— Встретились, чего же?
— Отложим разговор.
— А чего откладывать?
— Да потому что настроение у меня сегодня неважное.
— Тогда подождем, не к спеху.
Петька вытянул кривые ноги, туго оплетенные грязными обмотками, и отвернулся. Кешка подумал: «Не старые счеты — зависть тебя грызет, Петух общипанный». А пожалуй, хорошо, что до сих пор на встречу с ним приходил не сам Дубровин. В этих условиях, возможно, только предусмотрительность и осторожность Дяди спасает Кешку от провала, а быть может, и от более худшего.
Расплата
Прошло два дня после «свидания» с Петухом. Кешка пытался было отмахнуться от этой встречи, как от назойливой мухи, забыть ее, однако не получалось: болью влезло в него это свидание. И почему-то теперь уже не хотелось никого видеть. Похоже, он чего-то боялся, хотя не признавался в этом даже себе, но от этого ничего не менялось да и не могло уже измениться. И потому как бы далеко ни забирался он теперь в тайгу, на какие бы высокие горы ни подымался, он уже не переставал ощущать на себе взгляд одичавшего Петуха. Казалось, что Петька стоит где-то рядом, за его спиной и целится в него из автомата. Так пока только казалось: возле него никого не было, и это, пожалуй, было плохо — одиночество становилось невыносимым, оно сковывало его силы, угнетало.
К своему вольфшанце он каждый раз возвращался теми же тропами, по тем же логам и увалам, где встречался со Степкой. Вот кто теперь нужен был ему — Степка. Только она смогла бы понять и успокоить его. Думал он о ней с тревогой и болью. Думал, как отвести от нее беду, которая ходит уже по пятам. Теперь по крайней мере уже двое встречались со Степкой: Кулак и Петух, это значит, и Хозяин наслышан о ней в достатке. А для Кулака и Петуха — для них хорошо все то, что отвечает их желаниям и вкусам. И может, они в эти часы тоже бродят где-то и с той же целью: увидеть Степку, а точнее — подстеречь и поймать ее... Кешка остановился, во рту было сухо, кровь стучала в висках. Только тут он заметил, что поднимается в гору. Огляделся. Это был как раз тот косогор, где он когда-то повстречал Авдотью. Закинув за спину ружье и подобрав палку покрепче, он пошел по старому следу загадочного незнакомца. В лесу было тихо и душно, как бывает перед грозой. В ложках нестерпимо пахло багульником. На камнях, на ярком, но уже не столь горячем солнце нежились ящерицы, по шершавым стволам деревьев шныряли яркие поползни. День клонился к закату. Кешка наконец поднялся на вершину утеса и остановился на вытянутой, как коровий язык, проплешине, откуда была видна вся округа. Отсюда тайга уступами спускалась вниз, к реке. Над утесом вольготно гулял свежий ветер, и совсем не надо было отпугивать гнус — он не поднимался так высоко. Заглянув вниз, на пороги, означенные белыми вихрастыми бурунами, Кешка невольно подумал: «Авдотья не запнулась и не задумалась — катнула туда и вся недолга. Значит, дорожка знакомая. А может, страх ее столкнул?»
Усевшись у самого обрыва, он стал кидать камешки, прислушиваясь, как они сперва отскакивали от скалы, затем где-то далеко, едва слышно, булькали в воду, пугая крикливых чаек и береговых стрижей.
Бездумное мальчишеское занятие напомнило ему дом, Ларьку с Тимошкой, их заветный пустырь, где они стреляли из лука. Неизъяснимой тоской повеяло от этих воспоминаний. Он вздохнул и поднялся, чтобы снова спуститься к реке. За его спиной кто-то кашлянул. Кешка повернул голову — там стоял Петух.
— Вот и свиделись, — слюняво усмехнулся Петух и положил руки на автомат, висевший на шее. — Как живем-можем, пан Череззаплотногизадерищенский?
— Живем и покуда можем, — буркнул Кешка. Он понял, что попался в ловушку, по спине забегали мурашки; его положение становилось еще более нелепым оттого, что он не мог сейчас же перехватить и вырвать из-за спины ружье. Петух опередил бы его.
— Поговорим? — Петух нервничал, несдержанно вздрагивал и потому, видимо, еще крепче держался за автомат. — Только уговор: вопросы задавать буду я. Понял?
— Чего не понять. Ты так и ходишь за мной по пятам?
— А чего мне остается? Либо ты, либо я. Итак, первый вопрос: чем занимаешься?
— Вот сидел... от гнуса спасался. — Он вскинул голову и обжег Петуха ненавидящим взглядом. — А ты чем занимаешься?
— Мы условились: спрашивать буду я. Отвечай на вопрос, как следует быть, таракан безусый!..
И тут Кешка понял, что дальнейший разговор с Петухом бесполезен. От жгучей обиды, от жалости, от стыда за свою непростительную оплошность он чуть не заплакал.
— Чем все, тем и я, — ответил он и отвел взгляд.
— Не задирайся, сволочь, а то ведь я могу и дырки провертеть на память. Ты об этом не думаешь?
— А чего мне думать: твоя взяла.
— Хорошо, хоть это понял. А теперь сказывай, кого и как продаешь, кому и за какую цену? Поголовно или на выбор? Ну?!
— Чего?
— Не знаешь? Вражина ты, предатель!
— Я думал, что ты умнее стал, а ты... так и остался полудурком.
— Ну-ну, поговори!.. За ту зуботычину мы с тобой ишо не расквитались.
— Ежели не расквитались — подойди и ударь. Что? Думаешь, зареву́, мамке пожалуюсь? Или прощение стану выпрашивать у тебя? Не бойся: что в игре, что в драке я признаю честный порядок: заслужил — получи свое.
А Петух, казалось, подойти поближе боялся, хотя Кешка и не представлял для него в эти минуты ни малейшей опасности: ружье его так и висело за спиной.
— Говорить будешь?
— Сказать больше нечего.
— Та-ак... — Петух подошел все-таки ближе, вскинул автомат и вдруг выстрелил. Кешка вздрогнул и обезумело выкатил глаза — пуля взвизгнула над его головой. — Ну вот что: мне недосуг в бирюльки с тобой играть: или давай все выкладывай или прыгай с обрыва, а я погляжу, как ты задерешь свои длинные ноги. Ежели останешься жив — разговор продолжим при удобном случае.
— Нет уж, сквитывай. Стреляй!
— Ишь какой герой!
— Боишься? Знаю почему.
— Патрона жалко, а уродом я тебя и без стрельбы сделаю, и так издохнешь.
Петух подошел еще ближе. Страшное от нетерпения лицо заливал пот, он задыхался, хрипел. Не выдержав первоначально взятого тона, заорал:
— Пры-ыгай, сволочь поганая!
Кешка оглянулся назад — голова закружилась, когда он увидел в двух шагах от себя пропасть, а внизу — пороги, будто каменные клыки, торчавшие по всему речному руслу. Он понял, что не прыгнуть ему в этих бергальих сапожищах, во всей своей неловкой походной амуниции. Но как в тревожном сне перед его глазами словно промелькнула Авдотья, легко оттолкнувшаяся босыми ногами от скалы. Его жгло лютое зло, он выругался.
— И прыгну! Разуюсь и прыгну! — крикнул он в страшном отчаянии.
— Можешь и штаны снять. На том свете, сказывают, и голых принимают. Приказываю тебе, гад ползучий: пры-ыгай! Сейчас же прыгай!..
Кешка вмиг скинул сапоги, поддел их за длинные проушины полусогнутыми пальцами.
— Дай дорогу: разбегусь...
Сердце его подступило к самому горлу и остановилось, сжавшись в комок.
Он оторвался от скалы и точно тяжелая птица ринулся вниз. Его больно хлестнула колючая пихта, росшая чуть ниже, отбросила в сторону, вырвала из руки сапог, который как будто остановился в своем падении и завис у него над головой. В ушах свистело, ветер выдавливал из глаз слезы, перехватывал дыхание, срывал одежду. Затем все это куда-то девалось, один мощный всплеск воды — и его поглотила пучина. Через секунду ледяная пучина вытолкнула его на поверхность вместе с пенистой придонной мутью, с пузырями. И только тут он вскрикнул и, судорожно глотая воздух, почувствовал, что жив. А на краю обрыва стоял Петух. Он, должно быть, был очень доволен. Кешка не погрозил кулаком, как когда-то погрозил ему тот — Авдотья. Он не в состоянии был поднять руки. Выбравшись из коварных закоряженных суводей на прибрежную гальку и немного отдышавшись, он отполз от воды и замер на берегу, как труп, выброшенный могучей волной.
Намек
Рыжий не каждый день навещал Кешку, но чаще, чем другие, и всякий раз приносил какие-нибудь новости. А сегодня он невзначай увидел в Кешкином убежище обертку от шоколадки и, подняв ее, в раздумье сказал:
— «Золотой ярлык»!.. В такой буреломной глухмени и, пожалуйста, первосортнейший! Жене на Восьмое марта один раз покупал... Из Золотопродснаба или из хозяйского сидора? — спросил он, поглядев на Кешку с притаенным ехидством.
— За медведя, — смущенно ответил Кешка и подумал: «Хитрит или не знает ничего? А может, издалека заходит?»
— Не дорого оценил.
— А я и не запрашивал. Пришел вчера и...
— К тебе приходил?! — Рыжий даже не поверил.
— Приходил...
Кешка опять вспомнил, как в тот вечер, обессиленный, душевно подавленный, отполз он в заросли ракитника и всю ночь пролежал, не сомкнув глаз. А утром опять полез в ледяную воду за сапогом, который, к его счастью, течение не затащило под коряги, а выбросило на каменный островок. И хорошо, что еще нашел этот проклятый сапог! «Неужели Петух не похвалился, как он ловко разделался с Горбылем? Да и визит Хозяина — это тоже загадка. Сам пришел...»
— Ну, знаешь! — воскликнул Рыжий. — Видать, влез ты ему в самую печенку. Гляди, как бы худо не кончилось. Так он еще ни с кем... А к тебе, брат, с поклоном, будьте любезны. Да еще с такими гостинцами. Неспроста!
— Плечо, говорит, разболелось.
— Сказки для маленьких. Между прочим, он не первый раз навещает тебя. Приходил, да не застал. Это я точно знаю.
— Может, следит?
— Само собой. Но следить за тобой сам он не станет. Найдет он следильщиков и шпионов. Он за всеми следит, будь уверен.
— Тогда — не знаю.
— Н-да, — вздохнул Рыжий. Поглядел на шоколадную обертку. — Царская жизнь: и спиртяга, и сало, и сгущенка в баночках... Не сидор у него — волшебная торбочка.
— Тетка какая-то снабжает.
— Ну и шалопай же ты, Кешка! — Рыжий до сих пор почему-то избегал называть его по имени: Горбыль и Горбыль. Вот поэтому Кешка поглядел на него, выжидательно прищурив глаза.