ить можете. Я сам люблю пруды и рыбы: наделаем прудов новых, заведем в них карпов и будем довольствоваться оными».
За сим пошли мы осматривать скотской двор и господскую скотину. Все сие нашли мы и в расстройке и а упущении и в худом состоянии. — «Вот и сию часть экономии, сказал князь, надобно будет нам поправить, и как двор скотской построить новой, так и скотину завесть получше. Коров–то доставлю я к вам аглинских и голландских, чтоб было вам можно при приездах моих к вам подчивать меня добрым сливочным от них маслом. А между тем можете вы нынешнею скотиною для содержания себя пользоваться сколько хотите». Я и за сие отвесил поклон князю.
Там пошли мы на гумно, в котором находилось несколько господского хлеба. Тут начался у нас с князем предварительный разговор о земледелии и хлебопашестве. И как князю не хотелось, чтоб село сие было по прежнему на зделье или на пашне, а намерен он был и его посадить по примеру прочих на оброк, чтоб и доход был вернее в хлопот нам было меньше, то предуведомив меня о том, сказал мне князь: «Но как надобен будет нам здесь и хлеб, нужной для содержания вашего и будущей вашей здесь команды, а может быть и заведенного гошпиталя, то подумайте–ка, Андрей Тимофеевич, как бы нам смастерить, чтоб была здесь небольшая, только казенная пашня, и как бы нам распорядить ее так, чтоб не могла она обратиться волости в дальнее отягощение и могла производима быть с удобностью, и предложите мне тогда ваше мнение. Но это не теперь, а после и на досуге». — «Очень хорошо, сказал я, это я не премину сделать, блого есть у меня одна новая выдумка готовая, и мы посмотрим тогда, неможно ли нам будет употребить ее в сем случае».
«Очень хорошо, мой друг, отвечал князь: а теперь пойдем походим по усадьбе и посмотрим и подумаем, где бы нам со временем назначить место для дома, если угодно будет государыне приказать здесь построить дом; где бы поставить нам дом для житья управителю; где бы построить гошпиталь, если вздумаем, и здесь его завесть, и прочее и прочее».
— «Извольте ваше сиятельство», сказал я, и пошел с ним всюду и всюду. Мы проходили с ним более часа, и во многих местах останавливаясь думали, гадали, затевали и назначали предварительно в мыслях, где чему быть после, и князь всеми предлагаемыми мною мыслями был очень доволен и со всеми ими был согласен. Но наконец сказал мне: «Все это ладно и все хорошо, но было бы и того еще лучше, если б можно мне было иметь аккуратнейший и спецнальной план всему здешнему селу и положению места в его усадьбе с означением на нем всего того, где мы чему быть предполагаем, дабы мне можно было предложить оной государыне для апробации». — «О, ваше сиятельство, сказал я, за этим дело не станет; инструмент у меня хотя самодельной, но исправной и достаточной к тому есть, и на план снимать и планы делать мне не учиться стать. О этим рукомеслом я давно уже знаком и имел случай не один раз им заниматься. Так нужно нам только здесь остепениться, так дело не замедлится, и ваше сиятельство таковой план у себя увидеть изволите.»
Сим всего более угодил я князю. Удовольствие написано было у него на глазах, и он не находил довольно слов к изъявлению оного, и обращение его со мною становилось от часу ласковее, от часу повереннее и дружелюбнее.
Потом дошла у нас речь до лесов, и как бы нам ими при будущих строениях воспользоваться и рубить лучше. Я и тут доставил ему удовольствие, сказав: «В этом положитесь, ваше сиятельство, уже на меня. Мне случилось также иметь дело и с лесами, и я постараюсь, чтоб и в сем случае волки были сыты, а овцы целы, и чтобы леса при всей хотя б многочисленной вырубке из них дерев, не претерпели бы дальнего вреда, а получили бы еще вид лучший.
В сих занятиях провели мы не только весь остаток того дня, но и часть последующего. Наконец привезли к нам межевщика, и пошло у нас другое. дело. Межевщику случилось быть тогда тут славному Вакселю, бывшему впоследствии времени самым главным членом в межевой канцелярии, особе умной, бойкой, проницательной, хитрой и дела насквозь разумеющей. Он не успел услышать о приезде князя и намерении его покупать волость для государыни, уважил тотчас его призыв и не только приехал, но привез с собою и все планы спорные, и по оным начал изъяснять все дело наихитрейшим и лукавейшим образом. Князь хотя разумел отчасти межевые дела, но все существо оных было ему далеко не так знакомо, как мне; почему я, слушая его изъяснения и увидев, что производились они не совсем чистосердечием и боясь, чтоб он князю не накидал в глаза одной пыли и не провел его в глазах, вмешался в их разговор и начал самому господину Вакселю вставлять такие в глаза очки и предлагать вопросы за вопросами, что князь удивился даже моему по межевым делам знанию и вникновению, а господин Ваксель, видя что коса нашла на камень, тотчас заговорил другим голосом.
Любо и приятно было старику, что я помог ему в сем случае и для того оставил меня одного говорить с ним; а я, вникнувши во все существо споров, находил что были они действительно весьма сумнительны и гораздо важнее, нежели каковыми хотел было нам изобразить их господин Ваксель. Словом, я предусматривал, что ежели нам без разрешения оных или по крайней мере важнейших пунктов купить волость, то наведут они после самому мне хлопот и досад бесчисленное множество; а усматривая далее, что скорейшее разрешение оных зависело во многом от благосклонности и самого землемера и судей межевых и от того, когда б восхотели они некоторые обстоятельства просмотреть сквозь пальцы, решился поговорить о том с господином Вакселем без свидетелей, один наедине и дружелюбно, и отозвавши на минуту его в другой покои, не успел поверенным образом сделать ему о том некоторой намек, как он тотчас и проник мою мысль и мне сказал: «Ну, что говорить; все мы люди и люди людьми и не то делают и сделать могут». Сих слов с меня довольно было, и я тотчас смекнув всем делом и возвратясь к задумавшемуся уже князю, начал прямо говорить, что нам без окончания сих важных и сумнительных споров или по крайней мере без разрешения некоторых важнейших пунктов, купить волости никак не можно; а не изволит ли его сиятельство поговорить о том наперед с продавицею и убедить ее, чтоб она поспешила всевозможным окончанием сего дела, которое могло б восприять совсем другой оборот, естли б попроворила она тем как надобно и употребила к тому все, что употребить можно.
Обрадовался мой князь, сие от меня услышав; а как то же подтвердил и межевщик, то догадавшись тотчас, к чему вся сия загадка клонилась, сказал мне: «Так поспешим же мы обратно в Москву и хорошо, что я все это узнал. Я прямо скажу ее сиятельству, что я прежде волости не куплю, покуда она не изволит кончить сего дела, и пускай же она хлопочет о том и делает что хочет, а не мы». А сего мне собственно и хотелось, и приметно было, что и межевщику было то не противно, и что он охотнее хотел иметь дело с княгинею Белосельскою, нежели с нашим князем.
Сим дело сие тогда и кончилось, и мы, поугостив межевщика отпустили, и князь, поблагодарив, меня за предостережение, начал тотчас помышлять о обратной езде в Москву. Итак, походив еще кое–куда, осмотрев и поговорив еще кое о чем, на другой день с утра сев в карету и пустились в Москву уже прямою коширскою дорогою, и как сею не далее она отстояла от нас 60–ти верст, то и успели мы в тот же день и довольно еще рано туда приехать.
Теперь подумаете вы может быть, что я возвращался тогда в сию столицу опять с таким же страхом и опасением, в каком находился при выезжании из оной. Но скажу вам тому противное, и что мы возвращались уже в нее гораздо с спокойнейшим духом. Причиною тому было, что межевщик, приехавший тогда только из межевой конторы из Серпухова, привез к нам с собою новые и достоверные вести и слухи, из которых были одни приятнее и утешительнее других и успокоивали смущенный дух наш очень много. Первое было то, что получено достоверное известие, что Пугачев со всею своею многочисленною армиею или паче скопищем бесчисленного множества ослепленного и соблазненного им черного глупого народа, направление шествия своего прямо к Москве для каких–то причин отменил, и повернув влево, потянулся к Саратову, что натурально долженствовало обеспечить Москву от следствий его варварства и злодейства, да и послужило после к спасению России от бесчисленных бедствий и напастей. А второе того еще приятнейшее и так же достоверное известие было то, что главному командиру нашей армии графу Румянцову удалось за Дунаем завесть турецкую армию в такие тиски и лабиринт, что турки из опасения, чтоб не погибнуть всем, принуждены были тут же на месте заключить с нами мир, какой мы хотели, и что с известием сны проскакал курьером какой–то именитой чиновник. Сие неожидаемое совсем известие было нам тем радостнее и приятнее, что как чрез то освободилась наша армия и могла уже возвратиться в свое отечество и употреблена быть в случае нужды вся к истреблению Пугачева со всею его многочисленною толпою; то начинали мы ласкаться, что зло, производимое им, скоро пресечется и всем злодействам его в непродолжительном времени положится конец.
Итак, занимались мы во всю дорогу мыслями и разговорами уже более о сем, однако не позабывали и своих дел, и мне удалось еще и более поджечь и убедить князя к тому, чтоб он поспешил снестись с княгинею Белосельскою и приступил к ней непутным делом, чтоб она дело сие скорее оканчивала. Князь и обещал совету моему последовать и на другой же день по возвращении нашем то исполнил.
Теперь для некоторого обяснения всех последующих за сим происшествий, имевших великое влияние и на все собственные мои обстоятельства, надобно мне, остановясь на минуту, рассказать вам, кто такова была сия княгиня Белосельская и что побуждало ее продавать сию волость.
Она была дочь помянутого прежнего Киясовского владельца, господина Наумова, и звали ее Анною Федоровною. В молодости своей выдана она была за князя Белосельского, но брак сей был как–то не удачен. Покуда жив был ее отец, жила еще с своим мужем, с которым однако и тогда была она в несогласии; а как умер отец, то с ним и разошлась совершенно и оба они жили розно. Муж ее находился тогда в чужих краях и в Вене при какой–то должности, а она жила на своей воле в Москве и владела всем великим, доставшимся ей после отца имением. Как была она еще не старых лет и ума не совсем острого, а несколько простовата, хотя с другой стороны очень добродушна, то сыскались тотчас к ней подлипалы, восхотевшие слабостями ее и достатком воспользоваться. Были тогда в Москве три брата Салтыковых: Александр, Петр и Борис Михайловичи. Старший из них Александр был уже не весьма молод, но отменно доброго сердца и хорошего расположения ума и во всем человеке изящного характера. Средний из них был ни то, ни сё. Что ж касается до меньшого брата, Бориса, то составлял он особу богатую и хитрую и имел ум острый и проницательный. Все они, имея у себя еще отца и сестру, были люди не весьма богатые и состояние имели весьма расстроенное. И сим–то трем господам Салтыковым и сестре их удалось каким–то образом спознакомиться и сдружиться очень тесно с помянутою княгинею Белосельскою. Они умели так хорошо прикроиться ко всем ее слабостям и склонностям, или простее сказать так ее обалахтать, что она вверилась им как наилучшим и вернейшим друзьям, и