аетъ, сколько у него земли отходитъ, и теперь нельзя уже ему не узнать того». — «То такъ, говорю я, однако поглядимъ и посмотримъ, что будетъ, а между тѣмъ вели-ка ты скорѣе заготовлять межевые ■столбы и скажи мнѣ, что у васъ здѣсь дѣлается и происходитѣ». — «Столбы, судырь, тотчасъ поспѣютъ, отвѣчалъ онъ, а мы только-что изготовили къ отправленію въ Богородицкъ къ вамъ обозъ со столовымъ запасомѣ». — «Ну, это хорошо, сказалъ я, благо кстати мнѣ отписать къ домашнимъ своимъ туда письма». Въ самое сіе время въ двери ко мнѣ нашъ приходскій попъ Александръ, съ которымъ мы ► вмѣстѣ и отобѣдали и весь день проговорили. Онъ дивился также тому, что мы хотимъ межевать зимою, и опасался также, что [бъ] не вышло какихъ вздоровъ от тамошнихъ глупыхъ и безразсудныхъ сосѣдей, а я не столько опасался сего, какъ страшился той минуты, въ которую узнаетъ Рахмановъ всю свою ошибку и недогадливость, и занимался уже мыслями о томъ, что мнѣ ему тогда говорить и чѣмъ его успокоивать.
Попъ просидѣлъ у меня до самаго вечера, а сей проводилъ я въ судаченьѣ съ своими о предстоящемъ межеваньѣ и въ писаніи къ роднымъ своимъ писемъ. Сихъ увѣдомлялъ я о своемъ пріѣздѣ въ свою степную деревню и обо всѣхъ обстоятельствахъ и заключилъ тѣмъ, что не знаю еще, какъ пойдетъ наше дѣло, и не могу ничего сказать о томъ, долго ли я тутъ пробуду.
На другой день послѣ сего все утро провелъ я въ совѣщаніяхъ и разговорѣ съ своими о межеваньѣ, а потомъ поѣхалъ къ Рахмановымъ въ Калугино. Тамъ нашелъ уже пріѣхавшую межевую команду и межевщика, отправляющаго въ нашъ уѣздный городъ своего помощника за исправникомъ, а солдатъ по разнымъ деревнямъ за повѣренными и понятыми, ибо безъ всѣхъ сихъ людей къ межеванью приступить было не можно. Рахмановы были мнѣ очень рады; я нашолъ ихъ живущихъ уже въ новомъ, порядочномъ и довольно большомъ домѣ, а не въ такихъ маленькихъ хоромцахъ, въ какихъ живалъ отецъ ихъ. И какъ послѣ обѣда поднялась опять кура, то не пустили они меня от себя, а уняли ночевать, чему я былъ и радъ, ибо хотя до жилища моего не далѣе было верстъ шести или семи, но въ такую дурную погоду и къ ночи ѣхать мнѣ не хотѣлось. Чтобъ веселѣе проводить время, а особливо вечеръ, то засѣли мы играть въ карты и опять въ реверсисъ, который имъ очень полюбился. Итакъ, было у насъ много смѣховъ и хохотанья и довольно весело, а мнѣ тѣмъ паче, что дѣло мое все было на старомъ, и Рахмановъ все еще не усматривалъ своей ошибки, хотя всякой часъ твердилъ Нащокинскую землю и Тарховъ ходъ и былъ все еще въ томъ мнѣніи, что у него ничего не отойдетъ земли.
Какъ кура и мятель не только не унялись въ ночь, но продолжались и во весь послѣдующій день, то господа Рахмановы, особливо меньшой, полюбившій меня отмѣнно, унимали меня пробыть у нихъ и сей день весь; а поелику мнѣ было хорошо, то и самъ я домой не тянулся и охотно на ихъ просьбу соглашался и остался еще у нихъ ночевать. Въ сей день пріѣхалъ къ намъ Тараковскій, а потомъ Бѣляевъ. Сей послѣдній только-что прискакалъ тогда изъ Козлова. У него были также купленныя земли, но какъ онъ во время рѣшенія нашего дѣла не прилагалъ, о полученіи оныхъ ни малѣйшаго старанія, то канторою были они какъ-то и пропущены. А тогда вздумалось ему, упустя время, иттить въ лѣсъ по малину и ихъ отыскивать и доставать. Онъ бросился въ кантору, и, какъ думать надобно, сунулъ тамъ большой кусокъ въ руки, ибо привезъ съ собою къ межевщику письма, въ которыхъ писали къ нему, чтобъ онъ перемѣнилъ нарѣзку на планѣ и помѣстилъ и ему проданную землю. Но межевщикъ усмѣхнулся только и ему сказалъ: «государь мой, этакихъ дѣлъ по приватнымъ письмамъ не дѣлаютъ и мнѣ сего никакъ сдѣлать невозможно, а развѣ привезете вы ко мнѣ формальный указъ о томъ изъ канторы». И съ тѣмъ его отпустилъ. Всѣ начали смѣяться тому, по его отъѣздѣ, но меня обстоятельство сіе весьма озаботило и смутило, и я боялся, чтобъ мнѣ не вышло оттого какого-нибудь помѣшательства. Итакъ, и сей день препроводилъ я въ совершенной о судьбѣ своей неизвѣстности.
Въ наставшій послѣ сего день все утро провели мы въ балагуреньѣ и играніи въ карты, а межевщикъ въ дѣланіи нашего плана. Въ обѣдъ возвратился изъ Кирсанова помощникъ, съ извѣстіемъ, что вслѣдъ за нимъ хотѣлъ пріѣхать и исправник ; также возвратился и одинъ солдатъ, посыланный за повѣренными. Передъ вечеромъ поѣхалъ я домой, и ѣдучи мимо воротъ деревенскаго сосѣда моего, старика Тараковскаго, завернулъ къ нему, чтобъ уговорить его услужить чѣмъ-нибудь межевщику; но какъ у него случилось тогда множество гостей, и всѣ они были подгулявши, то и нельзя было о томъ съ нимъ говорить. Что касается до нашего дѣла, то оно было все еще на прежнемъ основаніи, и Рахмановъ, все еще помраченъ былъ тьмою и невѣдѣніемъ. Между тѣмъ, повѣренный мой и крестьяне бродили въ сей день по степи и отыскивали по Нащокинскому рубежу подлинныя межевыя ямы, ибо столбовъ не было уже ни одного, и всѣ они были въ претекшіе многіе годы растасканы, и я, по возвращеніи своемъ ввечеру домой, нашолъ ихъ въ прахъ перезябшими и измучившимися до безконечности. Но, по счастію, проходили и промучились они не по-пустому, и всѣ ямы отыскавъ, позамѣтили ихъ тычками, за то и сказалъ я имъ большое спасибо.
Не успѣлъ я по-утру на другой день напиться своего чаю и, присѣвъ немного, пописаться, какъ гляжу-ѣдутъ ко мнѣ гости: сосѣдъ мой, г. Тараковскій и вслѣдъ за нимъ и г. Бѣляевъ, Иванъ Авксентіевичъ. Я принимаю ихъ съ обыкновенною ласковостію и стараюсь занять ихъ кой-какими разговорами о постороннемъ. Но у нихъ на умѣ болѣе наше межеванье, и я въ разсужденіи и онаго и кое-какъ ихъ поубаилъ и поуспокоилъ. По отъѣздѣ же ихъ от меня, сажусь въ сани и скачу опять къ Рахмановымъ. Сихъ нахожу я совсѣмъ уже въ другомъ положеніи, ибо завѣса начинала уже подниматься и они узнавать странное и страшное для себя и такое дѣло, которое они себѣ и не воображали, — однако, все еще не довольно ясно усматривали всю истину. Произошло сіе, какъ думать надобно, от того, что какъ въ минувшій день повѣренные и мужики мои бродили по степи, отыскивали и замѣчали ямы, то случилось то увидѣть его крестьянамъ и донести господину своему о томъ, что наши обходили и замѣтили всю ихъ находящуюся въ Нащокинскомъ звенѣ землю, и спрашивали у него, неужели отойдетъ от нихъ вся земля оная. Сіе натурально долженствовало смутить тогда весь духъ въ господинѣ Рахмановѣ, и всѣ мысли его привести въ такое замѣшательство и разстройку, что онъ не зналъ что и думать, и гадать; и находясь въ семъ смущеніи неописанномъ, начиналъ между разговорами самъ мнѣ признаваться, что у него въ Нащокинскомъ звенѣ есть владѣніе. Сіе поразило и смутило и самого меня, но я имѣлъ столько еще духа, чтобъ сказать ему: «а какъ же, братецъ, неужели ты сего до сего времени не зналъ, а кажется ты сколько разъ видѣлъ и разсматривалъ планъ и читалъ опредѣленіе, какъ бы тебѣ, кажется, давно не усмотрѣть и не знать того!» — «То-то и дѣло, сказалъ онъ, качнувъ головою и самъ на себя негодуя: кабы знато было да вѣдано, такъ не то бы можетъ быть было!» — «Ну, сказалъ я на сіе, хотя я и не знаю, что бы такое могло быть иное, но то, по крайней мѣрѣ, знаю, что ежели и отойдетъ изъ владѣнія вашего сколько-нибудь земли, такъ, по крайней мѣрѣ, не я тому причиною, и ты, пожалуй, братецъ, на мой счетъ не относи того и не думай никакъ, чтобъ произошло то по какимъ-нибудь моимъ проискамъ и домогательствамъ. Этого совсѣмъ не бывало, и я въ семъ пунктѣ совсѣмъ ни мало предъ тобою не виненъ, а всему тому виноватъ злодѣй Пашковъ: его, проклятаго, догадало отмежевать себѣ всю сію землю на имя Нащокина, которую отмежевку канторѣ никакъ уничтожить уже было не можно; а что мнѣ она теперь достается, тому причиною совсѣмъ уже не то, а жадность Пашкова и то обстоятельство, что онъ во всѣхъ купленныхъ земляхъ замежевалъ себѣ множество излишней земли, и какъ ихъ всѣ от нихъ отчислили и ихъ сдвинули, то и опросталось тѣмъ звено Нащокина, изъ котораго мнѣ и другимъ покупщикамъ и намѣрили, и это пришло уже само по себѣ и случайнымъ образомъ, по необходимости и безъ всякаго нашего о томъ домогательства; да инако и быть уже не могло». — «Да, да, подхватилъ онъ, слышалъ я тоже и от Гаврилы Алексѣевича: но... но»... Въ самое сіе время подошли къ намъ другіе и помѣшали намъ далѣе продолжать сей важный разговоръ.
Симъ образомъ старался я всячески его поубаить, но изъ послѣднихъ его неоконченныхъ словъ и сказанныхъ «но, но...» — заключилъ я, что всѣ слова мои его далеко еще не успокоили, и подозрѣвалъ, что на умѣ у него есть что-нибудь не даровое противъ меня; а сіе подозрѣніе и увеличилось, какъ онъ вскорѣ послѣ сталъ говорить, что опасается онъ, чтобъ Караваенскіе, узнавъ все дѣло, не сдѣлали бунта и не помѣшали бы ему отрѣзать свою дачу по Коширкѣ от нашей общей округи; и потому, будто бы для сего собственно, сталъ меня просить, чтобъ я допустилъ его напередъ отмежеваться от Караваенскихъ земель, а тамъ бы уже межевалъ свою землю. Неожидаемая сія просьба проникла въ одинъ мигъ сквозь всю мою душу, и я тотчасъ усмотрѣлъ, что это былъ финтъ и затѣянный единственно для выигранія времени, для скованія противъ меня какого-нибудь злаго кова, а потому и не хотѣлъ никакъ, не смотря на всѣ ихъ уговариванья и просьбы, на то согласиться; но представлялъ имъ тысячу справедливыхъ резоновъ, понуждающихъ меня спѣшить своимъ отмежеваньемъ. Словомъ, сколько всѣ они меня ни убѣждали, но я остался непреклоннымъ и радовался тому, что, по крайней мѣрѣ, межевщикъ не мѣшался въ наше, во весь вечеръ продолжавшееся, преніе и сидѣлъ только молча. Вскорѣ потомъ пошолъ онъ со старшимъ Рахмановымъ въ баню, а мы съ меньшимъ братомъ занялись бездѣлушками; и какъ онъ охотникъ былъ до рисованья и во всѣхъ отношеніяхъ и умнѣе, и добронравнѣе, и любопытнѣе былъ старшаго брата, то училъ я его на досугѣ рисовать вилками картинки сквозь бумагу. Что у межевщика съ Рахмановымъ происходило и говорено было въ банѣ, того уже не знаю, а только старшій братъ пришелъ оттуда очень смутенъ и туманенъ.
Какъ вскорѣ за симъ накрыли на столъ и мы поужинавъ пошли всѣ спать, и въ спальнѣ ихъ, гдѣ намъ постланы были всѣмъ постели, случилось быть на сей разъ очень холодно, то я очень долго не могъ заснуть, сперва от того, что долго не могъ согрѣться, а тамъ от того, что раздумался о происшествіяхъ сего дня и обо всѣхъ тогдашнихъ обстоятельствахъ и критическомъ моемъ положеніи. Съ одной стороны, подозрѣніе мое о замышляемомъ Рахмановымъ противъ меня какомъ-нибудь ковѣ, увеличивалось отъ-часу болѣе и, по многимъ его словамъ, не имѣлъ я уже въ томъ никакого сумнѣнія, съ другой-не весьма уже надѣялся на все благопріятство ко мнѣ межевщиково, а начиналъ уже по нѣкоторымъ словамъ его подозрѣвать, что едва ли и онъ не имѣетъ въ заговорѣ противъ меня какого соучастія. Человѣкъ сей, при всей его наружной приверженности и благопріятствѣ ко мнѣ, не совсѣмъ мнѣ нравился: былъ онъ самая проворная и хитрая особа и походилъ во всемъ болѣе на лукаваго іезуита, нежели на добраго и простодушнаго русака. Съ третьей — зналъ я довольно всѣ плутни, шильничество и мытарства, дѣлаемыя межевщиками, и какія могутъ они, ежели захотятъ, строить каверзы, а особливо такіе проворы и хитрецы, каковъ былъ сей. Далѣе приходило мнѣ на мысль и то, что хотя онъ въ преніе наше и не мѣшался, а сидѣлъ только ничего не говоря, но что у него на умѣ было, того неизвѣстно. Можетъ быть, говорилъ я самъ себѣ, онъ въ самое то время выдумывалъ средства к