Алек подбежал к буфету, достал бокалы, бутылку вина, не нашел пробочника, проткнул пробку внутрь бутылки и наполнил бокалы.
— За нашу революцию и за победу над всеми ее противниками! За Ленина!
Все выпили до дна.
С этого дня у Алека еще прибавилось работы. Октябрьская революция воодушевляла людей на борьбу. На каждом собрании его просили рассказать о России. А рассказать было о чем. Активно зашевелились контрреволюционные силы. Румыны оккупировали Бессарабию, в феврале германские войска вторглись в Советскую страну, а еще через несколько месяцев войска Антанты высадились на севере и заняли Мурманск, Архангельск, Кемь. Вскоре началось наступление белых на Кубань.
— Нельзя допустить, чтобы интервенты и белые генералы задушили революцию! — кричали рабочие.
— Долой интервенцию!
— Прочь руки от Страны Советов!
— Поставим вопрос в парламенте!
— Неужели мы бессильны что-нибудь сделать? Долго мы будем сидеть и плевать в небо? Действовать!
В такой напряженной обстановке приходилось работать Алеку. Он радовался. Сердца австралийских рабочих на стороне молодой Советской Республики. А это важно.
Алек появлялся то в одном, то в другом штате. Выступал, произносил горячие речи, рассказывал правду о большевиках. Материальные дела в их семье шли неважно. Айна зарабатывала мало, он получал от газеты и того меньше. Алек очень уставал. Нос у него заострился, глаза ввалились, он похудел, часто не успевал побриться. Айна с тревогой наблюдала за мужем.
— Ну на кого ты стал похож? Нельзя так. Пожалей себя. Заболеешь, — говорила она, гладя его светлые волосы. Говорила, но знала, что ничего не изменится.
Алек виновато улыбался, привлекал к себе Айну, целовал и заявлял:
— Завтра придется уехать в Ньюкасл. Только на один день. Правда. Очень важное дело.
Как-то Алек вернулся домой, виновато взглянул на жену и с деланной веселостью принялся рассказывать ей о каких-то пустяках. Айна сразу поняла, в чем дело. Алеку никогда не удавалось обмануть ее.
— Итак, куда ты снова удираешь от меня, несносный бродяга? Опять, наверное, к своим горнякам или овцеводам?
— А вот и никуда, — засмеялся Алек. — Не угадала. Завтра буду рано дома, целый вечер проведу с тобой, исполню все твои прихоти и желания.
— Что-то плохо верится. Никогда ты не был послушным. Рано придешь? Тоже сомнительно.
— Увидишь. Я не лгу.
Алек не сдержал слова. На следующий день в Брисбене разразилась невиданная по силе стачка на скотобойнях и холодильниках. Профсоюзы предполагали начать ее позже, но грубая выходка одного из мастеров взорвала и так уже накаленную до предела атмосферу, и работу прекратили стихийно.
Алек, бывший в это время в «Союзе эмигрантов», бросился в газету. Надо было срочно давать материал о забастовке. Вечером его просили приехать к стачечникам и выступить там с речью. Домой он, конечно, не попал.
Айна напрасно ждала его. Она надела его любимую кофточку и юбку, приготовила кофе с тортом. Знала, что доставит ему удовольствие. Часы пробили девять, потом десять, а он не появлялся.
«Вот всегда так последнее время, — подумала Айна, глядя на себя в зеркало и поправляя волосы. — Ждешь, ждешь… Алек ты мой, Алек… Ну ладно, не приходи, все равно я знаю, что ты любишь меня одну, и буду ждать тебя в таком виде хоть до завтра».
А в это время Алек с импровизированной трибуны заканчивал свое выступление. Он говорил резко, зло, не стесняясь называл фамилии капиталистов, руководителей мясных концернов, членов правительства, связанных с этими предприятиями, астрономические цифры прибылей, получаемых от эксплуатации рабочих, занятых на скотобойнях и холодильниках. Алек призывал их держаться сплоченно и твердо.
— …Правда и справедливость на вашей стороне. Вы должны победить. Вы — сила. Это подтверждает русская революция!
17
В редакции газеты «Жизнь рабочего» раздался телефонный звонок. Алек поднял трубку.
— Это вы, мистер Лонг? — услышал он приятный мужской голос. — Я хотел бы повидаться с вами. Говорит судья Бартон. Да, да. Королевский судья Эндрью Бартон. Если бы мы могли встретиться сегодня у меня дома, на Милитери-Ки, пятнадцать, в шесть вечера? По какому поводу? Частный разговор, вероятно интересующий нас обоих. Прекрасно, жду вас.
Алек положил трубку на рычажок и с недоумением поглядел на аппарат. Судья Бартон? Почему он пригласил его домой? Они не встречались уже несколько лет. С тех пор, как судья посадил его на месяц в «Бога Род». Но идти надо. Может быть, он скажет что-нибудь важное. Алек позвонил Айне:
— Я сегодня приду поздно, девочка. Получил приглашение в высшее общество Брисбена. К судье Бартону. Помнишь, к тому, который упек меня в тюрьму?
Айна молчала.
— Почему ты ничего не отвечаешь?
— Думаю. Это не опасно?
— Да нет. Вряд ли он станет арестовывать меня у себя дома. Не беспокойся. Надо бы для такого случая надеть визитку, да у меня ее сроду не бывало. Пойду так. Лорд Бартон переживет это, правда?
— Переживет, если ты ему нужен. — Алек услышал, как смеется Айна. — Ну, целую тебя, мой дорогой.
Ровно в шесть часов Алек остановился у калитки уютного особнячка на Милитери-Ки. Его встретил сам судья.
— Рад вас видеть, мистер Лонг. Прошу за мной, — говорил он, провожая Алека в гостиную. — Устраивайтесь поудобнее. Вот в это кресло, пожалуйста. Ром или виски? Тогда кофе и сигару.
Бартон позвонил и распорядился подать кофе впорхнувшей в комнату горничной.
Алек вспоминал, как выглядел судья три года назад. Он мало изменился. То же холеное молодое лицо, усики щеточкой над верхней губой, спокойные серые глаза, стройная спортивная фигура.
— Ну вот, теперь мы можем говорить не торопясь, — сказал Бартон, обворожительно улыбаясь, когда горничная принесла кофе. — Вы, наверное, удивлены моему приглашению?
— Признаться, да. Мы встречались с вами в совершенно другой обстановке, и я не думал, что вам будет приятно…
— Как же, как же, — перебил Алека судья. — Я все помню. Действительно, это была не особенно приятная встреча, но что поделаешь, такова моя служба. Я вынужден принимать меры, когда нарушаются законы. Но, согласитесь со мной, мистер Лонг, приговор был мягким.
— Наверное, вы не могли дать мне больше.
— Напрасно вы так думаете. Преступление можно толковать по-разному.
— Не хотите ли вы сказать, мистер Бартон, что смягчили приговор из личной симпатии ко мне? Все мои товарищи, обвиненные в нарушении циркуляра полиции, получили не больше месяца.
— Только потому, что я совсем не такой жестокий человек, как вам кажется. Забудем о прошлом. Перед нами настоящее, и более серьезное.
— Я внимательно слушаю вас.
— Три дня тому назад вы выступали с речью перед забастовщиками предприятий Австралийской мясной компании, так?
Алек молчал.
— Прекрасная зажигательная речь, мистер Лонг, как мне рассказывали. Вы не уступаете в красноречии своему шефу. Кстати, где сейчас мистер Сергеев? Он совсем исчез с политического горизонта.
— Он в России, мистер Бартон.
— Ах вот как? В России! Это хорошо. — На лице судьи появилась довольная улыбка. — Мне кажется, там он нужнее, чем здесь.
— Я тоже так думаю.
— Ну, хорошо. Я отклоняюсь от основной темы. В тяжелое время мы живем, мистер Лонг. Война нанесла величайший вред нашей экономике. Люди недовольны. Началось брожение у всех рабочих профессий. Даже шахтеры, имеющие сравнительно высокие заработки, бастуют. Да и понятно. Уменьшился экспорт угля, появился бурый уголь-конкурент, разработки ведутся допотопным методом… Впрочем, не буду рассказывать, вы знаете это лучше меня. Революция в России тоже сыграла немаловажную роль в настроении рабочих… — Бартон отхлебнул из чашечки кофе и продолжал: — Ваша деятельность мне хорошо известна, из-за нее промышленники терпят огромные убытки, она приносит вред государству… — Бартон помолчал, как бы раздумывая над чем-то. — А что, если бы ваш талант оратора обратить на его пользу? — сказал он и поднял глаза на Алека. — Вас знают в Квинсленде, прислушиваются к вашим словам и советам, в социалистической партии Австралии вы не последний человек…
— Простите, я не совсем улавливаю смысл сказанного вами.
— По-моему, просто. В это тяжелое для Австралии время вы могли бы своими речами как-то успокоить рабочих, объяснить, направить их по умеренному пути мирного разрешения спорных вопросов. С промышленниками можно договориться. Они тоже люди и готовы сделать многое для улучшения положения рабочих. Не надо только призывать к резким действиям, выставлять требования, которые не могут быть сейчас выполнены. Когда все стабилизируется, наладится, тогда можно говорить о каких-то коренных изменениях в труде и политике.
— Теперь понял. Значит, я должен отказаться от всего, что говорил прежде, и встать на путь соглашательства с промышленниками? Так?
— В принципе так. Отказаться на какое-то время. К чему эти дикие забастовки? Они ничего не дают ни той, ни другой стороне. Кроме того, если вы согласитесь, то будете получать большие деньги. — Бартон недвусмысленно взглянул на потертый костюм Алека.
— Деньги? От кого и за что?
— Мы сделаем вас лидером одного из наших профсоюзов. Вы будете получать хорошее жалованье за правильную линию, которую станете проводить. Мы гарантируем вам поддержку некоторых профсоюзов, несогласных с крайностями. Ваше положение упрочилось бы.
— Не продолжайте, мистер Бартон, — остановил судью Алек. — Не продолжайте. Я никогда не был предателем своего класса и никогда им не буду. А то, что вы мне предлагаете, самое низкое предательство. За деньги сменить веру!
Алек говорил спокойно, учтиво, но внутри его все кипело от возмущения.
— Не надо горячиться, мистер Лонг. Ведь на все можно смотреть по-разному. Предательство! Зачем употреблять громкие слова? А если это предательство принесет благо рабочим? Убережет их от многих невзгод, позволит сохранить работу, оставит верный кусок хлеба? А ведь ваша линия, мистер Лонг, приведет только к плохому. Сотни людей будут уволены после стачек, некоторые предприятия закроются совсем, многие рабочие будут арестованы. Или вы предполагаете, что правительство не найдет средств, чтобы бороться с нарушителями закона? С организаторами беспорядков?