тъ, столь на него похожій, что всѣ татары, заѣзжающіе послѣ его ко мнѣ, тотчасъ узнавали, что это портретъ ихъ хана, и дивились, какъ я могъ заочно и такъ хорошо потрафить. Онъ и дѣйствительно нарочито былъ на него похожъ, и картина сія украшаетъ и понынѣ еще за стекломъ стѣны моей гостинной и служитъ памятникомъ тогдашнему времени и происшествію.
Ханъ принялъ от меня прекрасный ящичекъ сей въ подарокъ съ отмѣннымъ благоволеніемъ и вскорѣ послѣ того, раскланявшись съ нами, пошолъ спать въ мою спальню, гдѣ для него служителями его приготовлена была постель; а я съ г. Лашкаревымъ, вышедъ въ залъ, нашолъ ее всю наполненную табачнымъ дымомъ, произведеннымъ трубками, куримыми ханскими приближенными чиновниками. Въ числѣ ихъ былъ первый его министръ Зеид-ефенди, о которомъ говорили, что онъ былъ весьма ученый и разумный человѣкъ; другой-былъ его дворецкій, также человѣкъ весьма неглупый и любопытный; третій—адъютантъ, братъ казначейскій, и нѣсколько человѣкъ другихъ; и между прочимъ и молодые, нѣкоторый родъ ханскихъ пажей; но всѣхъ ихъ было не слишкомъ много. Упражненіе ихъ состояло въ питіи чая и кофе и куреніи табака, а нѣкоторые отдыхали. Изъ нашихъ же, ѣхавшихъ съ нимъ, кромѣ г. Лашкарева, безотлучнаго при немъ пристава, былъ помянутый намѣстническій адъютантъ г. Комаровъ и еще одинъ полковник-нѣмецъ изъ Воронежа. Со всѣми ими я познакомился скоро, и будучи ласкою ихъ доволенъ и поговоривши съ ними нѣсколько минутъ, оставилъ ихъ брать себѣ покой и удалился къ домашнимъ моимъ на квартиру.
По-утру вставши, спѣшилъ я опять иттить къ гостямъ, думая, что ханъ поѣдетъ от насъ скоро, однако, нашолъ его еще спящимъ, или, по крайней мѣрѣ, не выходившаго еще изъ его спальни, гдѣ и, вставши, отправлялъ онъ свои утреннія молитвы, и какъ сказывали мнѣ, съ великимъ усердіемъ и стоючи на колѣняхъ.
Пребываніе его въ спальнѣ продлилось очень долго и до самого обѣденнаго стола. Да и сей имѣлъ онъ тамъ же, и мы только видѣли носимое туда на серебреныхъ блюдахъ и въ таковыхъ же мискахъ кушанье, и чѣмъ онъ тамъ все утро занимался, того не знали. Между тѣмъ старался я угостить по-своему нашихъ русскихъ, бывшихъ съ нимъ, по- дорожнему приготовленнымъ для нихъ въ задней комнатѣ обѣдомъ; татарскихъ же чиновниковъ его—занимать всякими разговорами и показываніемъ имъ своей иллюминаціи и картинъ; и они всѣ казались были очень довольными. Всѣ они въ сіе утро переодѣлись и надѣли наилучшее свое платье, и я, смотря на особый покрой оныхъ и на разныя ихъ шапки, и сравнивая тогдашнее ихъ состояніе съ состояніемъ прежнимъ, а особливо въ вѣка прешедшіе, не одинъ разъ помышляя, самъ себѣ говорилъ: «было время, что куртки, шаровары и шапки сіи нагоняли собою страхъ и ужасъ на нашихъ русскихъ, и предки наши не инако, какъ со страхомъ и трепетомъ и благоговѣніемъ, на нихъ сматривали; да и недавно еще не такъ-то было, господа сіи со мною обходились, какъ теперь; но если-бъ по какому-нибудь несчастному случаю случилось мнѣ также, какъ моему прапрадѣду, попасться къ нимъ въ Крымъ и находиться подъ ихъ властью! Ахъ! все на свѣтѣ подвержено измѣненію и превратностямъ. Нѣкогда было ихъ время, а теперь наступило наше! А впредь что будетъ — единому. Богу извѣстно!»
Ханъ не прежде изъ спальни своей въ гостинную вышелъ, какъ предъ самымъ уже отъѣздомъ, и когда уже все дорожное его платье, а особливо чорная его изъ наитончайшей матеріи шаль, которою онъ обыкновенно, при выходѣ въ публику, увертывалъ и голову, и шапку, такъ что видимою оставалась малая только часть лица его, — была уже готова. Къ сей шали чиновники его оказывали особенное почтеніе, и я съ любопытствомъ смотрѣлъ, какъ они, съ великимъ благоговѣніемъ, ее растягивали, распрямливали, вытрясали изъ нея пыль и свертывали. И дивился сему ихъ обряду. Далѣе обращалъ вниманіе мое плоской оловянный сосудъ, наполненный горячею водою и завинченный шурупомъ, который служители ханскіе приготовляли и брали съ собою въ дорогу. Вода сія нужна была хану для обыкновенныхъ ихъ обмываній, которыя составляютъ у нихъ существенную часть ихъ религіи и отправляютъ всякій разъ предъ начинаніемъ молитвъ, отправляемыхъ ими пять разъ въ сутки.
Вышедши изъ спальни, ханъ уже не долго у насъ пробылъ, но, поговоривъ нѣсколько минутъ съ г. Лашкаревымъ и со мною, сталъ въ путь свой собираться и укутываться. Въ самое сіе время вызвалъ меня г. Лашкаревъ, вмѣстѣ съ нашимъ городничимъ, въ залу, и тутъ, отъ лица ханскаго, одарилъ меня за угощеніе подарками — меня золотыми прекрасными часами, а для жены и дочери моей—двумя кусками прекрасной шелковой дорогой матеріи, а городничаго нашего—золотою табакеркою, рублей во сто. Насъ сіе не мало удивило, ибо мы хотя и слышали, что ханъ вездѣ и всѣхъ одаривалъ во время своего проѣзда, но никакъ не ожидали, чтобъ подарки были такъ знамениты, и едва успѣли возблагодарить за то хана, шедшаго уже мимо насъ садиться въ свою карету.
Симъ образомъ проводили мы сего почтеннаго гостя, и я пожелалъ ему искренно счастливаго пути и всякаго благополучія въ продолженіи его жизни. Но желаніе мое не совершилось! Но я чрезъ нѣсколько времени услышалъ, что ему и въ Калугѣ князь Потемкинъ не допустилъ окончить жизнь свою спокойно, но довелъ его наконецъ до того, что онъ сталъ проситься объ увольненіи его къ своимъ одновѣрцамъ въ Турецію. Куда его проводили, хотя со всею подобающею честью и отдали съ рукъ на руки туркамъ, но у сихъ не нашолъ онъ того счастья, которымъ ласкался, но былъ чрезъ нѣсколько времени от султана сосланъ на одинъ островъ въ ссылку, и тамъ, по приказнію его, удавленъ. Я услышалъ о семъ, пожалѣлъ искренно о семъ добродушномъ и достойномъ лучшей участи несчастномъ владѣльцѣ.
Теперь, возвращаясь къ прерванной нити моей исторіи, скажу, что не успѣли мы сжить съ рукъ своихъ сихъ неожиданныхъ гостей и перебраться опять въ домъ свой, какъ и начали мы помышлять о московской своей ѣздѣ, откуда хотѣлось намъ съѣздить и въ Кашинъ и побывать у моихъ племянницъ. Итакъ, препроводивъ нѣсколько дней въ сборахъ и разныхъ занятіяхъ и угощеніяхъ пріѣзжаемыхъ къ намъ кой-какихъ гостей и отпраздновавъ день имянинъ моей тещи, наконецъ 28-го числа генваря въ сей путь и отправились.
ѣздилъ я въ сей разъ въ Москву съ женою, обѣими старшими моими дочерьми и сыномъ, а меньшія дѣти оставались съ ихъ бабушкою въ Богородицкѣ. На пути семъ, проѣзжая чрезъ Тулу, были мы у жены г. Давыдова, моего командира, принявшей, противъ обыкновенія, жену мою очень ласково и пріятно, а продолжая свой путь, заѣзжали къ роднымъ нашимъ въ Федешево. И повидавшись съ ними и переночевавъ у нихъ, на другой день заѣхали въ свое Дворениново. И какъ было тогда зимнее время и дѣлать намъ было нечего, то и тутъ, отъужинавъ у сосѣдки нашей Марьи Петровны, вмѣстѣ съ случившимися тутъ быть господами Челищевыми, переночевали только одну ночь, спавши въ первый разъ въ своихъ маленькихъ хоромцахъ. Ибо какъ большой нашъ домъ во время отсутствія нашего началъ приходить уже въ ветхость и дѣлаться къ жилью и топкѣ неспособнымъ, то въ теченіе еще минувшаго лѣта разсудилось намъ велѣть перевесть изъ жениной деревни Коростиной крѣпкую половину ихъ тамошнихъ хоромцовъ, и прирубивъ къ ней еще покойца два, построить тутъ же возлѣ, на дворѣ на томъ мѣстѣ, гдѣ стояли старинные хоромы, маленькій домишко для нашего пріѣзда и временнаго пребыванія. И какъ сей домикъ былъ тогда уже совсѣмъ готовъ и для нашего пріѣзда истопленъ, то мы въ немъ впервые и ночевали, а по-утру, отобѣдавъ и пустившись въ дальнѣйшій путь и переночевавъ въ Серпуховѣ у знакомаго своего купца Квасникова, наконецъ 2-го числа февраля пріѣхали въ Москву и остановились въ сей разъ въ пріисканной и нанятой уже для насъ квартирѣ, въ Зарядьѣ, въ приходѣ у Николы Мокраго, въ каменномъ старинномъ домикѣ, принадлежащемъ господамъ Арбузовымъ.
Симъ кончу я сіе письмо, представивъ повѣствованіе о московскомъ пребываніи письму будущему, скажу между тѣмъ, что я есмь вашъ, и проч.
(Октября 8-го дня 1810 года).
Письмо 226
Любезный пріятель! Пребываніе наше въ сей разъ въ Москвѣ продлилось долѣе, нежели мы думали. Мы ѣхали въ нее на короткое время и съ тѣмъ, чтобъ съѣздить изъ ней, хотя на сутки, къ племянницамъ моимъ въ Кашинъ; но от сей ѣзды избавились тѣмъ, что нашли ихъ пріѣхавшихъ въ Москву, чему мы обрадовались много. А какъ между тѣмъ, мы исправляли свои нужды, возвратился изъ Петербурга командиръ мой г. Давыдовъ, то получилъ я от него дозволеніе пробыть въ ней и всю масляницу. Итакъ, мы прожили до самой первой недѣли великаго поста и возвратились изъ ней уже въ концѣ февраля мѣсяца.
Во все время сего пребыванія не случилось съ нами никакихъ чрезвычайныхъ и такихъ случаевъ, которые бы заслужили особеннаго упоминанія, а коротко скажу, что мы не сидѣли почти ни одинъ день дома безъ дѣла, а безпрерывно, либо исправляли свои надобности покупаніемъ разныхъ намъ надобныхъ вещей, либо разъѣзжали по всѣмъ прежнимъ нашимъ друзьямъ и знакомымъ, равно какъ ихъ, пріѣзжающихъ иногда къ намъ, у себя принимали и угащивали. Впрочемъ, какъ наиглавнѣйшая наша надобность состояла въ томъ, чтобъ выучить среднюю дочь мою Настасью танцовать, то съ самого пріѣзда постарались мы пріискать танцмейстерами, нанявъ онаго, сіе дѣло исправили и ее сему искусству столько научили, сколько требовала необходимая надобность.
Командиръ мой возвратился изъ Петербурга вскорѣ послѣ нашего пріѣзда, и я, поспѣшивъ къ нему, стоявшему въ домѣ отца своего, имѣлъ удовольствіе узнать, что пребываніе его въ Петербургѣ было хотя самое кратковременное и онъ хотя самъ не получилъ ничего от императрицы, для чего онъ наиболѣе ѣздилъ, и едва ли удалось ему ее видѣть, но мнѣ разсказалъ, что успѣлъ будто сдѣлать одолженіе и, по обѣщанію своему, сына моего не только выпросить въ сержанты, но заочно ввести его и въ дѣйствительную службу. Симъ увѣреніемъ своимъ обрадовалъ онъ не только меня, но и все мое семейство, и 9-е число февраля, въ которое мы о семъ узнали, было для насъ очень радостнымъ. Однако, послѣ открылось, что все сіе было, неправда, и онъ сохвасталъ, и ему ничего въ пользу его тогда не удалось сдѣлать, и радость наша была по-пустому.