ваченные первой и еще несмелой сединой, неопрятно торчали. Поглядев на эти стыдливо прячущиеся седины, на хвостики порыжелых усов, словно прилепленных на концах опущенных губ, Кешка втайне подумал: «Эх, дедок, дедок, сидеть бы тебе на печи да греть задницу!» Промыв рану, он порылся в своем мешке, разодрал надвое полотенце и забинтовал им плечо рыболова.
— Порядок, дедок. Отдыхай. Да сходи подмойся, а то...
Дедок, охая и конфузливо пряча глаза, пробормотал:
— Он вон какой чертолом... Внутренности, однако, повыдавил, проклятущий...
Рыболов
Кешка ликовал от радости.
«Медведя подвалил! Надо же! Дед Силуян не поверит. Нет, ни в жись даже!..»
Как оглашенный носился он по берегу. И мечтать не мечтал и вот на тебе!..
Облюбовав две стоявшие рядом лесины, Кешка положил на их сучья крепкую перекладину и стал подвешивать медвежью тушу, чтобы сподручнее было свежевать. Рыболов глядел на парня и молча дивился его силе и ловкости. «Верток, язва... Ишь как оборачивается». А Кешка, будто позабыв и о рыболове и о многом другом, довольный и радостный, сдирал теплую, пахнущую сырым мясом шкуру, и, хотя никогда раньше не приводилось ему делать такого, все шло как надо.
Шкуру он повесил на другую перекладину и точно так же, как висела шкура на прясле у деда Кайлы, — мездрой кверху. Рыболов обратил внимание на большую дыру в медвежьей шкуре почти у самого уха и сказал:
— Разрывной катнул?
— Жаканом из левого, — потный и радостный, улыбался Кешка. — Из него ахнул! Стрелял с той стороны — оттуда легкой пулей медведя разве возьмешь? А это уж — надежно.
— Оттуда-то ты и меня мог уложить!
— Я — меткий. И глазомер у меня — как в аптеке. Суворовский глазомер!
Прищурив глаза, рыболов мысленно прикинул расстояние, поглядел на ружье, приставленное к дереву, потом — на Кешку.
— Ловко, однако...
Сказал и закрыл глаза, умолк. А Кешка все хлопотал возле медведя. Затем принялся таскать большие, как бомбы, окатные камни. Соорудил из них очаг, разжег огонь и пошел собирать рыбу. По берегу без боязни разгуливали черные вороны, некоторые из них уже успели полакомиться и в сытой дреме покачивались на прибрежных кустах. Рыбы оказалось много; крупную Кешка собрал и принес к очагу.
— Чего с ней делать-то? Есть, однако, хочешь? — спросил он, держа в обеих руках по серебристому тайменю.
— Моченьки моей нету, — простонал рыболов.
— А ты шибко-то не распускайся. Возьми себя в руки.
— Ладно... Делай что хочешь. Делай...
И Кешка снова принялся за работу. А дедку — ему, кажется, и в самом деле было не до еды. Он бормотал что-то непонятное, порой тревожно вскакивал, потом затихал и в эти минуты украдкой, но с цепким вниманием разглядывал своего спасителя. Кешка же продолжал свое дело: клал на раскаленные окатыши куски медвежатины и рыбы, переворачивал их заостренной палочкой и с наслаждением вдыхал вкусный аппетитный запах. Жаркое скворчало, как на сковородке, румянилось. Кешка даже что-то замурлыкал. И тут, вспомнив, как рыболов ловко выхватывал из реки тайменей и хариусов, рассмеялся.
— Здорово у тебя получалось, дедок!
— Чо такое? — нахмурился тот, словно это веселое замечание парня неожиданно спутало его мысли. Но раскрасневшееся Кешкино лицо являло собою святое мальчишеское простодушие, так что дедок, чуть помешкав, тоже попробовал улыбнуться.
— Пошто «здорово-то»? Ну?
— Рыбу, говорю, ловил здорово.
— Э-э, я только подбирал ее... — кряхтя и морщась, он подвинулся к очагу. — Чужую добычу воровал. Главное дело тот исполнял, — указал он на медвежью тушу. — Рыбак он уловистый. Грамотный, язва...
А Кешка не понимал и удивлялся.
— Что так гляделки-то уставил?
— Ты чего-то не то толкуешь. Как это?
— А так... Будто не слыхал, как ботало по воде-то!
— Ну и что из того, что ботало?
— А то, что он со скалы бревна в реку скидывал ну и глушил. В ямах сейчас самая рыба. А я вот хотел воспользоваться...
— Гляди ты, что делается! — в изумлении качал головой Кешка. — Вот дает михайла! Вот это да-а...
Он вспомнил и те камни, что катились на них с горы, и рассказ деда Кайлы, показавшийся ему тогда охотничьей байкой. «Да неужели это он, «собеседник» дедушки Кайлы? Неужели тот самый?..» Сердце его затосковало от нелепой догадки. Он даже пожалел, что поступил так решительно и жестоко.
Сидя возле огонька, они ели молча и обстоятельно, будто готовились к дальней дороге. Дедок, казалось, уже наполовину пришел в себя и даже решил пропустить капельку «огненной водицы», чтобы «укрепиться» и отогнать хворь, нежданно-негаданно свалившуюся на его голову. Предложил и Кешке, но тот наотрез отказался.
— Не-ет, нутро не принимает эту заразу. Я лучше холодненькой! Из речки.
Отпив из фляжки несколько глотков спирта и закусив куском таймешатины, дедок долго и раздумчиво глядел куда-то поверх Кешкиной головы, потом спросил:
— Скажи, паря, ты што, следил за мной?
— С-следил? Как это?!
— Да вот узнать охота, — дедок не сводил с Кешки зло прищуренных глаз.
— Следил, говоришь? — у Кешки даже в голове почему-то зазвенело от этого слова.
— Так уж сказалось. Ответ за тобой.
— Нужен ты мне, такой красивый! — как порох взорвался Кешка, бросил недоеденный кусок и, схватив ружье и мешок свой, кинулся прочь от костра.
— Постой!
— Пошел ты!..
— Постой, говорю! — крикнул дедок. — Чего взбрындил? Спросить нельзя?
— Это не спрос, — коробясь от злости, буркнул Кешка.
— Ну-к, што же... извиняй тогда. Не станем больше про это поминать. Я — так...
Кешка остановился, но к очагу не подходил. От обиды темнело в глазах. Неужели он где-то промахнулся и дал повод подумать о себе так явно и оскорбительно?
— Подь сюда. Чего так-то?
— Что ты от меня хочешь?!
— Иди сядь, — и он снова заохал, застонал. — Один труса сыграл: полез на гору, к медведю, да, видать, убег, от одного вида убег, а теперича и ты...
— Кто убег?
— Ну, это мое дело... — дедок прятал смятенный свой взгляд, он явно не ожидал такой реакции со стороны Кешки и, быть может, сейчас уже раскаивался. — Скажи, как тебя звать?
— Ну, это тоже мое дело.
— Ишь ты!
— Очень тебе нужно, как меня звать?
— Кабы не нужно — не спрашивал.
— Кешкой меня зовут, — не сразу, но с вызовом сказал он. — Чего еще тебе надо?
— А ничего боле. Кешкой так Кешкой.
— А что так удивился?
— Не удивился. Дива никакого не вижу.
— А тебя как звать-величать?
— Хитер, язва, — опять зверьком глянул дедок. — Много знать хошь, паря. Никак! Хозяин — и все.
— Хозяин так хозяин — наплевать.
— Вот и договорились, — дедок косо ухмыльнулся. — Давай есть будем, брюхо, оно сердиться долго не может.
Кешка не ел, а вяло жевал, словно по принуждению. Глядел по сторонам — то на реку, то на медвежью тушу на вешелах; к сердцу присосалось что-то холодное и липкое, оттого и встреча эта как-то сразу поблекла, и удачливая охота — все стало совсем обычным.
Хозяин, мрачно насупившись, пощипывал усы, подергивал забинтованным плечом — боль, не переставая, напоминала о себе. Но было похоже, что не столько боль ранения терзала его, а что-то совсем другое. Молчание тянулось долго, уже погас костер, остыли и затвердели куски жареной медвежатины. Дедок прокашлялся и сказал:
— Вот что, паря, не станем боле об этом калякать. А в части меня не сумлевайся. Беда ли какая приключится али еще что — в виду имей. Помощь и поддержку завсегда получишь.
— Ну да чего там, — рукой отмахнулся Кешка.
— Помолчи, я, однако, знаю, об чем говорю. Мужик я сердитый, нрава крутого и спорить не советую. Понял али нет?
— Вроде понял.
— А ты не вроде, а по делу...
Солнце все ниже западало за горбатый хребет, но тепло все еще клубилось в прибрежных зарослях. Густо пахло размокшей древесной корой, рыбой и сырой медвежатиной. Хозяин и Кешка, успокоенные и сытые, спали возле дотлевавшего костра.
Петух
Рыжий шумел и ругался. Кешка услыхал сквозь сон, но глаз не открывал — ждал, когда неурочный и незваный гость протиснется меж камней и зайдет в «горницу».
— Чего расшебутился, заяц? — проворчал Кешка, скидывая с себя медвежью шкуру.
— За зайца могу и наподдавать, сегодня я злой.
— Ого! Тогда надо поскорее вставать.
— Шутить изволите?.. Зарылся, как барсук, воздух портишь и ни до чего тебе дела нету. А я вот Султана измолотил, аж кулаки стонут. Сволочь продажная! — нервными рывками Рыжий теребил бороду.
— А к чему драться-то? Богатство поделить не можете?
— Богатство? Эх ты, коромысло горбатое... — Рыжий присел на камень, устланный свежими, с еще не облетевшей листвой прутьями тальника, приготовленными для верши. — Не все мерится аршином, приятель, и богатство, оно тоже не всегда в сундуке или в котомке.
— Раз нет богатства и не стоит на вашем пути прелестная дама, драка беспричинна и глупа, как петушиный поединок, — заключил Кешка, сладко позевывая.
— Причина есть. Ты — причина, из-за тебя, черта!
Кешка протер кулаком глаза и уставился на гостя.
— Из-за меня?.. Вот это уж глупее петушиной дури.
— Насчет петухов мы еще поговорим. А сейчас с кем ни сойдешься, разговор о тебе, — уже без ругани, серьезно продолжал Рыжий, выискивая по карманам табачные крохи. — Хозяина спас! И угадал-то ведь в какой момент!
— Какой спаситель — случай подвернулся.
— Да вот не каждому такой случай подвертывается.
— Может, и ты думаешь, как Хозяин?.. Выследил, мол, или того хлеще — медведя подговорил, в преступный сговор с мишкой вступил. А?
— Смешно тебе... Что подумал Хозяин, того не знаю, — в раздумье насупился Рыжий. — А нам он сказал: мозгляки вы и шнурки против этого парнишки, и, ежели кто приобидит его, сам судить стану. Одного уже осудил: по морде съездил и сказал, чтобы на глаза больше не попадался. Вот так. А покуда медвежатину твою жарим. Живем, как на Кавказе, — шашлыками питаемся. Лафа!