Между тем как я сим и подобным образом между иных дел ходил и распращивался со всеми местами, занимались обе хозяйки мои собиранием, укладыванием всякой домашней рухляди, оставляемой отчасти дома, отчасти забираемой с собой. Ехали мы тогда не налегке и не одни только, а брали с собою не только всех своих детей, но и самых чужих, гостивших тогда у нас для компании и обучения кой–чему; ибо как дом в Киясовке был так просторен, что было где и со всеми ими поместиться, то не рассудили мы за блого отпустить их к родне их, а брали с собою, дабы не было нам так скучно, а особливо сначала. И как ехала нас целая компания, то нужно было как для себя, так и для них всеми нужным собраться и запастись. Сверх того и самых людей брали мы с собою не мало, следовательно и об них и о снабдении их всех нужным надобно было подумать и все нужное забрать; а потому и были у хозяек моих во все сии дни полны руки работы и все помышления заняты заботами многочисленными.
Наступило, наконец, 29–е число июля, как день, назначенный для нашего отъезда. Итак, по настании сего дня, помолясь Богу и распрощавшись со всеми съехавшими к нам для проводов ближними соседями, выехали мы из своего дома и любезного своего Дворянинова, нимало не воображая себе, что мы расставались с ним и домом своим на столь долгое время, что сей последний успел к тому времени совсем уже почти развалиться и к житью сделаться неспособным, в которое промыслу и воле Господней угодно было привесть нас опять для жительства по–прежнему в сем нашем обиталище.
Не могу никак изобразить, с какими чувствиями расставался я тогда с сим любезным моим жилищем, и что и что ощущал в душе моей по выезде из оного. Я нарочно велел ехать колико можно медленнее до тех пор, покуда было оно еще видно и не сокрывалось от очей моих, беспрерывно на него смотрящих, и минуты сии были для меня поразительны. Превеликим множеством мыслей занималась тогда вся душа моя, и я говорил сам и себе: «Ну, прости селение милое и дорогое! Ровно почти двенадцать лет кормило, поило, согревало и всем нужным снабжало ты меня, и я жил в тебе мирно, спокойно, весело и так хорошо, что и не помышлял никогда с тобою расстаться и тебя покинуть; но не то случилось, что я предполагал и думал! Десница Всемогущего извлекает меня из недр твоих и возводит на иную стезю и поприще жизни. Отлучаясь от тебя, еду я начинать новой род жизни; лучшее ли для меня или худшее предстоит во днях грядущих, о том известно одному только Господу! Но его святая воля и буди со мною! Ну, прости, прости», сказал я при последнем воззрении на рощи, скрывающиеся уже из глаз моих, и велел уже погонять лошадей и ехать скорее.
Сим кончилась первая моя деревенская жизнь по отставке; а как и письмо мое уже достигло своих пределов, то окончу я и его, сказав вам, что я есмь ваш, и проч.
Декабря 31–го дня 1808 года.
ИСТОРИЯ МОЕГО ПЕРВОГО ЖИТЕЛЬСТВА В КИЯСОВКЕ
ПИСЬМО 175–е
Любезный приятель! Пред самым вечером было уже то, как мы со множеством наших повозок, составлявших изрядный обозец, вехали в село Киясовку, а потом на обширный и просторный двор господского дома. Спутницы мои, сидевшие со мною в одной карете, крестились, по набожности своей, въезжая на двор, и увидев дом, от удивления воскликни: «Э! э! э! какая домина, да в этом и Бог знает сколько людей поместить можно». — «Ну! не так то слишком радуйтесь, сказал я им, величине его, а посмотрите наперед его внутренность, и тогда верно заговорите вы иное; не таков–то он покоен и поместителен; внутри, каков велик и хорош кажется снаружи».
В сих разговорах подъехали мы к большому крыльцу, посреди дома находившемуся. Оное нашли мы уже все установленное тамошними начальниками: и именитыми людьми. Прикащик, староста, земской и все, сколько ни было дворовых людей и мастеровых, успели уже сбежаться, и собравшись встречали нас с обыкновенными приветствиями и поклонами. Я, поздоровкавшись с ними и спросив, всели у них здорово и хорошо, повел тотчас спутниц своих в верхний этаж по большой парадной и покойной лестнице, внутри дома и препросторных сенях устроенной, и взведя их на верх в некоторой род также препросторных и сквозных сеней, сказал: «Ну, теперь ступайте сами куда хотите! направо и налево, осматривайте все комнаты и покои, выбирайте из них любые и думайте где бы нам удобнее приютиться, и которые бы из них назначить для гостиной, столовой, спальни, для девичьей и детской. Наилучшие и множайшие комнаты вот здесь, в левой стороне дома». Боярыни мои тотчас туда и полетели, а я пошел в правую сторону, как назначенную уже предварительно для своих покоев, и для показания людям куда переносить мои вещи.
Не успел я еще всех приказаниев моих кончить, как гляжу, идут мои спутницы уже ко мне. «Ну что?» спросил я их. — «Что, батюшка! отвечали они мне: чуть ли ты не правду сказал, что наше дом каков ни мал против этого, но едва ли не спокойнее и не поместительнее! Возможно ли? Ходили, ходили и нигде не нашли ни одной порядочной комнаты. Иные, как конурки, слишком уже малы, а другие как сараищи, преобширные, а все низим–низехоньки. И что это за расположение между ими? Какой черт это их строил и располагал, и где у него ум был?» — «Не прогневайтесь, сказал я, он строил не для нас, а для себя и располагал так, как ему хотелось; итак, о том говорить нечего. А думайте–ка, где бы нам и как расположиться». — «Чего думать? подхватили они: там не нашли мы никакого приюта, а нет ли разве в этом краю?» — «А здесь и того меньше, сказал я: тут и всего только два покойца, из которых одни назначаю я для лакейской, а другой и крайний для своего кабинета». — «Но не лучше ли не покойнее ли будет внизу?» спросили они. — «Там и того еще хуже; завтра вы увидите сами, а теперь и ходить туда незачем, а думайте и располагайтесь как–нибудь уже здесь и утешайтесь по крайней мере тем, что нам не всегда здесь жить. Князь обещал уже мне построить новой и особливой деревянный дом для житья управителю и назначил к тому уже и место. И тот уже построим мы на свой лад и по своему вкусу, и расположим как надобно, а до того времени нечего иного делать как довольствоваться уже сим, и как–нибудь уже в нем помещаться».
Пересказав им сие и показав обе свои комнаты, повел я их обратно, чтоб сообщить им по крайней мере свое мнение, и введя в помянутой средине и просторнейший покой, в которой выходила снизу парадная лестница, сказал: «Вот этот сараина должен служить нам и вместо сеней, и вместо прихожей и вместо залы. И есть ли случится когда быть у нас многим гостям, так негде больше обедать как здесь». — «Но умилосердись! подхватили они; как это можно?» — «Конечно можно, отвечал я, и в службе не без нужды, а это, слава Богу! простора довольно, станови себе сколько хочешь столов, блого светло и в обе стороны окошки и их множество!» — «Ну, ну, пускай по твоему, сказали они, но что далее?» — «А вот здесь, сказал я, введя их в первую и небольшую комнату с двумя окнами на двор: пусть будет наша всегдашняя столовая, комната хоть небольшая, но для столовой уже годится. Семья наша не так велика, а хоть бы и случились гости, так человек двенадцать или пятнадцать по нужде накормить можно». — «Ну! ну! сказали они далее; а на гостиную–то комнату которую бы ты назначить изволил?» — «А вот эту другую, подле ней». — «Ах, батюшки! воскликнули они, да эта и той еще меньше и теснее; да тут человек и десяти не усадишь». — «Ну, как быть! сказал я, говорится в пословице, на безлюдьи и сидни в честь, и нужда чего не делает; случится когда быть теснее и гостей много, так милости просим в столовую, тогда служи и она нам вместо другой гостиной, как быть?» — «Ну, ну! подхватили они, а для спальни–то нашей какую комнату изволишь назначить?» — Тут стал я в пень, и не знал что сказать; за обеими сими комнатами впереди оставался один, но из всех неуклюжистый и самый крайний в доме, предлинный, во всю ширину дома простиравшийся и во все три стороны окошки имеющий покой, и я не смел почти ассигновать ее под спальню. Но неволя заставила меня уже ее предназначать нашею спальнею. Захохотали боярыни мои, сие услышав, и совокупно воскликнули: «Ну, уже спальня! нечего говорить, спальня! самая господская! Ну, как это можно тут спальне быть?» — «Для чего не быть? сказал я: вот здесь поставим к одному концу кровать, а в достальном месте можете вы запросто жить: чево нет светло! под любым окошечком себе сидите и смотрите вот либо на двор и на село сюда, либо на пруд в эту сторону, либо сюда в сад и в поля. Пожалуй себе помещайте здесь и кружевниц своих и других рабочих, простора довольно». — «Ну что делать, подумав и одумав сказали они: знать быть по твоему. А вот эти достальные задние две комнаты, окошками в сад, и сами мы назначили для детской и для девичей; но есть ли по крайней мере место, где б что положить можно было?» — «О! что касается до этого, так кладовых здесь множество, найтить можем и вверху, в моем краю, и внизу, за этим дело не станет».
Расположив сим образом, где чему быть, и велели мы тотчас разбираться и взносить все, куда что следовало, и проведя в том все достальное время того дня. Повара наши между тем успели приготовить нам дорожный ужин, и мы обновили им свою столовую.
На другой день с самого утра, принялись мы уже порядочно разбираться и все везде устанавливать и как надобно, все располагать. Между тем, как хозяйки мои хлопотали о том в своем краю, занимался я тем же в своем правом краю. Я упомянул уже, что тут находилось только две нарочито просторные комнаты. Из них крайнюю и угловую ассигновал я для собственного своего ежедневного пребывания, и под одним окошечком установил я себе свой писчий столик, под другим назначил быть будущей моей канцелярии, а под третьим столу учебному для моих воспитанников и учеников, которых столкнулось тогда целых трое: мой племянник Травин, да сын господина Ладыженского, да еще Обаринов, сын одной дальней родственницы моей тещи и мальчик бедный и не весьма еще большой. Всем сим назначена комната сия была и спальнею и учебною, а вкупе должна была быть и моею библиотекою и аптекою, для помещения которой рад я был, что отыскал старинный, небольшой, но довольно просторный шкапчик. Итак, всю мою рухлядь мы тут и поместили, другой же назначили для ежедневного пребывания слуг и лакеев.