И тогда ну мы все спешить и сами одеваться, и невесту убирать, и кареты, готовить, и все приготовлять. Тут подъехал к нам и Михайла Матвеевич, но сему мы были и рады и нет. У молодца был уже лоб изрядно накачен, но как не отсылать же было его назад, то принуждены мы были брать и его уже с собою. Между тем как все сие происходило, наступили не только сумерки, но и ночь совершенная, и к умножению досады нашей, по случившейся тогда пасмурной погоде, самая темная, ненастная и холодная. Мы еще и в половину невесты не одели, как глядим, скачет к нам гонец из церкви с вопрошанием, скороли мы будем, и с уведомлением, что жених с поездом своим давно уже в церкви, и нас дожидается. «Тотчас, тотчас будем», говорим мы ему в ответ, и отправляем назад, а сами усугубляем старания свои о скорейшем снаряжении невесты.
Наконец, кое–как убравшись и снарядившись, поехали мы с невестою к церкви. Там нашли мы весь женихов поезд и его самого, иззябнувших от стужи и холодного ветра. Обе барышни наши также прискакали вслед за нами смотреть невидальщины свадьбы, и не менее их иззябли. Но как бы то ни было, но бракосочетание совершилось благополучно, и мы, пообрекомендовавшись, по обыкновению, отпустили наперед жениха, а сами на несколько минут остались. И что ж случись тогда еще? Путь был хотя недальний, но как темнота была превеликая, факелов же ни с женихом, ни с нами не случилось, а надобно было переезжать еще вершину с речкою Язовскою почти под двором, то и завезли жениха нашего куда–то в ров, и карету его порядочно с ним опрокинули. Бедняк испужался в прах, но по счастию ничем не зашибся, а выдираясь из ней, замарался только грязью; и как карету не могли скоро опять поднять, то ну–ка он молоть по грязи пешком домой, и пробираться скорее сквозь сад, чтоб успеть до приезда нашего переодеться, и надеть другие чулки вместо испачканных совсем грязью.
Мы всего того не знали и не ведали, и услышав о том на дороге, согрешили, и рассмеявшись сказали: «Ну, не одним же нам терпеть беды и напасти. Надобно же и им сколько–нибудь иметь в том соучастие: мы не грешные, а они не праведные!». Говоря сим образом и удивляясь соединению толь многих бед, доехали мы с своею невестою порядочно и без всякого помешательства и остановки до дома женихова.
Оной нашли мы великолепно освещенной и наполненной множеством господ и госпож. Нас приняли, по обыкновению, и тотчас повели сажать за стол, убранной пышным образом и по–княжески. Меня, как отца посаженного, посадили, по обыкновению, подле жениха, а госпожу Пестову подле невесты, а подле меня друга и товарища моего, раскиснувшего почти совсем, Михаила Матвеевича. Сего молодца сколько дорогою я ни упрашивал, чтоб он как можно меньше говорил; но статошное ли дело, чтоб послушаться; но тут–то и велеречие проявляется. Молодец забыл все мои просьбы и увещания, и занес тотчас околесную, и ну врать, хохотать, и смеяться, сам не зная чему. Я его ногою толк; я еще раз, но он и не помышляет переставать. Стыд моей головушке, и горе превеликое! Но по счастию особливой случай и происшествие внезапное и всего меньше всеми ожидаемое отвратило скоро всех внимание от сего чудотворца, и перепугав всех, заставило о ином думать.
Догадало нашего жениха достать где–то пушки и установить их для стрельбы под самыми окнами зала. Мы о том вовсе не слыхали и ничего не ведали, и потому едва только из них при питье здоровья женихова начали стрелять, как многие, не знавшие того, заахали и повскакали от испуга. Жена моя, боявшаяся всегда стрельбы, была первая из оных, а не менее испужался и сам мои братец, хотя и служил в артиллерии офицером. Обстоятельство сие произвело смех в некоторых особах; но смех сей скоро превратился во всеобщее сожаление: ибо не успели раз и пяти выстрелить, как вдруг нечто под окном с превеликим гулом вспыхнуло и так осветило всю залу, что все повскакали с мест своих; и как непосредственно за сим произошел превеликой шум, кричанье и оханье под окнами, то поразились все неописанным изумлением, и многие закричали: «Что такое? что такое?» и послали спрашивать. И тогда, к общему всех прискорбию, узнали мы, что из заряжавших пушки неискусных людей, держал один в руках мешок с пятью фунтами пороха, и был так неосторожен, что стоял так близко и в таком положении от одной пушки, что сверкнувшая искра от пальбы попала ему в мешок, и зажгла весь порох в оном, и сей бедняка сего всего опалил и поверг на землю. Сие в прах всех стрелков перепугало, ибо все думали, что его убило, а от сего и произошел помянутой крик и шум.
Нельзя изобразить как перетревожилась тем вся наша компания, и какое началось у всех тогда судаченье и сожаление об артиллеристе неискусном. Позабыты были все и церемонналы. Многие, повскакав с мест своих, бросились иные на двор и к пушкам, а иные к окнам смотреть мнимоумерщвленного. Но, по счастию, оказался он жив, а только опален как чурка, и кровь лилась с лица и со всей головы его. Ну–ка мы тогда думать и гадать, чем бедняку сему помогать, и, по счастию, вспомнилось мне, что в таких случаях всего пригоднее бобовая или гороховая мука. Итак, тотчас велели оной из гороха в жерновах намолоть, и всего его мукою сею усыпать. А сие и действительно так чудесно помогло, что он в немногие дни после того, как я после узнал, совершенно от ран своих исцелился.
Между тем легко можно заключить, что случай сей принудил тогда перестать стрелять из пушек. И мы насилу–насилу уселись опять по своим местам, и начали продолжать обыкновенную свадебную церемонию, а окончив стол, поевши сластей и конфектов, напившись кофею, и распрощавшись с новобрачными, отправились в свою деревню. Но путь до ней какой ни был короток, и с какою осторожностию мы ни ехали, и тащились почти с шагу на шаг, но не могли и тут доехать по добру по здорову, а надлежало и тут еще случиться с нами беде, и беде всех прочих чувствительнейшей, но за то и самой уже последней. При выезде из Котова надобно нам было переезжать чрез высокой и прескверной мост, чрез устье речки Язовки сделанной. Наша карета переехала–таки благополучно, но под каретою госпожи Пестовой каким–то образом проступилась в прореху одна лошадь, и ну биться. Она смяла было всех лошадей, и стащила самую карету под мост, но спасибо кое–как сию удержали. Но бедная лошадь так себя надсадила и измучилась, что на другой день от того, к великому прискорбию г–жи Пестовой, околела. Но мы рады были, что не сидели сами в каретах, но вышли из них не взъезжая еще на мост, и перешли оной пешком, а то и сами мы на смерть перепугались бы.
Сим кончились все наши беды и напасти, ибо в день бывшего на утрие княжова пира, на которой мы уже все и с боярышнями нашими ездили, не случилось ничего особливого, и мы кончили сей свадебный пир довольно весело и благополучно, а в последующий день, повидавшись с обоими братьями, я потазав их хорошенько за их невоздержность, и пожалев искренно о меньшом, найденном уже в великой расстройке здоровья, поехали мы в свой обратной путь; и нашед у господина Шушерина колесо свое, заново починенное и исправленное, и в благодарность за то у него переночевавши, благополучно на другой день возвратились в Киясовку, и не могли долгое время надивиться совокуплению толь многих несчастных происшествий, случившихся с нами в езду сию; и свадьба сия весьма памятна нам еще и поныне.
Дня через два по возвращении нашем, настал и 38–й год моей жизни. Я препроводил оной первой день, по обыкновению своему, тихомолкою, и празднуя оной духовно; а ко дню имянин моих приезжали к нам и наши молодые с обыкновенным свадебным визитом, и чрез то сделали нам сей день приятнейшим, в которой посетили нас и некоторые из соседей тамошних.
В достальное время тогдашней осени не произошло у нас ничего особливого и замечания достойного, кроме того, что я занимался отыскиванием во всех волостных дачах белого, годного для тески камня, и принужден был для сего объездить все деревни, и обшарить, так сказать, все поля и вершины в оных; но на все мои старания и труды несмотря, не мог никак нигде отыскать оных.
Еще памятно мне, что в сию осень заезжали ко мне многие из прежних, и не только из знакомых, но и совсем незнакомых людей, и отчасти для каких–нибудь надобностей, а отчасти для узнания только меня, и я имел случай познакомиться чрез то со многими совсем мне до того незнакомыми людьми. В особенности же памятно мне, что однажды имели удовольствие при проезде чрез наше село видеть моих прежних сотоварищей в учении, детей генерала Маслова, с которыми учился я вместе французскому языку в Петербурге, у них в доме. Оба они тогда уже так переменились, что и узнать их было не можно. Я, услышав, что они остановились ночевать в селе, нарочно к ним ходил. Но обращение их показалось мне столь холодным н спесивым, что я жалел о предприятом труде, и посидев немного у них, пошел, и перестал об них и думать.
Далее достопамятно, что мы в сию осень основали тут хлебной магазин, по примеру богородского, чрез сбор с крестьян по небольшому количеству с тягла.
В месяце ноябре, имел я опять удовольствие получить из Петербурга, от господина Нартова, дружеское и приятное письмо с приложением XXVII–й части Трудов Общества. В сей части напечатано было продолжение сочинения моего о хмелеводстве со всеми приложенными к нему моими рисунками, которыми я наиболее всех и взбудоражил, и заставил обратить внимание свое к сей части сельского домоводства. И господин Нартов уведомлял меня, что пьеса сия принята весьма благосклонно, и называя меня любезным патриотом говорил: «Не преставайте далее упражняться и сообщать нам свои похвальные опыты. Они вам делают честь, и славу отечеству нашему». Таковая похвала, признаюсь, была мне не только не противна, но щекотала мое честолюбие.
Далее замечания достойно, что около сего времени получили мы первое известие о том великом перевороте во всем нашем отечестве, которой произведен чрез реформу всего нашего внутреннего гражданского правительства, и изданное новое учреждение о наместничествах и всего прочего. Эпоха сия была, по всей справедливости, самая достопамятная во всей новейшей истории нашего отечества, и последствиями своими произвела во всем великие перемены. Мы читали все сие учреждение с особливым вниманием и готовились заблаговременно уже ко всем переменам, долженствующим проистечь от сего важного преобразования.