Симъ кончился сей послѣдній день ровно двухмѣсячнаго моего пребыванія въ Козловѣ, а симъ окончу я и сіе письмо мое, превзошедшее уже свои предѣлы и скажу, что я есмь вашъ, и проч.
(Генваря 3-го дня 1811 года).
БОЛОТОВКАПисьмо 246
Любезный пріятель! Ну, теперь откроется опять новая сцена, и умственному вашему взору представятся происшествія совсѣмъ другаго рода. Вы должны будете воображеніемъ своимъ сопутствовать мнѣ, ѣздящему и бродящему по лѣсамъ, по горамъ, по буграмъ и по полямъ, покрытымъ глубокими снѣгами, и взирать на новые мои труды, хлопоты, заботы и безпокойства. Но чтобъ представить все оное вамъ живѣе, то прицѣплюсь я къ концу прежней нити моего повѣствованія и простру оное далѣе.
Итакъ, препроводивъ помянутымъ образомъ въ городѣ Козловѣ цѣлые два мѣсяца въ безпрерывныхъ суетахъ, заботахъ, хлопотахъ и безпокойствахъ и добившись на-силу-на-силу до конца дѣла моего по канторѣ, — рѣшился я подвергнуть себя трудамъ и безпокойствамъ новымъ, необходимо сопряженнымъ съ тѣмъ неблизкимъ путешествіемъ зимнимъ, въ которое положилъ я непремѣнно отправиться. Отъѣздъ мой воспослѣдовалъ дѣйствительно на другой день, случившійся 17-го декабря, и задолго еще до свѣта. Но какъ ни рано мы съ квартиры своей выѣхали, но, ѣдучи мимо двора, гдѣ жилъ другъ мой, Яковъ Кузьмичъ, не могъ я того сдѣлать, чтобъ къ нему не заѣхать и съ нимъ не проститься и не поблагодарить его за всѣ его себѣ услуги, ласки и благопріятство. По счастію, нашли мы его уже вставшаго и от болѣзни своей поправляющагося. Итакъ, посидѣвъ у него немного минутъ и поговоривъ обо всемъ и простившись, пустились мы въ свой путь изъ города.
Ночь была тогда самая темная и стужа презѣльная, а потому и неудивительно, что не успѣли мы выѣхать изъ Козлова и выбраться въ степь, какъ въ темнотѣ и сбились съ большой, занесенной почти совсѣмъ и непримѣтной дороги и заѣхали далеко въ сторону. Узнавъ, наконецъ, по примѣтамъ, что мы не туда ѣдемъ, стали мы въ пень и не знали, куда ѣхать далѣе и какую избирать намъ изъ попадающихся намъ дорогъ многихъ. Но, по счастію, услышали мы впереди собачій лай и, заключая, что тутъ надобно быть какой-нибудь деревнѣ, на оную и пустились. Мы, и дѣйствительно, скоро послѣ того пріѣхали къ одному, совсѣмъ намъ незнакомому селенію, и рады были, что до онаго добились. Но тутъ новое напало на насъ горе: не можемъ никого убѣдить взять на себя трудъ выпроводить насъ на большую Тамбовскую дорогу: никому не хотѣлось разстаться съ тепломъ и на стужѣ зябнуть болѣе получаса, принуждены мы были стоять, покуда нашли нанять одного знающаго проводника, который и вывелъ насъ на путь истинный.
Тогда старались мы все потерянное время замѣнить скорѣйшею ѣздою, и ѣхали такъ скоро, что со свѣтомъ вдругъ успѣли доскакать до Двориковъ, отстоящихъ за 33 версты от Козлова. Тутъ, покормивъ лошадей и пообѣдавъ по-дорожному, пустились мы въ дальнѣйшій путь и продолжали оный съ такою поспѣшностію, что въ тотъ же еще день, хотя въ прахъ перезябнувъ, но успѣли доѣхать до Тамбова, гдѣ, вмѣсто того, чтобы скорѣй обогрѣться, принуждены были опять съ полчаса стоять на улицѣ и зябнуть на стужѣ, покуда могли отыскать себѣ квартеру, которую хотя и нашли наконецъ въ харчевнѣ, но такую, которой были мы и не рады: проклятая, была такъ холодна, что я принужденъ былъ спать на печи, да и тамъ едва согрѣлся.
Переночевавъ кое-какъ, встали мы опять очень рано и задолго до свѣта. Тутъ почувствовалъ я превеликую боль въ плечѣ, безпокоющую меня крайне. И какъ не трудно было заключить, что произвелъ ее пронзительный холодный вѣтеръ, дувшій мнѣ влѣво съ боку моей повозки, то за нужное почелъ, прежде выѣзда изъ города, заслать въ аптеку и купить въ ней ромашки и канфоры, которыхъ со мной тогда не случилось, и кои нужны были для недопущенія усилиться боли. Аптеку нашли, но сколько ни стучались, но не могли ни кого достучаться: всѣ спали еще глубокимъ сномъ въ городѣ. Подосадовавъ на то, но, не хотя долго затѣмъ мѣшкать, принужденъ я былъ предать плечо свое на произволъ судьбы и велѣть пускаться въ путь, ѣхать намъ было хотя опять очень темно, но, по крайней мѣрѣ, не могли сбиться: по всей дорогѣ и по полямъ и въ лѣсу были кошолки, и онѣ намъ служили провожатыми. Итакъ, мы со свѣтомъ вдругъ прилетѣли въ село Разсказово и остановились кормить въ тамошней харчевнѣ, которая одна только и была въ семъ огромномъ селеніи, да и та прескверная, чадная и безпокойная, но на дорогѣ до того ли, чтобъ разбирать, — мы и той были рады.
Не успѣли мы отпречь лошадей и сколько-нибудь отогрѣться, какъ поднялась такая страшная мятель, что никакъ не можно было далѣе ѣхать и пускаться въ нашу обширную степь, а особливо къ ночи: тутъ не было ни кошолок и ни какихъ другихъ примѣтъ, и всего легче можно было сбиться съ дороги и въ степи погибнуть. Думали, думали, горевали, но принуждены были рѣшиться остаться ночевать въ Разсказахъ. Въ самое то время глядимъ, скачутъ къ намъ и оба наши Рахмановы съ межевщикомъ и пристаютъ въ той же харчевнѣ. «Добро пожаловать», говорю я имъ и радуюсь, что съ ними, по крайней мѣрѣ, будетъ не скучно. «Что, братцы, спрашиваю, какова погодка, и можно ли ѣхать далѣе?» — «Куда тебѣ, отвѣчаютъ они, безъ смерти смерть, мы и сюда на силу доскакали». — «Да какъ же намъ быть?» спросилъ я. «Да ночевать здѣсь, да и только всего», отвѣчали они. «Конечно, говорю я, другаго нечего дѣлать; но квартерка-то, братцы, видите какая скверная, грязная, мокрая, холодная и дурная; въ прахъ мы всѣ тутъ иззябнемъ и обезпокоимся». — «Ну, чтожъ дѣлать, сказалъ Рахмановъ, такъ уже и быть». Но межевщикъ подхватилъ: «постойте, ребята, у меня здѣсь есть попъ Егоръ знакомый, и у него свѣтлички изрядныя, не послать ли мнѣ къ нему и не поможетъ ли онъ въ нашей нуждѣ и горѣ? не пригласитъ ли къ себѣ?» — «Хорошо бы это, и очень-очень недурно», воскликнули мы всѣ.
Тотчасъ наряжается къ попу посланник , а между тѣмъ садимся за столъ и начинаемъ по-дорожному утолять свой голодъ; всѣмъ намъ уже не до разборовъ, а ѣдимъ что случилось съ собою и что нашли у харчевника. Мы не успѣли еще отобѣдать, какъ глядимъ, и самъ отецъ Егоръ въ двери и убѣдительно проситъ насъ всѣхъ переѣхать къ нему въ домъ ночевать; сказываетъ намъ, что у него есть особая теплая свѣтлица, и что намъ въ ней будетъ спокойнѣй; мы тому рады, тотчасъ соглашаемся, благодаримъ его, и пошли того-жъ часа съ нимъ вмѣстѣ, ибо домъ его былъ недалеко, а повозкамъ велѣли переѣзжать послѣ себя. Попъ намъ радъ, а мы рады тому, что нашли у него преспокойную для себя, особую хату. Тотчасъ за нами пріѣхали и повозки наши. «Ну, ребята, говоримъ мы своимъ людямъ, носите постели и все-и-все сюда, и принимайтесь за самоваръ, а ты, братъ, сказалъ Рахмановъ своему повару, принимайся-ка за свои кастрюли и изготовь намъ получше ужинъ, и чтобъ мы всѣ не были голодны». Чрезъ нѣсколько минутъ самоваръ и проявился на столѣ. «Ну, ребята, говоримъ мы между собою, давайте пить чай и отогрѣваться онымѣ». Была съ нами и французская водочка, ну-ка мы затѣвать и пуншик и поить имъ межевщика съ хозяиномъ нашимъ, а мнѣ отыскали мою трубочку; я ну-ка курить и запивать чайкомъ и напился до-сыта. По снятіи самовара, говорю я сотоварищамъ своимъ: ■ну, что-жъ, братцы, станемъ мы теперь дѣлать, до ужина еще долго, и такъ сидѣть скучно?» — «Всего бы лучше, сказалъ на сіе Рахмановъ, заняться картами, но вотъ бѣда, что ни ты, ни братъ въ банк не играете, а Гаврила Алексѣевичъ и ни въ какую». — «Постойте, ребята, воскликнулъ я на сіе: не хотите ли играть въ реверсисъ, это игра такая, въ которую всѣ мы играть можемъ, и навеселимся, и нахохочемся довольно, а при томъ и совсѣмъ незадорная и неубыточная». — «Хорошо-бъ! сказалъ на сіе младшій Николай Рахмановъ; но мы объ ней и не слыхивали и никто изъ насъ ее не знаетѣ». — «О, что касается до этого, то, сказалъ я, такъ я васъ въ одинъ мигъ ей научу; она совсѣмъ немудреная и всякому тотчасъ ее понять можно». — «Ну хорошо, братецъ, сказалъ старшій г. Рахмановъ, поучи ты насъ оной, я охотно хочу ее видѣть». И тотчасъ тогда проявились на столѣ карты отыскали тарелочку, а вмѣсто марок употребили самыя мелкія мѣдныя деньги и я, ну, ихъ учить и разсказывать всѣ правила, при игрѣ сей наблюдаемыя. Какъ всѣ они люди были умные и понятливые, то въ мигъ и поняли они ее, и не успѣли игры двѣ съиграть, какъ сдѣлались уже и мастерами въ оной! А тогда и пошли у насъ смѣхи и хохотанья. Всѣмъ имъ она отмѣнно полюбилась, и межевщикъ только и твердилъ: «ай, квинола! (?) а вѣдь игра прямо веселая и на что ея лучше!» Словомъ, весь этотъ вечеръ провели мы очень весело и за игрою своею и не ■ видѣли, какъ прошелъ онъ. Между тѣмъ изготовили намъ сытный ужинъ, и мы, наѣвшись и напившись, полеглись повалкою на полу спать, имѣя притомъ удовольствіе услышать, что и мятель наша утихла, и что сдѣлалось темно.
На утріе поднялись мы-таки довольно рано. И пустившись въ путь, доѣхали до предѣловъ нашей Пандинской округи, и тутъ разъѣхались врознь: Рахмановъ поѣхалъ прямо въ свое Калугино, а я — въ свою Болотовку, куда и успѣлъ доѣхать еще въ двѣнадцатомъ часу, и радъ былъ, что нашолъ у себя хоть невзрачную и некрасивую, но теплую и спокойную бѣлую свѣтличку. Прикащикъ мой выбѣжалъ меня встрѣчать и не успѣлъ услышать от меня, на чемъ и какъ рѣшилось наше дѣло и за чѣмъ я тогда пріѣхалъ, какъ вспрыгался от радости и не вѣрилъ почти самъ себѣ, что это онъ слышитъ, а особливо не могъ надивиться онъ недогадливости Рахманова и надсѣдался даже со смѣху, какъ я разсказывалъ ему все происходившее у насъ. Однако, я ему подтвердилъ, чтобъ онъ до поры, до времени ничего о томъ не говорилъ и не сказывалъ. Далѣе чудился онъ тому, что хотимъ мы землю межевать зимою, что казалось ему со всѣмъ невозможнымъ дѣломъ. «Молчи! говорю я ему, это не твое уже дѣло будетъ, и можно, а ты дѣлай только то, что я тебѣ приказывать стану!» — «Хорошо, судырь, отвѣчалъ онъ, я готовъ исполнять приказанія ваши, но боюсь чтобъ не вышли у насъ вздоры и чтобъ не взбунтовали наши сосѣди, да и самъ Рахмановъ чтобъ не взбѣленился и не вздурился, какъ узн