По отправлении сего ответа, принялся я за переписывание набело первой части моей «Детской философии», которое дело давно уже было начато, но еще не окончено; а в сей раз побуждало меня к тому то, что в бытность свою в Москве имел я случай спознакомиться с одним немцем, живущим в типографии, по прозванию Гипиусом. Сей человек был приятелем нашему лекарю, который и рекомендовал ему меня и просил, чтоб он помог мне при желаемом мною отдании в печать помянутой книги. Добродушной сей человек с удовольствием и принял на себя сию комиссию и просил меня, чтобы я только прислал к нему свой манускрипт, а он уж постарается о том, чтоб оной напечатан был в типографии университетской, при которой был он определен к какой–то должности. Итак, дописав скорее оную, я к нему тогда же часть сию и отправил.
Все достальное время тогдашнего лета и первые осенние месяцы протекли у нас почти неприметно и без всяких важных происшествий. Мы провели их довольно весело, в частых свиданиях и съездах с тутошними нашими соседями, которые все искренно нас, а мы их полюбили; почему не приходило почти недели, в которую мы не имели бы между собою свидания, либо угащивая их у себя, либо бывая у них в гостях. Кроме того удосужился я съездить и в свою деревню на несколько дней, и будучи там объездить и тамошних наших родных и соседей; также взглянуть и на сады свои, начинавшие уже мало по малу сиротеть без меня; ибо за отсутствием моим не было в них никаких новых присовокуплений, а садовники мои едва успевали поддерживать сколько–нибудь в них прежние заведения.
Езжали мы также несколько раз и к родственникам нашим в Воскресенки, и в одну таковую поездку к ним, вместе с приехавшею к нам теткою Матреною Васильевною, нагоревались и насмеялись мы довольно, едучи сквозь большой и густой Хотунской лес. Случилось нам предпринять езду сию вскоре после бывшего и нарочито продолжительного ненастья, от которого в лесу этом наполнены были все рытвины и ямы на дороге водою. Их было такое множество, что не могу и поныне позабыть, как они нам тогда досадны были: таки из одной рытвины и колдобины в другую, а из другой в третью, той еще величайшую. А нередко въезжали мы в такую, в которой сажен по десяти, по двадцати должны были ехать и плыть почти водою. Все они прескверные, кривые и преглубокие, и мы того и смотрели, чтоб не быть нам на боку, или чтоб чего под каретою не испортилось бы. Спутница наша, Матрена Васильевна, крайне была во всех таких случаях боязлива, и не успеет карета пошатнуться на бок, как поднимала аханье и крик; а как и сам я был невеликий в таких случаях герой, и таких дорог терпеть не мог, то было у нас с нею и крика и смеха довольно. Обоим нам с нею хотелось лучше иттить пешком, нежели терпеть ежеминутно страхи, но как по несчастию и того учинить было нам никак не можно, по чрезвычайной узкости дороги, и потому, что и по сторонам в лесу везде была вода и грязь; то принуждены мы были, сжавши сердце, сидеть в карете и от горя и досады для смеха начать считать все сии колдобины и ямы с водою. И как удивились мы, когда на расстоянии каких–нибудь двух или трех верст, насчитали их малых и больших более 400; и каждая из них стоила нам аханья и крика. Вот какова случилась нам тогда сквозь сей проклятой лес дорожка.
В другой раз, при случае езды к другу нашему, г. Шушерину, в гости, и при возвращении от него перестращены мы были наивеличайшею опасностию, которой подвергся было малютка сын мой. Случилось так, что в сей раз брали мы его с собою, и как ехали мы тогда по хорошей дороге очень скоро и он, по обыкновению своему, стоял посреди кареты, прислонившись к дверцам и смотря в окно, то вдруг растворись дверцы, и он в тот же миг полетел из кареты. Мы помертвели сие увидев; но едва только закричали: «ах! ах!» как по особливому счастию, и по благости Господней к нам и к сему нашему птенцу, успел еще я ухватить его за руку, попавшемуся между каретою и дрогами, и уже висевшего. Не можно изобразить, как много была мы сим случаем перепуганы, а вкупе и обрадованы тем, что нам удалось еще его спасти от неминуемой погибели; ибо бедняжку сего переехало бы непременно колесо, и он не пикнул бы от того. Мы воссылали тогда тысячу благодарений Господу и сделались впредь уже гораздо осторожнейшими, и с того времени полно давать детям волю стоять у дверец и облокачиваться на оные.
Еще памятно мне, что в течение сего лета имели мы во время созрения вишен превеликое удовольствие при езде в село Спасское. Родилось их в тамошнем саду такое великое множество, какого я никогда еще не видывал, и мы, ездивши туда все для обирания оных, не могли ими довольно налюбоваться и набрали их тогда множество четвериков.
Не меньшее удовольствие доставили нам и в сей год грибы, родившиеся в рощах опять в преудивительном множестве. И мы несколько раз езжали со всем своим семейством в тамошние леса и рощи, и возвращались всегда с богатою добычею.
Пред наступлением же осени утешила нас таким же образом и златотысячница. Сей, толико славный в медицине, но не везде и не всегда родящейся, врачебной травки был в сей год превеликой урожай, так что мы, ездивши сами и также целою компаниею, нарвали ее с целый воз. Но никто сим так доволен не был, как наш лекарь: он наварил даже из ней множество экстракта и запасся им на многие годы, говоря, что экстракт сей составляет сущее сокровище.
Между тем не упускал я ничего, что нужно было к наблюдению и по моей должности. Я смотрел за всеми производившимися разными работами, а не менее за повоманерным своим семипольным хлебопашеством, и во время уборки ржи выдумал две вещицы, достойные замечания. Первая состояла в обивании привозимых с поля ржаных снопов об сделанные из кольев пирамидки, для получения чрез то самых лучших и зрелейших зерен на семена; а вторая в изобретении особого рода больших граблей, для сгребания ими на лошади остающихся на поле от жнитва обломавшихся и валяющихся колосьев; которая выдумка, по удобности и полезности, казалась мне столь примечания достойною, что я не за излишнее почел донести о том и нашему Экономическому Обществу, и сочинив о сем пьесу, и приобщив граблям моим рисунок, отправил оную при письме к г. Нартову в Петербург.
Впрочем не оставлял я во все праздные и свободные часы заниматься и литературою, также и учением молодцов, у меня живших. Легко можно заключить, что не позабываема была и ботаника, но продолжаемо было по прежнему узнавание и собирание трав врачебных. В сих хотя и не имел уже я такой большой надобности, как прежде, ибо по случаю основанного и приведенного уже в порядок гошпиталя, все больные могли уже адресоваться к лекарю; однако, несмотря на то, многие из посторонних все еще продолжали ко мне приходить с прошением простых лекарств, то и в сие лето удалось мне помочь многим, и чрез то опытностию удостовериться в особенной полезности некоторых травных тинктур или настоек, равно как и смеси некоторых трав для декоктов и припарок, а особливо моего эликсира, простудного декокта, настойки глазной, паче всего неоцененного декокта от болезней горла.
Еще памятно мне, что имели мы в сие лето превеликую тревогу от случившегося в селе нашем пожара, обратившего несколько крестьянских дворов в пепел. Сей несчастной случай доставил мне новый и довольно знаменитый кусок работы. Ибо как все сгоревшее место надлежало оставить праздным для расположения будущего дворцового строения, то и надобно было всех погоревших снабжать лесом и селить их в другом и на новом месте, и уже порядочнее прежнего.
Кроме сего имел я не один, а несколько раз тревогу от пожаров, но иного рода, а именно от делавшихся в лесах тамошних. Не успел осенью лист с дерев начать обваливаться, как и появились сии, совсем для меня новые и до того времени невиданные зрелищи. Загорался обвалившийся с дерев и лежащий на земле сухой лист; и горение как оного, так и всего низкого кустарника распростиралось по всему лесу так скоро, и огонь усиливался с такою скоропостижностию, что всякой раз, как прибегали ко мне о том сказывать, принуждены мы бывали бить в колокола в набат и выгонять весь народ, от мала до велика, в лес для тушения оного. Легко можно заключить, что при всяком таком случае принужден бывал и сам я без души скакать в лес, и не только принуждать народ к погашению огня, но и придумывать и употреблять все способы к скорейшему потушению огня, и пресечению скорого его по земле бегства.
Долго я не знал и не мог ни от кого добиться, отчего такие бедствия начинались и так часто происходили, и чем бы сие зло отвратить было можно. И насилу насилу распроведал и узнал, что причиною тому никто иной был, как ребятишки, пасущие на прогалинах, между лесов, лошадей и скотину. Бездельники сии не столько для обогревання себя, сколько из единой шалости разводили и разжигали большие огни на кучах муравьиных. А оттого самого и загорался близлежащий на земле лист, которой и сами они иногда еще для потехи зажигали. Не успел я сего узнать, как тотчас сим забавам их и конец положил, и единственно тем, что собрав всех оных, сколько их ни было в селе, велел всех, и правых и виноватых, пересечь розгами, а чрез то и унялись наши пожары, которые мне и весьма было уже наскучили.
Вскоре за сим случилась нам надобность, и против чаяния и желания нашего, побывать опять на короткое время в своей деревне. Но езда наша туда была в сей раз такова, что мы весьма долго ее помнили, и помним даже и поныне. Она имела ту особливость, что сопряжена была для нас со множеством бед и неприятностей; и число их было так велико, и последовали они друг за другом так скоро, что мы не могли тому довольно надивиться, и только и твердили: «Ах, батюшки мои! что это такое? Беды по бедам, да и только всего!» И возможно ли? Было их всех, и маленьких и больших, в течение двух суток более сорока, ибо мы с горя, и удивляясь оным, принуждены были их уже считать. Случись же такой негодный выезд!
Но что всего удивительнее, то все они были в некотором отношении одинаковы; а именно, что оканчивались без дальнего вреда, т