Однако, его не видали, и сказано было только намъ, чтобъ мы на утріе пріѣзжали къ нему поранѣе. Услышавъ сіе, отпустилъ меня Юницкой отдыхать от ѣзды на квартеру, чѣмъ былъ и доволенъ и, возвратясь къ Пастухову, препроводилъ у него все достальное время того дня съ удовольствіемъ.
Наставшій послѣ сего послѣдній день февраля мѣсяца былъ для меня прямо чорный и наполненъ непріятностями. Вставъ и одѣвшись поранѣе, поѣхалъ я къ Юницкому и съ нимъ потомъ къ намѣстнику. Онъ стоялъ тогда въ большомъ Лушнинскомъ домѣ, и не успѣлъ узнать о нашемъ пріѣздѣ, какъ велѣлъ послать меня одного къ нему въ спальню, и оставшись со мною наединѣ, опрокинулся на меня, какъ бы лютый какой звѣрь, и съ превеликимъ гнѣвомъ началъ меня катать и почти бранить. Но за что-жъ? Для чего каменная наша большая Богородицкая оранжерея по сіе время не отдѣлана, и для чего въ смѣтѣ оцѣнена она такъ дорого? Поразился я и досадою, и удивленіемъ, сіе услышавъ. И какъ въ обоихъ сихъ пунктахъ я былъ ни мало не виноватъ, то, давъ ему все, что хотѣлъ онъ выговорить и излить на меня весь свой гнѣвъ, безъ дальняго смущенія и почти съ холоднымъ духомъ, ему сказалъ: что оранжерея наша еще не отдѣлана, тому не я, а прежній мой командиръ, Николай Сергѣевичъ Давыдовъ, причиною; ибо онъ, судя что слишкомъ дорого обойдется, приказалъ работу впредь до повелѣнія оставить и деньги на оную не тратить; что-жъ касается до смѣты, то сочинялъ оную не я, а архитекторъ, и всѣ матеріалы и работниковъ подряжалъ также не я, а онъ же, г. Давыдовъ. «Что-жъ касается до меня, то дозвольте, ваше высокопревосходительство, мнѣ напомнить, что я при самомъ еще началѣ, когда вы изволили при мнѣ приказывать дѣлать ей архитектору планъ, предъявлялъ вамъ мое опасеніе, не слишком ли она велика будетъ и не над-мѣру ли дорого обойдется? Но ваше высокопревосходительство на представленіе мое ничего сказать не изволили». Сего, кажется, довольно было къ моему оправданію, и слова сіи долженствовали бы его обезоружить. Но какъ сего не воспослѣдовало, а онъ продолжалъ изливать свой гнѣвъ на меня, то легко я могъ догадываться, что гнѣвъ его на меня былъ за что-нибудь иное, а совсѣмъ не за сіе, и что помянутыя обвиненія употреблены были только въ предлогъ. Но какъ истинная причина такого неожиданнаго и великаго гнѣва его на меня была мнѣ неизвѣстна, и онъ ни чѣмъ меня болѣе не обвинялъ, то другого мнѣ не оставалось, какъ замолчать и дать ему волю гузыниться, какъ онъ хочетъ. Продлилось сіе, однако, не долго, но онъ скоро кончилъ все, сказавъ: «изволь, судырь, иттить». А я не сталъ долѣе медлить, но тотчасъ и вышелъ, радуясь, что никто гнѣва его на меня не видалъ и словъ его не слыхалъ. Однако, не могъ, чтобъ не почувствовать на сего, дотоль искренно мною любимаго и почитаемаго, человѣка, крайней тогда досады и неудовольствія. А съ другой стороны было мнѣ очень прискорбно и жаль, что лишился его къ себѣ благопріятства, на которое я такъ много надѣялся и потерялъ его къ себѣ благосклонность, самъ не зная за что и почему. Что-жъ касается до г. Юницкаго, то онъ не взялъ его и на глаза къ себѣ, и сей принужденъ былъ, не видавъ его, ѣхать по должности своей въ казенную полату, за которымъ и я туда же въ огорченіи своемъ поѣхалъ.
Но какъ мнѣ въ казенной полатѣ дѣлать было нечего, то, побывъ въ ней немного, поѣхалъ я, по приглашенію, обѣдать къ пріятелю своему Верещагину, и болѣе для того, что надѣялся получить от него болѣе, нежели от кого другаго въ тогдашнемъ сумнительномъ моемъ дѣлѣ объясненія. Я въ ожиданіи моем и не обманулся: я нашолъ хотя все ихъ семейство въ превеликомъ огорченіи, по случаю полученнаго ими печальнаго извѣстія о смерти одного ихъ родственника и лучшаго благодѣтеля, но меня приняли они съ отмѣннымъ благопріятствомъ и, слышавъ отчасти о гнѣвѣ на меня намѣстниковѣ, брали въ огорченіи моемъ искреннее соучастіе. Г. Верещагинъ не преминулъ распросить у меня въ подробности обо всемъ происходившемъ у меня съ намѣстникомъ, и я не усумнился ему, какъ другу, разсказать все бывшее и пересказать от слова-до-слова все бывшее. Но какъ я удивился, когда онъ, выслушавъ все сіе и усмѣхнувшись, сказалъ: «и вы думаете, батюшка Андрей Тимоѳеевичъ, что намѣстникъ дѣйствительно за оранжерею на васъ такъ сердился и ополчился?» — «Конечно, отвѣчалъ я ему, ибо другого не остается заключать, по крайней мѣрѣ, ни какой иной вины не знаю за собою». — «Ее ни какой и нѣтъ, подхватилъ онъ,и быть не можетъ; мнѣ извѣстны всѣ ваши дѣянія и вы чисты передъ нимъ,. какъ золото; а всему его мнимому на васъ гнѣву есть другая и важнѣйшая, причина; и теперь вижу я, что чуть ли то не правда, что я отчасти маніемъ слышалѣ». — «А что такое?» спросилъ я, поразясь чрезвычайнымъ любопытствомъ. — «Что дѣлать? отвѣчалъ онъ, хотя и непріятно для васъ будетъ, но я долженъ, по дружбѣ вашей ко мнѣ, вамъ все сказать и предостеречь васъ от всего, могущаго съ вами воспослѣдовать». Симъ смутилъ онъ меня и увеличилъ еще больше мое любопытство. И какъ я приступилъ, къ нему съ неотвязною просьбою, чтоб- онъ сказалъ мнѣ все, что знаетъ, и чего собственно опасаться мнѣ надобно, то сказалъ онъ мнѣ не инаго чего, какъ — потерянія вашего мѣста. «И вамъ, батюшка, чуть ли не доведется съ нимъ разстаться». — «Какъ это? почему и за что-жъ такое? спросилъ я; что такое я сдѣлалъ и чѣмъ такимъ проступился?» — «Вы, конечно, ничего не сдѣлали, сказалъ онъ, и намѣстнику нѣтъ ни малѣйшей причины на васъ сердиться; но хочется того любимицѣ его Натальѣ Аѳанасьевнѣ, которая прочитъ ваше мѣсто родимому своему батюшкѣ Бунину. Говорятъ, что она давно уже приступала къ нему о томъ съ просьбою, равно какъ и о томъ, чтобъ сестры ея Варвары Аѳанасьевны мужа, Петра Николаевича Юшкова, перевесть изъ Калуги сюда въ Тулу и доставить ему директорское мѣсто; но онъ все отнѣкивался и отговаривался. Но видно, что ночная кукушка перекуковала денную, и онъ чуть ли на то уже не согласился и ей не обѣщалъ того сдѣлать. Заключаю я сіе потому, что знаю уже навѣрное, что Юшковъ сюда переводится, а говорятъ, что и за Бунинымъ посланъ нарочный. Итакъ, чуть ли и обоимъ вамъ съ нынѣшнимъ директоромъ не лишиться своихъ мѣстъ, и чуть ли весь гнѣвъ намѣстниковъ не для того на васъ воздвигнутъ, чтобъ васъ тѣмъ побудить от досады проситься о увольненіи васъ от вашей должности, и чтобъ можно было доброю манерою лишить васъ вашего мѣста. А едва ли, не для самой сей причины и командиру вашему Юницкому, весьма онъ неблагопріятствуетъ. Не думает ли онъ и его столкнуть съ мѣста, или, по крайней мѣрѣ, побудить иттить въ отставку, или пріискивать себѣ иное мѣсто». — «Что вы говорите! воскликнулъ я сіе, услышавъ; какъ много благодаренъ я, что вы мнѣ сіе сказали и разрѣшили тѣмъ все мое сумнительство и недоумѣніе. Теперь вижу я и самъ, что чуть ли все это не такъ; а то, за что бы на меня намѣстнику такъ гнѣваться? Ни азъ предъ нимъ согрѣшилъ, ни родители. Словомъ, вы одолжили меня тѣмъ до чрезвычайности, и я долженъ уже брать иныя мѣры и дѣлать то, что Богъ на разумъ наставитѣ».
Я и дѣйствительно былъ сею поступкою, господина Верещагина очень доволенъ; а онъ одолжилъ меня еще больше, разсказавъ потомъ, какіе — и — какіе злые ковы соплетали на меня всѣ мои завистники и недоброхоты, и какъ старалися всячески чернить меня и самого моего командира предъ намѣстникомъ, и какой адскій заговоръ дѣлали они противъ обоихъ насъ, желая и добиваясь всячески, лишивъ насъ управленія надъ волостьми, подвесть ихъ подъ полную власть казенной полаты. Но какъ у намѣстника совсѣмъ не то было на умѣ, то и не могли они имѣть въ томъ желаемаго успѣха.
Нельзя изобразить, сколь великимъ удивленіемъ и досадою поразился я, все сіе услышавъ. Боже мой! говорилъ я неоднажды самъ себѣ, вздыхая изъ глубины моего сердца; до чего и до чего не можетъ доводить людей проклятое корыстолюбіе? Что такое сдѣлалъ я симъ людямъ, что они такъ противъ меня злодѣйствуютъ и ополчаются? Но, вспомнивъ пословицу, что когда Богъ не выдастъ, то свинья не съѣстъ, и возобновивъ всю мою надежду на Господа, возвергнулъ всю мою печаль на Сего Небеснаго моего Благодѣтеля. А все сіе и поуспокоило меня такъ, что я, безъ примѣтнаго смущенія, но съ веселымъ почти духомъ у Верещагиныхъ отобѣдалъ и, посидѣвъ, еще нѣсколько и напившись кофею, поѣхалъ от нихъ на квартеру помышлять о томъ, что мнѣ при тогдашнихъ весьма критическихъ и сумнительныхъ обстоятельствахъ предпринять и дѣлать лучше.
Какъ мнѣ доводилось ѣхать мимо самой квартеры г. Юницкаго, то подъѣзжая къ ней, вдругъ вздумалось маѣ къ нему заѣхать: Стой! сказалъ я самъ себѣ, сём-заѣду я и попредостерегу и его, какъ, предостерегли, меня добрые люди, а при томъ и объяснюсь съ нимъ обо всемъ короче. И тотчасъ велѣлъ поворачивать на дворъ его. Г. Юницкой только-что лег- было отдыхать послѣ обѣда на канапе, но принужденъ былъ для меня съ нѣкоторымъ нехотѣніемъ встать. Но я его тотчасъ ошарашилъ, сказавъ: «Извините меня, батюшка Василіи Васильевичъ, если я помѣшалъ вамъ почивать. Нужда моя и ваша собственная принудила меня теперь къ вамъ заѣхать и пересказать вамъ то, что я сей только часъ узналъ, и чего вы, можетъ быть еще не знаете, и поговорить и посовѣтовать потомъ съ вами, какія мѣры намъ лучше принять къ разрушенію злыхъ кововъ, какіе куютъ противъ обоихъ насъ наши злодѣи и ненавистники, и чѣмъ предохранить себя от опасностей, намъ предстоящихѣ». У г. Юницкаго прошла вся дрема и охота къ спанью, при слушаніи сего. Онъ встрепенулся и, схватя меня за руку, повелъ въ свой кабинетъ и, посадивъ подлѣ себя, сталъ усильнымъ образомъ и дружески просить разсказать ему все мною узнанное. Но я, пользуясь тогдашнимъ случаемъ и дружескимъ его къ себѣ расположеніемъ, разсудилъ напередъ съ нимъ о многомъ иномъ пообъясниться, и потому началъ рѣчь свою слѣдующимъ образомъ: «Прежде, нежели я вамъ разскажу самое существо дѣла, дозвольте мнѣ съ вами теперь просто и безъ всѣхъ церемоніаловъ, а дружески кое-о-чемъ пообъясниться, дабы потомъ тѣмъ лучше вамъ доказать, что я далеко не такъ къ вамъ расположен, какъ, можетъ быть, постарались внушить вамъ обо мнѣ бездѣльники, и тѣмъ преклонить васъ къ нѣкоторымъ противъ меня посягательствамъ. Уже съ нѣкотораго времени примѣчаю я великую въ поступкахъ вашихъ противъ меня перемѣну, и что вы далеко не такъ ко мнѣ хорошо расположены, какъ имѣлъ я счастіе и удовольствіе сначала видѣть. И какъ причины тому не нахожу иной, кромѣ происковъ, лжи, клеветъ и наговоровъ о