Еда стояла на столе нетронутой. Дед обедать не стал, почему-то и Степке есть не хотелось. Два раза она выходила на опушку и Дружка брала с собой. И с берданкой выходила. Слушала, не гукнет ли кто в тайге, но нигде и ничего не гукало.
А вечером, когда они сидели во дворе возле очага, Степка увидела, как их гость перешагнул через прясло. Увидела и закричала:
— Гляди, дедка! Сохатый в огород забрался!
— Еще чего скажешь!
— Погляди хорошенько. Ну и ну, оглобля березовая...
И, вскочив, побежала куда-то. Вернулась и снова уселась возле очага.
Кешка поклонился, снял ружье, котомку и, вздохнув, сел на чурбак. Длинные руки его тяжело легли на колени. Дед оглядел тощую котомку и сердито проворчал:
— Язви ее... Так и знал.
— Чего так? — недоуменно поглядел Кешка.
— А то, парень, если-ф собрался на охоту, уходи тайком, чтоб бабий глаз тебя не подглядел. У бабы худой глаз, шибко нехороший, — дед ворчал, морщился, словно сердился на весь белый свет.
— При чем же тут бабий глаз, дедушка? — не понимал Кешка.
— А при том, ты еще только бродни обувал, а Степка, язви ее, тебя со всех сторон обглядела. Я все видал, все примечал.
— Она же спала как сурок, Степка-то!
— То-то и есть — не спала. Девки — они народ дошлый, она вроде бы и дрыхнет, а свое дело в уме держит и не упущает.
— Оттого, что ты, дед, не спал и поглядывал, он и не добыл ни шиша, — весело вмешалась Степка, снимая с крюка вскипевший чайник. — А уж я — ну никак ни при чем. И глаз у меня не урочливый. Я счастливая!
Кешка тоже повеселел. Слыхивал он от старых охотников немало всяких баек о предрассудках и причудах таежников. Как-то дед Силуян сказывал ему, что один друг его, чтобы «не изурочиться», за сутки до охоты уходил из дому и ночевал в крапиве, а затем весь в волдырях отправлялся на промысел.
— Соснул бы часок-другой на сеновале, все, однако, было бы в лучшем виде, — ворчал дед. — А еще лучше в стайке спать, там, где корова либо овечка, скотиньего запаха зверь не боится. Удача — она баба с норовом, кого полюбит, а кого и нет. Не забывай этого.
Степка ушла в избу готовить ужин, она брякала посудой и мурлыкала веселую песенку. А когда в избу зашли дед и Кешка, она засветила лампу и, задернув занавески, удивленно вскрикнула:
— Господи помилуй! Кешка, пешка, сыроежка... Меткий стрелок-охотничек. Где ты так угостился?!
— Что вы имеете в виду, фройляйн?
— Эге — фройляйн! Красиво! Но ты мне зубы не заговаривай и не соблазняй такими словечками, а сказывай, где это ты? Медведь, что ли, тебя так обиходил?
Лицо у Кешки было в синяках и ссадинах, губы распухли; рукав у гимнастерки был наполовину оторван. Он и сам вдруг оробел, когда увидел себя в зеркале.
— Вот черт! — проворчал он, отстраняясь от зеркала. — И не подумал ведь, что так покарябаюсь.
— Взгляни, дедка, на этого добытчика!
— Какая невидаль, — недовольно сказал Кешка. — Ничего страшного. Полез на дерево, а сучок оказался гнилым, ну и трахнулся.
Дед Кайла отнесся к этому совершенно спокойно — чего не случается на охоте, а это пустяк: до свадьбы подживет.
— А чего смеешься? Эх, девки, девки, востры на язык. Скороговорки. Ну, чего раскудахталась?.. — дед уже начал сердиться. — Возьми медвежьего сала и помажь!
Степка подала Кешке полотенце, а когда он, умывшись, снова подошел к зеркалу, она встала на табуретку и принялась смазывать его синяки и ссадины терпким, наверно давно вытопленным медвежьим жиром. Кешка сопел и морщился — ему не по душе было такое лечение, а Степке — наоборот, ей казалось, что она наконец нашла для себя интересное дело.
— Пожалуйста, не вертись и бакланом своим не крути, — ворковала она у самого Кешкиного уха. — Вот здесь чуток подмажу, здесь... И шею ободрал. А ухо-то... Здорово, чуть совсем не отхватил. Эх ты, страдалец... Кешка, пешка, сыроежка...
— Это я уже слыхал, господин доктор, — Кешка кисло поморщился от неприятного запаха и скользкой липкости жира. — Хватит, довольно, ты так напитаешь этой медвежатиной, что все собаки станут на меня кидаться.
— Я бы такого охотничка, как ты, близко к тайге не допускала — одна морока с такими!
— А ты думаешь, если-ф пошел, значит, беспременно пофартит? — вмешался дед. — И зверь и птица — все под твое ружье так сдуру и побегут. Места незнакомые. Обглядеться сперва надо. Пообнюхаться. Тайга — она со своим запахом: наша один запах имеет, Ермаковская — другой, Таштогольская — третий. Знать надо. Считай, парень, что разведку ты сделал. Так или нет?
— Так, так, дедушка. — Кешка принялся за еду.
— Шибко не горюй и на Степку не злобись. Все одно по-нашему выйдет! — Дед поглядел на внучку и хитро сощурил глаз...
Тетка
На этот раз Кешка внял совету деда Кайлы: с вечера ушел из избы, подремал немного в амбаре, а как только чуть-чуть забрезжило, подался в тайгу. Однако пошел он все-таки не туда, куда советовал дед, но и не в ту сторону, где встретился с Рыжим. Ну и поперешный же ты человек, Кешка!
Шел он проворно и, может, поэтому опять не замечал ни зверей, ни птиц, хотя тайга вместе с рассветом все заметнее оживала и наполнялась непостижимым таинством этой жизни.
И как в тот свой первый выход, этот «форсированный» марш притомил его, погасил в нем охотничий задор и теперь он, как бы походя, с привычной ленцой собирал ягоды и наслаждался ими. Затем уселся под раскидистым кедрачом, чтобы отдохнуть.
«Зайцев и тех не видать, чума, что ли, какая их вытравила, — подумал он. — Глухариных выводков — где они? Ими тоже не пахнет...»
Место было глухое, с двух сторон подступали горы. Кешка сидел на косогоре, ниже — пойма, буйный подрост пихтача и осинника, там же протекала и речка, и ветер порой доносил сюда кислый запах топких илистых берегов и вскрики чаек. Вскоре Кешка заметил человека, который пробирался почти в том же направлении, в каком только что шел и он. Кешка стал наблюдать за ним, схоронившись за деревом. И без меры был удивлен, когда заметил, что это — женщина. На ней была синяя тесноватая кофта, серая юбка, на голове платок. Женщина собирала ягоды и тут же отправляла их в рот. Ни кошелки, ни ведра — никакой посудины у нее не было. В руках длинная палка. Поднявшись до того места, где сидел Кешка, она остановилась и стала оглядываться вокруг.
И тут Кешка был окончательно поражен. Из-под платка, повязанного по-старушечьи, торчала густая черная борода! Вытянутое худое лицо, тревожный взгляд испуганных глаз — все говорило о том, что уже не первый день этот человек скитается по тайге, и каждый хруст ветки, всякий шорох травы оборачивается для него смертельным страхом. Не высовываясь из-за дерева, Кешка крикнул:
— Эй, тетка, черная бородка!..
«Тетка» сперва упала наземь как подкошенная, затем вскочила, подхватила подол юбки и пустилась бежать.
— Стой! Сто-ой, тетка, стрелять буду!.. — сорвался и побежал за ней Кешка.
«Тетка» летела как лань, легко перепрыгивая камни и мелкий кустарник. Бежала она не под гору, а поднималась все выше и выше, так же, как бегут вспугнутые косули. И казалось, что она не устает, а затеяла этот бег, чтобы поскорее избавиться от погони. Кешка не поспевал за «теткой», но и не упускал ее из виду. Он бежал и совсем не думал над тем, зачем бежит и нужна ли ему вообще эта дикая «тетка». Расстояние между ними все увеличивалось. И Кешка уже чувствовал, что он задыхается и вот-вот, обессилев, упадет. Вскинув ружье, он выстрелил вверх. «Тетка» вдруг остановилась, заметалась туда-сюда, как перед непреодолимой преградой, раскинула руки и полетела вниз, точно огромная птица. Кешка добежал до обрыва и в изумлении остановился. Легконогая бородатая «тетка», скрывшись на одно мгновение в клокочущем водовороте, вынырнула и поплыла к противоположному берегу. Вылезла из воды, погрозила Кешке кулаком и скрылась в кустах.
Кешка опустился на этот кремнистый выступ горы, с которого бросилась «тетка». Посидел немного, поднялся, еще раз поглядел туда, вниз, где пенились и бушевали воды безымянной речушки.
— Что это за... — он не договорил, какие-то странные мысли захлестывали его. «А может, это совсем не тетка и даже не человек — какое-то дикое и еще неизвестное существо? Если это человек, мужчина, на кой черт ему этот бабий наряд здесь, в тайге? Может, он ненормальный? Но если так, то ему и вовсе нечего делать в тайге — он должен находиться в сумасшедшем доме. А потом, такие люди, наверное, никого не боятся?..»
Он с еще большим вниманием поглядел туда, вниз, покачал головой. «Нет, это какой-то театр. Страшная сказка, чтобы пугать ею детей. Но я не думаю, что Тимошка и Ларька поверят мне, если я стану рассказывать им. Да и Настя поднимет меня на смех. Дед, конечно, сделает вид, что верит мне на все сто процентов, поскольку хорошо знает тайгу, но непременно пристроит к этому какую-нибудь свою партизанскую байку. Впрочем, в здешних местах можно встретить и не такое. Даже снежного человека... И все равно, чтобы так легко и безбоязненно сигануть в эту бездну — нужно иметь не только хорошую тренировку, но еще и железные нервы. Надо уметь что-то соображать и пользоваться хотя бы примитивными расчетами... А место здесь и в самом деле красивое, — подумал Кешка, поглядывая по сторонам. — Даже живописное, как на картинах великих художников».
Созерцая окружающее, он и подумать не мог, что пройдет какое-то время и ему приведется еще не один раз побывать на этом каменистом обрыве, куда даже страшно надоедливый гнус почему-то не долетает.
Отдохнув и восстановив дыхание от этой безуспешной погони за «теткой» с бородой разбойника, он еще раз огляделся вокруг, чтобы не забыть это место.
Заглянул туда, где о камни грохотала вода, и покачал головой.
«Вот это да-а... А юбка-то, юбка, как зонт, вздулась над ним и ноги лохматые оголила. Вот тебе и «тетка», без парашюта... Ну и дела...»
На охоте
Было еще совсем темно, когда они вышли со двора. Кешку почему-то слегка знобило. Впереди, мягко ступая, шел дед Кайла. Собаки с ним не было. Дед брал собак только осенью да зимой, когда поспевала пушнина. В другое время ходил один — собака пугала птиц, а дед страсть как не любил, когда не вовремя и без надобности тревожат лесных жителей.