ъ сдѣланію Рахманову какой-нибудь въ предосужденіе меня помощи, и почему знать, не задобренъ ли онъ былъ уже от него и не убѣжденъ ли держать болѣе ихъ сторону, нежели мою. Кромѣ сего, зналъ я и признавался самъ себѣ, что хотя я и не соглашался дать волю межеваться Рахманову напередъ, но все мое противорѣчіе ничего не значило и было сущими пустяками, ибо зависѣло то совсѣмъ не от меня, а от воли межевщиковой и кого онъ напередъ межевать захочетъ. Далѣе помышлялъ я, что отлаганіе межеванья моего въ долгій ящикъ можетъ не только меня задержать и принудить долго жить въ скукѣ, въ своей мурьѣ, но въ случаѣ семъ всего легче могутъ произойти от сосѣдей моихъ и Караваенскихъ, у которыхъ также земли много отходило, споры и разныя каверзы, могущія надѣлать мнѣ множество пакостей и остановок . А все сіе приводило всѣ мысли мои въ такую разстройку и замѣшательство, что я долго обо всемъ томъ и о способахъ къ отвращенію всего того думалъ. И какъ по всѣмъ обстоятельствамъ находилъ, что тогда дорога была для меня каждая минута, и от ускоренія межеваньемь зависилъ весь успѣхъ моего дѣла, и что мнѣ необходимо нужно было тѣмъ поспѣшить и достигать до того всѣми возможностми, — то рѣшился я, въ случаѣ нужды, взять на помощь себѣ обыкновенную денежную молитву и, не жалѣя денегъ, заткнуть межевщику пасть и заставить его тѣмъ плясать по своей дудкѣ, ибо вѣдалъ изъ опытности, что орудіе сіе можетъ сильнѣе всего дѣйствовать. Что дѣлать? мыслилъ и говорилъ я тогда самъ себѣ; сіе хотя и доставитъ мнѣ новый убыток , но какъ получу, землю во владѣніе, такъ она мнѣ всѣ мои убытки въ одинъ годъ, или въ два возвратить можетъ. А съ сими мыслями и расположеніемъ я и заснулъ.
Наступившій за симъ день былъ тотъ, въ который поднялась, наконецъ, или исчезла вся завѣса, закрывавшая до того глаза Рахманову, и онъ узналъ всю величину своей потери и всю важность своего недосмотрѣнія. Не успѣли мы встать и напиться чаю, как-гляжу-тащитъ Рахмановъ копію свою съ опредѣленія и проситъ землемѣра, чтобъ вмѣстѣ все оное вновь прочесть и спустить (sic) съ планомъ, и чтобъ онъ ему все яснѣе растолковалъ по плану. Итакъ, засѣли всѣ мы за столъ, стали читать вслухъ съ разстановкою и все нужное разсматривать на планѣ, и я думаю, что г. Рахмановъ впервыя тогда читалъ его съ надлежащимъ вниманіемъ и, при помощи общаго нашего съ межевщикомъ толкованія, понималъ все дѣло. Не можно изобразить, въ какомъ душевномъ смятеніи и состояніи онъ былъ въ ту минуту, когда открылось уже всё-и-всё и онъ узналъ, сколь велика была его оплошность. Лицо его то блѣднѣло, то краснѣло, то багровѣло, и онъ только-что кусалъ себѣ губы, непримѣтно вздыхалъ, самъ на себя досадовалъ, но всячески уже старался предъ нами сокрывать стыдъ свой и, въ прикрытіе оного, говорилъ, что теперь видитъ онъ и самъ, что все такъ, какъ мы говорили; но какъ земли от него отходитъ пропасть изъ владѣнія, то, натурально, ему очень ее жаль. «Но такъ уже и быть!» сказалъ, онъ наконецъ, и тѣмъ дѣло сіе повершилъ.
Я радъ-радъ былъ, что дѣло сіе кончилось и что обоимъ намъ съ межевщикомъ удалось, наконецъ, его удостовѣрить въ томъ, что причиною тому совсѣмъ не я, а всему злу производителемъ былъ Пашковъ своимъ Окоровскимъ межеваньемъ, и что, по самому тому, ему досады имѣть на меня за сіе зло не за что. Итакъ, повидимому, и остались мы по-прежнему друзьями и пріятелями, однако, я не совсѣмъ наружности сей вѣрилъ, а имѣлъ причину все-таки имѣть опасеніе. И что я въ мнѣніяхъ своихъ не обманывался, то и оказалось въ скорости.
Едва только мы все сіе кончили, какъ и подступилъ къ межевщику помощникъ его съ вопросомъ, куда прикажетъ онъ посылать за рабочими, и какое назначать имъ мѣсто? И межевщикъ тотчасъ назначилъ къ тому Рахманову деревню Коширку. Слово сіе кинуло меня ажно въ жаръ: такъ смутился я, сіе услышавъ. А! а! вижу я, что это значитъ, подумалъ и сказалъ я тогда самъ въ себѣ; вотъ догадка моя и совершилась! И какъ легко я могъ заключить, что наступила минута самая критическая и что мнѣ не надлежало терять ни одного мгновенія ока, а ковать желѣзо, покуда оно было еще горячо, — то, изъявивъ на лицѣ своемъ крайнее смущеніе и огорченіе, подошелъ къ межевщику, подавилъ ему непримѣтно руку, такъ что онъ догадался, что я хочу поговорить съ нимъ наединѣ и пошолъ самъ въ другую комнату. Межевщикъ, будучи человѣкомъ догадливымъ, тотчасъ увернулся вслѣдъ за мною въ спальню, а я, схватя его за руку, и безъ дальнихъ окольничествъ, ему сказалъ: «пустое это ты затѣваешь, Гаврила Алексѣевичъ, и послушай-ка: я, по всему твоему ко мнѣ благопріятству, почиталъ тебя себѣ другомъ, итакъ — неужели я обманулся въ этомъ мнѣніи о тебѣ, и ежели нѣтъ, то докажи мнѣ свою дружбу, отмежуй меня напередъ и будь увѣренъ, что безъ благодарности от меня не останешься за то; и увѣряю тебя, какъ честный человѣкъ, что услужу тебѣ такимъ кускомъ, какова ты вѣрно от Рахманова не получишь, — пожалоста, одолжи меня тѣмъ!» Сказавъ ему сіе, подалъ я ему руку, а онъ, только покраснѣвъ въ лицѣ, мнѣ сказалъ: «хорошо, изволь!» И тотчасъ от меня брызнулъ. Чрезъ минуту потомъ подхватилъ онъ за руку Рахманова и повелъ его для такой же тайной конференціи въ спальню. Что они тамъ говорили, того уже не знаю, но говорили что-то долго и видно — межевщикъ его уговаривалъ къ согласію, что межеваться напередъ мнѣ, ибо не успѣли они выттить оттуда, какъ межевщикъ, кликнувъ помощника, сказалъ ему, что онъ намѣреніе свое перемѣнилъ и чтобъ посылали за работниками и велѣли явиться имъ въ Болотовку. Сіе меня обрадовало, и надежда моя начала возобновляться. Межевщикъ, отвернувшись опять, сказывалъ мнѣ, что Рахмановъ невѣдомо-какъ досадуетъ самъ на себя, что прозѣвалъ столь важное дѣло; но яде его убаилъ и доказалъ что пособить тому уже нечѣмъ и его поуспокоилъ. Я благодарилъ втайнѣ моего Бога и не смѣлъ еще вѣрить, чтобъ желаемое совершилось. Къ обѣду подъѣхалъ къ намъ одинъ изъ тамошнихъ помѣщиковъ г. Ржавитиновъ, а послѣ обѣда молодой Тароковской, но я, почувствовавъ, что спавши въ холодной комнатѣ попростудился, а къ тому-жъ, желая сдѣлать разныя пріуготовленія и наряды, не сталъ долго медлить, а поѣхалъ домой, и ввечеру напился своего декокту и тѣмъ простуду свою уничтожилъ.
Все сіе происходило наканунѣ уже самого праздника Рожества Христова. Икакъ въ оной межеванью быть было еще не можно, то, между тѣмъ какъ люди ходили къ завтрени и къ обѣдни, занимался я все утро дома другими дѣлами. Я послалъ повѣреннаго своего вымѣривать ложечныя вершины, дабы намъ такъ нарѣзку сдѣлать, чтобъ было безобидно моимъ деревенскимъ сосѣдямъ и не могло произойтить дальняго спора. Повѣренный мой исправилъ коммиссію сію очень хорошо и сдѣлалъ мнѣ всему абрисъ. Дождавшись его и отправивъ мужиковъ въ степь разрывать въ снѣгу ямы, поѣхалъ я обѣдать къ Рахмановымъ и на-силу засталъ у нихъ обѣдъ. Рахмановы были мнѣ рады, однако можно было примѣтить, что были они сумрачны. Но дѣло шло своимъ чередомъ: передъ вечеромъ собрались, забрали все нужное и поѣхали всѣ ночевать ко мнѣ въ деревню. Тутъ постарался я всѣхъ ихъ угостить какъ-можно лучше, и, между тѣмъ, какъ приготовляли, какъ умѣлось, добрый и сытной ужинъ, ну-ка я ихъ поить чаемъ и, тѣхъ кто пилъ, пуншемъ и другими напитками, которыми позапасся я въ Козловѣ; а потомъ, ну, играть въ карты, шутить, балагурить, и весь вечеръ провели весело и съ удовольствіемъ. Наконецъ, по[т]чивалъ ихъ ужиномъ, и всѣ были имъ и угощеніемъ моимъ довольны, всѣ сдѣлались друзья и братья и полеглись наконецъ повалкою на полу спать.
Наконецъ наступило 26 число декабря, въ который день начало желаніе мое совершаться, и тянувшееся слишкомъ 20 лѣтъ дѣло приходить къ окончанію. Въ оной, не смотря на тогдашніе праздники, положено было учинить межеванью нашему начало, и въ сей день вырѣзать ближнія 100 десятинъ мнѣ въ чрезполосномъ нашемъ владѣніи и въ землѣ дачной. Господа тамошніе-мои деревенскіе сосѣди: Тараковской, Язвинцовъ, Бѣляевъ и Молчановы вздумали-было калякать и спорить. Но мы смѣялись только пустымъ ихъ разглагольствіямъ и поговоривши дѣло свое, пріѣхавъ на Лѣсное-Ложечное, благословясь начали. Тутъ особливаго примѣчанія достойно было то, что на самомъ томъ мѣстѣ, гдѣ надлежало поставить намъ первый межевой столбъ, получили мы извѣстіе такое, которое заставило меня от радости плакать. Привезены были письма къ Рахманову, которыми увѣдомляли, что, наконецъ, послѣ продолжительной, кровопролитной, самой трудной и многихъ милліоновъ намъ стоющей осады, городъ Очаковъ палъ и на Николинъ день взятъ былъ нашими войсками приступомъ. Порадовавшись тому и врубивши въ землю первый столбъ, пошли мы межевать по снѣгу далѣе. По особливому счастію, от бывшаго незадолго до того дождя и послѣдовавшаго за нимъ жестокаго мороза, вся поверхность тогдашнихъ глубокихъ снѣговъ такъ окрѣпла и сдѣлалась тверда, что намъ можно было ходить по ней, какъ по мостовой; и случилось сіе какъ нарочно въ пользу нашу, ибо безъ того не можно-бъ было никакъ межевать. Съ другой стороны, день случился красный и ясный. Итакъ, въ нѣсколько часовъ мы сію маленькую дачку и отхватали. Причемъ не могу и понынѣ безъ нѣкотораго душевнаго удовольствія вспомнить, какъ мы съ любезнымъ Николаемъ Степановичемъ, перелазивая чрезъ глубокое Лѣсное-Ложечное, утопали нѣсколько разъ въ снѣгу, какъ, подавая руки, таскали другъ друга изъ онаго и какъ тому хохотали и смѣялись. Взлѣзая въ теплыхъ сапогахъ и отягченъ будучи шубами по глубокому снѣгу на гору очень крутую, выбился я на полугорѣ совсѣмъ изъ силъ, и такъ, что принужденъ былъ на полугорѣ сѣсть и противъ солнца на снѣгу отдыхать, и не помню, чтобъ когда-нибудь я съ такимъ удовольствіемъ отдыхалъ какъ тогда тутъ. Сосѣди наши, видя, что ихъ не слушаютъ, съ досады уѣхали от насъ прочь, да и мы довольно поозябли. Я затѣял-было взять съ собою большой чугунный котелъ съ жаромъ для обогрѣванія рукъ, но — такая бѣда, что возить его съ собою было не можно, ибо настъ хотя людей на полѣ поднималъ, но лошади проваливались и ѣхать на нихъ цѣликомъ былъ сущій матъ.
Дачка обмежевалась тутъ мнѣ очень хорошая, и я, любуясь ею и ея выгодными угодьями, замышлялъ уже поселить на ней подлѣ Ложечнаго со-временемъ особую деревеньку. Кончивши дѣло, возвратились мы домой, гдѣ дожидались уже насъ присланные от господъ Тараковскаго и Язвинцова звать насъ къ нимъ въ гости, куда, напившись чаю, Рахмановы тотчасъ и поѣхали, а мы съ межевщикомъ за ними, и были сперва у Язвинцова, Авраама Родіоновича, а потомъ у Тараковскаго, гдѣ у нихъ были съ межевщикомъ тайные противъ меня переговоры, ибо они всѣмъ снисхожденіемъ моимъ были недовольны. Но какъ дѣло было уже сдѣлано, то я мало уже тѣмъ безпокоился. Наконецъ, всѣ возвратились ко мнѣ и, отъужинавъ, опять у меня ночевали.