Но что ж? не успели мы спуститься к реке под гору, как глядь, прежде бывшего тут и довольно спокойного моста как не бывало, а новой и большой только еще строили, и чрез него не только переехать было никак не можно, но и пешком переходить по перекладам и по помощенным доскам неинако как с крайнею опасностию было можно. Увидев сие, стали мы в пень. «Как нам быть?» спросил я у строителей моста. — «Другого не остается, сказали они нам: как переезжать реку в брод, вон там, пониже моста». — «Да видишь, братец (подхватил я), какая она широкая, быстрая и большая; конечно она наводнилась от бывшего ненастья, и я ее никогда таковою не видывал». — «Точно так! (сказал он), и дни с два только, что она так разлилась». — «Да небось, она и глубока теперь?» — «Да, есть тот грех, не мелка, и лошади выше пуза». — «Ах, батюшки мои (воскликнул я), да как же нам быть, и как ее переезжать? вода и в карету зальется!» — Госпожи мои, услышав сие, завопили еще больше моего от страха и испуга, и говорили, что они ни из чего не поедут. Признаюсь, что и самому мне не то–то что хотелось на то отважиться: воды я исстари всегда и сам боялся; итак, стали мы в пень и не знали как быть и что делать. Наконец говорю: «Уж нельзя ли нам самим как–нибудь по перекладам и по доскам перебраться, а карету пустую перевесть?» — «Это–де можно (сказали нам строители), хоть и нехорошо и несколько опасно, но мы–де ходим и переходим; но будет ли у вас столько смелости? А разве изволите несколько погодить и дать нам время положить еще несколько досок?» — «Очень хорошо, братцы (сказал я); пожалуйста, потрудитесь». — А между тем велел в карете все связки, ларчики и прочее снизу поднять повыше, чтоб вода не могла подмочить оные, и как скоро сие сделали, то велел я благословясь ехать. И тогда, смотря на нее, не было в нас истинно души: лошади наши чуть не оплыли, и быстрота воды едва было не опрокинула всей кареты, и была так глубока, что действительно в нее несколько залило, и мы впрах бы перестращались, если б в ней сидели. Но как бы то ни было, а ее перевезли.
«Ну, слава Богу! (сказал я перекрестясь), одну трудность преодолели; теперь вопрос, как нам переходить?» Госпожи мои, будучи обе величайшие трусихи, тряслись от страха и боязни, и я как ни старался их ободрять, но ничто не помогало; но как нечего было делать, а самая необходимость заставляла нас переходить, то принуждены они были вслед за мною по доскам и перекладам на сей опасной подвиг с крестами и молитвами пуститься. Но надобно ж было и тут случиться с нами беде, и беде еще не одной, а двум, хотя и не важным. Один из людей моих, малой молодой, по имени Ефрем, хотел подслужиться и поддерживать жену мою, пошедшую со страхом и трепетом по перекладам; но был как–то так неосторожен, что осклизнулся и чебурах, яко прославися, в реку под мост, и чуть было не стащил с собою и жену мою. Я обмер, испужался сие увидев, а об ней и говорить уже нечего: она побледнела, и я дивился, как она не упала в обморок. Но надобно ж было и сей беде кончиться ничем и без дальних следствий: оборвавшемуся и полетевшему вниз слуге моему, по особливому счастию, удалось как–то, не долетев еще до воды, ухватиться обеими руками за одну перекладину и на ней повиснуть, и плотники, бросившись, в миг успели, схватя, встащить его вверх и не допустить даже обмочиться.
Нельзя изобразить, как мы всем тем испуганы и вкупе в тот же миг и обрадованы были. И мы тогда уже не об нем, а о его шляпе тужить и горевать начали, которая, свалившись с него, упала в воду, и ее понесла она быстротою своею вниз но реке. — «Ах! ах! закричали все: шляпа! шляпа! унесет ее и она потонет!» — Однако не думайте, чтоб и сия бедушка кончилась худым; а надобно было на самую ту пору случиться мужику, стоявшему на берегу верхом на лошади и собиравшемуся только что переезжать чрез оную. И сей, не успел увидеть плывущую шляпу, как приударив свою лошадь, пустился вслед за нею, и успел ее догнать, схватить, и благополучно с нею на другой берег выехать, а между тем и нас всех кое–как, хотя со страхом и трепетом, через реку перевели. Итак, все сии беды кончились только тем, что намокла у нас людская шляпа, и сам хозяин ее перестращался было на смерть.
Переправившись сим образом кое–как чрез Лопасну и обрадуясь, что все кончилось хорошо, сели мы в карету и поехали далее. Но как до Оки от сего места было еще не близко, то не прежде до оной доехали, как уже пред наступлением самого вечера. Тут чуть было опять не стряслась с нами беда, и беда всех прежних больше. Паромишка, на котором нам следовало переезжать, случился самой негодной, небольшой, и с обыкновенным гладким помостом на верху оного. Самого его насилу–насилу мы докликались, ибо случился он быть за рекою на противном береге, и к нам не прежде его перевели, как заставив нас с целой почти час его дожидаться. Но как по случаю прибылой тогда в реке многой воды надлежало спускаться карете на него с нарочито крутого берега, то кучер не мог никак удержать оставленных в ней коренных лошадей, и они чуть было, чуть не сволокли всей кареты с помоста паромного в реку; и я не знаю уже, как успел он повернуть их в сторону и удержать чрез то и их самих, и карету на помосте. Мы, стоючи на берегу, в прах и от сего перепугались, и благодарили Бога, что избавил он нас от беды, столь явной и великой и опасности очевидной.
Однако переправа сия не обошлась без причинения нам бедушки. Чрез реку–таки мы благополучно, хотя не без страха по случаю бывшего тогда великого волнения, переплыли; но как стали с парома съезжать на берег, то надобно ж было оступиться одной лошади, при переваживании их по затопленному почти совсем примостку, и оступившись зашибить так ногу, что оттого она тотчас захромала. «Ахти, батюшки мои, сказал я, вот опять беда, и долго ли этим бедам продолжаться, и когда они кончатся?»
Между тем как все сие происходило, начали уже наступать почти сумерки, почему спешили мы продолжать свой путь, тем более, что ехать нам оставалось все еще более двадцати верст. Нас хотя и озабочивало то, что мы, по всему видимому, на дороге обмеркнем, и более от того, что для хромающей нашей лошади нам слишком скоро и ехать было никак не можно; однако, думая, что дорога нам всем знакома и перезнакома, надеялись добраться до дома благополучно. Однакож и в этом мнении мы хорошохонько обманулись. Покуда было еще сколь–нибудь светло, и продолжались сумерки, ехали мы все–таки порядочно; но как скоро сделалось темно, то и сбились мы как–то с настоящей дороги, и заехали сами не знаем куда. Господи! какая была нам тогда новая досада, забота и гореванье! Ночь случись самая темная и ничего вдали было не видно, а все только признавались, что едем не там, где надлежало. Что было делать? принуждены были остановиться и рассылать людей отыскивать настоящую дорогу. Искали, искали, и насилу–насилу нашли как–то оную. Тогда пустились мы по оной с множайшею уже осторожностию, и доехали наконец уже без дальней остановки до своего Дворянинова.
Тут нашли мы всех людей уже спящих, и хоромы свои запертыми, ибо было уже очень поздно. Итак, ну–ка мы людей отыскивать, их будить, приказывать вздувать огонь, отпирать хоромы, и в них все из кареты носить; для обогрения же себя в пустых и холодных комнатах, греть скорей чай и им отогреваться, а потом помышлять о ужине. О сем мы дальней заботы не имели, ибо как при отъезде из Киясовки запаслись мы и жареным мясом и добрым круглым пирогом, то и думали, что мы сыты будем, а потому и не помышляли о том, чтоб велеть что–нибудь себе скорей сварить на скорую руку. Но не смех ли истинной! Ведь случись же так, что и тут надобно было еще маленькой бедушечки стрястися! Мы велим подавать, но к нам не несут. «Да что вы там сели?» — «Да не найдем–де жареного», говорят они нам, отыскивая его везде и везде в темной девичей. — «Да куда же вы его дели?» — «Здесь–де, на лавке поставили, но его–де и пирога нет, не знаем, не ведаем, куда делся!» — «Дураки такие–сякие! да возьмите свечку!» Взяли свечку, и тогда нашли пирог на полу в своей салфетке, а жаркого нет: оное сгибло и пропало. Но что же с ним случилось! Людцы наши, ходючи взад и вперед, позабыли затворять двери в сени, а тут где ни возьмись дворная собака, вскочила в девичью, и обнюхав жареное, цап его царап, вытащила на двор, и там, вместо нас, благополучно отправляла над ним свой ужин. «Ах дураки, дураки! воскликнули мы, о сем узнавши, что это вы наделали!… Ну, подавайте хоть пирог уже!» — «Но глядь, ан и он весь разбрюз и развалился, таки тесто тестом. Людцы наши позабыли о нем и не вынули его из под лавочки в карете при переезде чрез Лопасну, а от залившейся в карету воды все блюдо с ним и наполнилось водою, и он дорогою все мок, и размок так, что приняться было не можно. «Ах, батюшки мои! Воскликнули мы: надобно ж было и сему случиться! Да где у вас, проклятых, был ум и разум!…» кричали и бранились мы на своих лакеев. — «Ну, что делать, виноваты, сударь, нам и не ума было, что он там». — «Ну, что ты изволишь теперь делать, (сказал я потом), и что нам ужинать? велеть, разве скорей сварить яиц всмятку, и каши размазни?» — «Помилуй! закричали мои спутницы, когда варить? уже полночь самая». — «Да как же нам быть?» — «Ну, поедим хотя начинки (сказали они), да верхних корочек, не совсем еще размокших». Итак, ну–ка мы садиться за стол и приниматься за свои размокшийся пирог, и хоть не до сыта, а сколько–нибудь наелись, и спешили потом скорее спать ложиться. Но и тут долго мешала нам стужа, случившаяся на ту пору, и мы насилу–насилу согревшись кое–как уснули.
Вот каков случился тогда с нами денечек! Мы, вспоминая претерпенные нами в течение его беды и напасти, и смеялись и горевали. Однако не думайте, что все они еще кончились. В последующем за сим письме найдете вы описание еще множайших. А теперешнее дозвольте мне на сем месте кончить, и сказать вам, что я есмь ваш и прочая.
(Января 13–го дня 1809 года).
СВАДЬБА.
Письмо 183–е.
Любезный приятель! Ну, теперь надобно мне вам рассказать достальное о нашей достопамятной езде на свадьбу, и вы готовьтесь слушать еще многие беды и напасти, но отличные от преследовавших тем, что все сии имели свое отношение не к нам, а уже к прочим, соучаствующим в сем бракосочетании, хотя и мы принуждены были брать