил меня князь, долго ли я пробуду в своей деревне и далеко ли она? Я ему сказал, что собственно сам я не имею никакой нужды, а приехал к нему по его велению.
— «Очень хорошо, сударь! сказал он, так пожалуйте ж ко мне в понедельник в Богородицк. Там мы рассмотрим планы, чтоб нам можно было сделать описание».
Сие предложение смутило меня еще более. «Изрядное это и право изрядное будет дело, думал я; поезжай я в деревню свою и живи опять два дни в скуке и в темноте, а лучше я здесь останусь», и потому сказал князю, что мне в деревне своей делать нечего и я лучше здесь где–нибудь к мужику пристану и пробуду это время.
— «Очень хорошо! сказал он, так пожалуйте здесь ночуйте». Совсем тем о лошадях и о квартире мне опять позабыто.
«Что это за поступок?» думал я и велел слуге пристать где–нибудь к мужику и купить лошадям корма, а другого послать за оставшим в деревне моей экипажем.
По наступлении вечера стал я откланиваться, но князь удержал меня вместе ужинать. «Это хорошо–таки, думал я, но не ночевать бы мне на голой лавке у мужика, это–то будет не слишком хорошо».
Совсем тем я отужинал и хотел иттить, но тогда сказали мне, что тут для меня комната сыскана и постеля приготовлена. Сие меня несколько порадовало, и таким образом расположился я тут ночевать. Но, о! далась мне эта ночка, долго была она мне памятна.
Комнатка случилась какая–то маленькая, задняя и походившая более на конуру; кровать короткая, жар ужасной, духота несносная мух с три пропасти, а сверх всего того беспокойные мысли! Но как бы ни было, но я ночевал и препроводил сей день в надежде и сумнении. С одной стороны по всему сомневался я в том, чтоб могло воспоследовать мне определение, а с другой князь не сказывал еще мне ничего еще решительного и достоверного, а только перед вечером, во время прогуливания, отведя меня к стороне и приметя, может быть, мое неудовольствие сказал:
— «Вы пожалуйте будьте уверены, что кроме вас на сем месте никто не будет, если г. Опухтин пойдет в отставку», что можно было толковать и так и сяк. Однако я уже заехал и хотя тужил, что по пустому поехал, но делать было уже нечего.
По утру на другой день пошли мы опять ходить и весь день проходили, проговорили и проездили опять по местам разным. Я во все сие время примечал и рассматривал князя, и находил в нем чудной и странной характер.
Казалось мне, что был он человек очень добродушной, неспесивой, однако не слишком далекого и острого разума, а притом в мыслях и предприятиях, не слишком основательным. Сии замечания обясняли мне уже очень многое и я не стал уже его поступкам удивляться.
Казалось мне, что был он человек очень добродушный, но спесивый, однако не слишком далекого и острого разума, а притом в мыслях и предприятиях не слишком основательным. Сии замечания обясняли мне уже очень многое, и я не стал уже его поступкам удивляться.
Я обедал и ночевал опять у него; но и в сей день не говорил он об определении меня ни слова, хотя я час от часу более примечал, что у Опухтина и на уме не было иттить в отставку, а неволею его столкнуть князю никоим образом было не можно, да и не было и повода и причины к тому; ибо, во–первых, оказал он ему очень многие услуги, и князь был бы неблагодарным, если б восхотел ему сделать некое неудовольствие; во–вторых, у князя, по доброте его души, не было столько и отваги, чтоб сие сделать.
Одним словом, я сам в мыслях от князя того не требовал, и мне досадно было бы, если б он для меня сделал сему достойному человеку какое неудовольствие, который нес свою должность прямо исправно и рачительно и ничего дурного не сделал.
Со всем тем не прошел и сей день без особливого происшествия. Князь удивил меня опять неведомо как одним странным предложением, а именно, не соглашусь ли я с ним ехать в деревню его Плавскую Сергиевскую для компании?
Смешно мне это очень показалось!
«И сюда–то, государь мой, — думал я тогда сам в себе, — я по–пустому поехал, а туда зачем таким ехать, истинно уже не ведаю. И так я недели две прогулял, а то еще недели три проездить по пустякам не знаю из какой благодати!»