Сіе какъ было вздумано, такъ и сдѣлано. Всѣ наши родные были тѣмъ довольны, а помянутый гость еще того болѣе. Со всѣмъ тѣмъ, дѣло сіе, само по себѣ ничего нестоющее, имѣло во все путешествіе наше такое вліяніе, и произошли от того такія послѣдствія досадныя и непредвидимыя, что еслибъ могли мы оныя тогда предвидѣть, то едва-ль бы мы на то пустились, а лучше бы поѣхали на своихъ лошадяхъ.
Такимъ образомъ, по-утру въ 4 день сентября, распрощавшись со всѣми своими съ слезами насъ провожавшими родными и съ помянутымъ нашимъ пріятелемъ, отправились мы въ свой путь. Солнце было еще очень низко, утро красное, погода наипріятнѣйшая, а дорога самая гладкая и добрая. Отѣ перепадавшихъ въ послѣдніе дни тучками дождей не было на ней ни ныли, ни грязи, а по случаю свозки съ полей хлѣбовъ от многой ѣзды была она такъ углажена какъ скатерть. Словомъ, мы ѣхали хотя очень скоро, но почти не чувствовали, что ѣхали, и намъ оставалось только веселиться красотою утра и осенними прелестьми природы. Осень тогда только что начиналась. Поля были хотя пусты и от хлѣбовъ обнажены, но широкая большая дорога украшена была еще по сторонамъ множествомъ осеннихъ цвѣтовъ разнаго рода. «Лѣса великолѣпствовали еще въ своемъ лѣтнемъ одѣяніи и готовились облекаться въ осеннюю, еще того прекраснѣйшую, одежду. Нѣсколько изъ нихъ видимы намъ были въ лѣвой сторонѣ. Нѣкоторые находились еще въ своей юности, и густотою своею прекрасный видъ представляющіе, а другіе, напротивъ того, были старые и достигшіе уже до своей дряхлости. Сіи были остатками от такихъ же другихъ, предъ недавнимъ временемъ срубленныхъ. Алчные винокуренные заводы превратили въ пепелъ въ единое лѣто то, что росло болѣе ста лѣтъ. Итакъ, гдѣ недавно были прекрасныя старинныя дубравы, видны тогда были единые засохшіе пни от срубленныхъ и стоявшихъ на нихъ громадъ. По великости оныхъ и по упругому противоборству ихъ противъ всѣхъ бурей и вихровъ, казалося, что древесамъ симъ цѣлые вѣка не могли бы ничего сдѣлать, но остріе сѣкиры и рука земледѣлателя и винокура въ состояніи была въ единый часъ низложить всю пышность сихъ громадъ и, повергнувъ на землю, въ нѣсколько часовъ предать огню и пламени, для насыщенія ненасытнаго корыстолюбія заводчика, и все существованіе ихъ невозвратно уничтожить. Смотря на огромные пни ихъ, и потомъ на оставшую часть лѣса, изъ такихъ же огромныхъ древесъ состоящую, и вѣдая, что скоро и весьма скоро дойдетъ и до нихъ очередь, и что и они такимъ же образомъ и на тоже самое посѣкутся и истребятся, — не могъ я смотрѣть на нихъ безъ чувствованія нѣкотораго къ нимъ сожалѣнія. «Вѣрно, вѣщалъ я умственно къ нимъ, тѣ предки, которые васъ заводили и которые съ толикими трудами васъ берегли, не думали того, чтобъ вы такой жалкій конецъ получили! Безсомнѣнно, не пользуясь вами, утѣшали они себя тою мысленною надеждою, что множество изъ потомковъ ихъ воспользуются лучше громадами вашими, что послужите вы весьма многимъ людямъ на храмины для житья, или на другія нужныя зданія, а вѣтви ваши на обогрѣваніе ихъ членовъ. А того вѣрно имъ на умъ не приходило, что всѣ труды и старанія свои, сопряженные съ воспитаніемъ и содержаніемъ вашимъ, они для того только употребляли, чтобъ нѣкогда одному изъ потомковъ ихъ васъ въ единый годъ срубить и, пережогши васъ при вареніи вина, вырученныя за него деньги промотать, или поставивъ на карту и проиграть!»
Въ сихъ и подобныхъ сему размышленіяхъ углубясь, препроводилъ я нѣсколько минутъ въ молчаніи и провелъ бы еще и болѣе, еслибъ спутникъ мой не извлек меня изъ моей задумчивости, сказавъ: «посмотрите-ка, батюшка, на небо, какъ прекрасно и великолѣпно оно теперь. Истинно етоитъ того, чтобъ имъ полюбоваться». Я послѣдовалъ тотчасъ его приглашенію и нашелъ, что было оно дѣйствительно тогда самое картинное. Смѣсь разноцвѣтныхъ и разной величины облачковъ; нѣжные оныхъ колера; солнце, катящееся путемъ своимъ посреди оныхъ и производящее въ нихъ не только разные оные колера, но и длинные прямые лучи по атмосферѣ, нѣкакимъ прозрачнымъ и тонкимъ туманомъ покрытой; наконецъ, самыя открывающіяся вдали прекрасныя голубыя и пурпуромъ украшенныя дальки, перемѣшанныя съ наипріятнѣйшею вдали бѣлозеленою, живѣйшею зеленью, — представляли очамъ нашимъ такое зрѣлище, которымъ я не могъ налюбоваться довольно. Любуясь симъ зрѣлищемъ натуры и сообщая другъ другу свои о томъ мысли, не успѣли мы препроводить нѣсколько минутъ въ сихъ наипріятнѣйшихъ для насъ разговорахъ, какъ новый предметъ и новое зрѣлище представилось глазамъ нашимъ и все наше вниманіе къ себѣ обратило. Повстрѣчалась съ нами цѣлая кучка возовъ, нагруженныхъ снопами послѣдняго съ полей хлѣба. Всѣ онѣ взгромождены были очень высоко и тягость ихъ была такъ велика, что колеса стенали подъ оною, а лошади едва въ силахъ были везти оные. Мы тотчасъ усмотрѣли, что вся кучка сихъ возовъхлѣбныхъ принадлежала одному, и какъ казалось, незажиточному и немногосемёйному поселянину, ибо первую, везущую сокровище его, лошадь велъ онъ самъ, власно-как въ нѣкакомъ торжествѣ, а вторую-вела его подруга, а прочих-его дѣти, разныхъ возрастовъ мальчишки и дѣвчонки. Все сіе побудило насъ думать, что находился онъ тутъ со всѣмъ своимъ семействомъ, ибо на послѣднихъ возахъ увидѣли мы самыхъ малѣйшихъ дѣтей его, сидящихъ на верху возовъ, и всѣ ѣхали они съ такими лицами, на которыхъ явно изображалась радость и удовольствіе. Зрѣлище сіе имѣло въ себѣ нѣчто нѣжное, трогательное и такое, чего собственно словами изобразить не можно. Мы смотрѣли на оное любуясь; провожали ѣдущихъ далеко своими глазами и начали тотчасъ потомъ говорить о жизни поселянъ нашихъ, о претрудной ихъ работѣ, безпрерывныхъ трудахъ во все теченіе лѣта, о терпѣливомъ переношеніи оныхъ и о томъ похвальномъ ихъ обыкновеніи, что они дѣтей своихъ обоего пола, съ самаго мало дѣтства, пріучаютъ къ работѣ и къ трудамъ. Послѣ чего не преминули мы поговорить и о малюткахъ, сидѣвшихъ на возахъ, и о томъ удовольствіи, какое чувствуютъ они, послѣдуя на поле за отцами своими изъ доброй воли. «Безсомнѣнно, говорили мы, сидючи они на сихъ громадахъ, не вѣдомо-какія высокія мысли о себѣ имѣютъ; но хорошо когда дорога гладка и возъ идетъ прямо; но что, ежели дорогѣ случится иттить по косогору, или колесу попасть въ рытвину, и всему возу повалиться на бокъ, — какой опасности при семъ случаѣ могутъ подвержены быть сіи бѣдняжки?»
Сіе привело на намять намъ то жалкое зрѣлище, которое спутнику моему случилось за день до того видѣть въ нашемъ Богородицкомъ гошпиталѣ. Не малолѣтнему ребенку, но одному уже взрослому хотя молодому еще поселянину, случилось такимъ же образомъ ѣхать на возу съ хлѣбомъ и, по непростительной неосторожности, имѣть тутъ же при себѣ хлѣбную косу, съ такъ называемымъ крюкомъ или гребелками. Возъ сей, въ одномъ дурномъ мѣстѣ, извалился, и несчастіе хотѣло, чтобъ упалъ онъ на самую ту сторону, съ котораго боку привязана была помянутая коса, острыми губьями и спицами своими обращенная прямо къ ѣдущему на верху воза. Самое сіе обстоятельство и произвело все бѣдствіе. Крестьянинъ, полетѣвшій съ возу, попалъ на самыя сіи острыя спицы, и паденіе было столь сильно, что одна изъ нихъ воткнулася въ него болѣе нежели на четверть аршина и, воткнувшись въ опасное мѣсто, тамъ переломилась, и такъ глубоко, что ее совсѣмъ было не видно, ибо совсѣмъ насквозь конецъ зубца или спицы не вышелъ, а и другой такъ глубоко въ тѣлѣ переломился, что его совсѣмъ невидно было, и ранка сжавшись казалась маленькою. Со всѣмъ тѣмъ была она самая опасная: зубецъ прошелънемного повыше луна сквозь обѣ ноги, и въ такомъ мѣстѣ, что въ случаѣ если-бъ не поспѣшить его вытащить, то неминуемо бы человѣку сему и очень скоро умирать долженствовало. Но самое сіе учинить было очень трудно и почти невозможно, ибо отломок лежалъ такъ глубоко, что его едва чрезъ давленіе палѣцомъ ощупать было можно. Словомъ, несчастный сей былъ при концѣ жизни и опасность была такъ велика, что родные его приготовили онаго уже совсѣмъ къ смерти. Но, по особливому милосердію судебъ къ сему несчастному, случилось тому священнику, который приготовлялъ его къ смерти, быть благоразумному человѣку. Онъ уговорилъ родныхъ его отвезть раненаго ни мало не медля, къ намъ въ Богородицкъ и искать вспоможенія от нашего волостнаго лѣкаря. Сей самъ удивился странности случая и особливости раны. Самому ему никогда еще не случалось видѣть таковой, и онъ самъ почиталъ больного столь опаснымъ, что не инако, какъ от опасной и сумнительной съ нимъ операціи, должно было ожидать успѣха; а въ случаѣ неудачи, самой смерти. Животолюбіе больного было столь велико, что онъ, отважился дать, себя рѣзать, кромсать и отыскивать зубецъ во внутренности тѣла. И при сей-то самой операціи, по приглашенію от лѣкаря, случилось быть моему спутнику и самолично все происходившее видѣть. Операція была столь страшная, и зрѣлище для нѣжнаго и чувствительнаго его сердца столь поразительное, что онъ едва оное могъ вытерпѣть, но за то награжденъ былъ человѣколюбивымъ сочувствованіемъ той радости, которую почувствовалъ больной при удачномъ успѣхѣ операціи и при извлеченіи изъ него, хотя съ превеликимъ трудомъ, сего страшнаго осколка. «Братецъ, говорилъ онъ бывшему съ нимъ родному своему брату: я посулилъ лѣкарю цѣлый возъ хлѣба; а теперь готовъ ему отдать весь послѣдній; отдадимъ, братецъ, онъ изъ мертвыхъ меня воскресилъ!» Тако от радости, не помня самъ себя, онъ говорилъ. Но бѣдняк не зналъ, что лѣкарь нашъ не такова былъ свойства, чтобъ таковыя пріобрѣтенія были ему нужны.
Сіе-то, какъ недавно бывшее происшествіе, пришло намъ тогда на память и подало поводъ къ разговорамъ о томъ. Между тѣмъ, какъ мы симъ образомъ то о томъ, то о другомъ разговаривали, лошади мчали насъ съ великою поспѣшностію, и мы не видали какъ доѣхали до первой станціи.
Маленькая было то и бездѣльная деревнишка, сидящая при крутомъ оврагѣ, и потому называющаяся Крутою. Лошади свѣжія были тутъ же для насъ приготовлены, и въ одинъ мигъ ихъ перепрегли, такъ что не промедлили мы тутъ и получаса. Какъ помянутый оврагъ надлежало намъ переѣзжать, и онъ былъ крутъ и дорога на спускѣ не очень ровна, и притомъ внизу шла чрезъ косой мостъ съ надолбами, то, имѣя издавна обыкновеніе выходить и не при столь дурныхъ переѣздахъ, учин