хи, даже показывали фокусы. Но особенный успех выпал на долю правленцев. Варя, взобравшись на стол, говорила:
Стали зайцы собираться,
Стали зайцы в кучу жаться,
Стали зайцы размышлять,
Как им впредь существовать.
Но у куцего народа
Был в ту пору воевода.
Из кухни вываливался Семен в овчинной шубе и маске медведя, а за ним подпрыгивал Кузя, наряженный зайцем. Медведь ревел:
Как вы смели собираться,
Как вы смели в кучу жаться!
Только лапой наступлю -
Разом всех передавлю!
Дрожа от страха, заяц отвечал:
Но у нас желудки пусты,
И хотим мы все капусты.
В этом благо ведь народа.
Кахи-кахи, воевода.
После рева, брани и угроз медведь наконец соглашался:
Посему и потому,
Сообразно их уму,
Разрешить им, в самом деле,
Чтоб они капусту ели.
Объявляю: сей народ
Пусть сажает огород.
Тут Варя разводит руками и огорченно говорит:
Но желудки их все пусты:
Нет по-прежнему капусты.
А все ребята хором подхватывают:
Ты не дал нам огорода,
Распроклятый воевода!
Отберем мы огороды
У медведя-воеводы!
Стихи эти в ту пору многие знали, их читали эстрадные актеры, но до смысла стихов не всякий доходил. Зойка так их переделала, что один крестьянин, подмигнув мне, спросил вполголоса:
— А не дадут же ти зайци воеводам по потылыци?
В числе гостей был и старый учитель Аким Акимович. Он забился в угол и оттуда молча наблюдал, как веселились ребята.
Вечером зажгли на елке свечи, еще потанцевали, и правленцы начали снимать игрушки и одарять ими ребят. Кто уносил золоченый орех, кто — теремок, кто — серебряную рыбку. Пете, сыну пастуха, дали новую шапку: из старой у него давно уже вылезала вата. Он долго не верил и прятал руки, не решаясь взять подарок. А когда поверил и надел шапку на голову, то тут же бросился бежать.
Аким Акимович наконец покинул угол и подошел ко мне:
— Дмитрий Степанович, я хочу вас спросить: на какие же средства все это было сделано?
Я подробно рассказал ему о школьном кооперативе. Он слушал, потупясь, на щеке его бился желвак.
— Так, значит… так, значит, это на такие же полушки, как те, которые я отбирал у своих учеников?
Я промолчал. Он схватил меня за руку:
— Дмитрий Степанович, голубчик, скажите: чем я могу искупить свою вину? Ох, как трудно помирать с черной совестью!
— Да бросьте вы, Аким Акимович, толковать о смерти. До смерти вы сможете еще много сделать хорошего. А начните с того, что перестаньте бояться урядника, пошлите его ко всем чертям и читайте на здоровье ту самую газету. Она вас многому научит.
— Читать — мало, — грустно сказал Аким Акимович.
— Правильно, нужно и писать, — сказал я в шутку и тут же воскликнул: — В самом деле, почему бы вам и не написать! Вы живете в селе, крестьяне которого работают на помещика Сигалова и живут впроголодь. Опишите это живым словом, пусть все знают, какую царь и послушная ему Государственная дума подарили мужику земельную реформу.
— Что ж, я с удовольствием! — оживился Аким Акимович. — Мне ли не знать! Знаю такое, чего другой и за год не откопает. Но кому же послать? У меня ведь никаких связей нет.
— Пошлите по почте Ивану Петровичу Гаркушенко, в деревню Сарматскую, — назвал я первое пришедшее мне на ум имя. — А подпишитесь фамилией урядника или попа.
Аким Акимович совсем повеселел:
— Это остроумно. Сделаю, обязательно сделаю!
Когда я рассказал об этом разговоре Зойке, она сначала выругала меня за мальчишество, но потом рассмеялась.
— Что ж, если письмо пошлет почтой, оно от меня никуда не уйдет. Так, значит, урядник — наш корреспондент?
— Зойка, а почему ты сделала для меня секрет из «Кахи-кахи, воеводы»?
— Из предосторожности. В случае чего, хлопцы подтвердят, что учитель знать ничего не знал, все сделала почтарка.
Утром я опять отправился в город — дослушивать лекции.
14. Ревизия
Как-то в перерыве между лекциями на лестничной площадке собралась небольшая группа сельских учителей. Один сказал:
— Мне сегодня делопроизводитель инспектора шепнул, что наш Веня скоро двинется по ревизии. Будто обревизует все школы на побережье.
— А как с ним должны ученики здороваться, когда он входит в класс? — поинтересовался тот, у кого в школе из всех щелей свистит.
— Это зависит от мужества каждого из нас, — ответил учитель из Гвоздеевки. — Приехал он как-то в Дарагановскую школу, вошел в класс и говорит: «Здравствуйте, дети!» Ребята ответили: «Здравствуйте, господин инспектор!» Веня обревизовал, все нашел в порядке, но, прощаясь с учителем, сказал: «Ваши ученики не умеют величать инспектора». — «А как надо?» — спросил учитель. «Так же, как вы пишете на конверте: «Ваше высокородие». — «У меня, господин инспектор, школа, а не казарма», — смело ответил учитель. Веня ответ проглотил, а через неделю перевел непочтительного учителя в далекий хутор.
Об этом разговоре я вспомнил, когда в конце февраля перед окном школы вдруг вырос высокий тарантас. В тарантасе сидела закутанная пледом фигура в фуражке с гербом и кокардой. «Приехал-таки, — подумал я. — Ну что ж, выдавливать из себя раба так выдавливать». И велел детям на приветствие инспектора ответить: «Здравствуйте, Вениамин Васильевич!»
Прасковья бросилась на улицу, ввела высокого начальника в кухню и принялась раскутывать его. Раскутала и зашептала:
— Ваше превосходительство, а ведь школа-то не освящена. Не освящена, ваше превосходительство, вот грех-то какой!
Инспектор в дороге перемерз. Протянув руки над горячей плитой, он с неудовольствием сказал:
— Что она шепчет, эта старая курица? Ни одного слова не понял.
— Помешанная, — объяснил я. — Не обращайте внимания, господин инспектор.
Услышав «старая курица» и «помешанная», Прасковья выпучила глаза и ушла в сени.
Я пригласил инспектора в свою комнату и предложил ему чаю.
— Да, да, — говорил он, сжимая в руках стакан, — горячий чай — это самое подходящее сейчас. Ну, как вы тут? Справляетесь? Слушаются вас дети?
— Сначала не слушались, господин инспектор, а теперь слушаются.
— Так, так. Значит, лекции дали все-таки свои результаты?
— Лекции? — удивился я. — Какие лекции? Ах да! Те, что на каникулах нам читали? Как же, как же! Результаты превосходные. Особенно от греческой мифологии.
Инспектор взглянул на меня подозрительно. Я состроил самое добродушное лицо.
Войдя в класс, инспектор сказал:
— Здравствуйте, дети!
Это прозвучало точь-в-точь, как звучит «Здорово, ребята!», когда офицер выходит к выстроившимся солдатам.
Ученики встретили инспектора взглядами, полными любопытства, и ответили совсем по-домашнему:
— Здравствуйте, Вениамин Васильевич!
Ревизора будто кто толкнул в грудь. Он вскинул голову и выпучил на меня глаза почти так же, как это делала Прасковья. Я ответил выражением лица, обозначавшим: «Вот какие у меня вежливые дети».
Инспектор что-то промычал и пошел от парты к парте, говоря:
— Ну-ка, девочка, скажи, сколько будет шестью семь. Ну-ка, мальчик, прочти, что написано вот в этой строчке.
Девочки и мальчики отвечали весело, бойко. Инспектор произнес короткую речь о пользе грамотности и направился к двери. Готовый заплакать Кузька встал и жалобно сказал:
— А меня не спросили…
— В самом деле, господин инспектор, спросите этого малыша, — поспешил я Кузьке на выручку. — Трудно даже предвидеть, кто из него может выйти — замечательный математик, писатель или актер.
— Гм… Ну, что ж, попробуем выяснить, — впервые за все время улыбнулся инспектор. — Помножь тринадцать на три, отними семнадцать и раздели на два.
— Одиннадцать, — немедля ответил Кузя.
— Гм… — Инспектор с минутку подумал, видимо мысленно проверяя правильность ответа. — Гм… А до тысячи считать умеешь?
Кузька улыбнулся, показав выщербленные зубы:
— Умею. Я и до миллиона умею.
— А стихи какие ты знаешь?
— Знаю «Кахи-кахи, воевода».
Я тихонько ахнул и погрозил ему из-за спины инспектора пальцем.
— Читай, — сказал инспектор.
Кузька закрыл глаза, подумал и принялся читать басню «Стрекоза и муравей».
— Хорошо читаешь, — похвалил инспектор. — Но какой же это «воевода»?
— «Воеводу» я забыл, — соврал догадливый Кузька.
— Сколько ж тебе лет?
— Семь.
— Семь?! — Инспектор строго взглянул на меня: — Как же вы его приняли?
— А меня не принимали. Я сам присол, — опять обнажил Кузька щербатые зубы.
Инспектор хмыкнул и пошел из класса.
В моей комнате он сел на табурет и принялся допрашивать и отчитывать меня.
— Какой такой кооператив завелся у вас в школе? Кто вам разрешил? Вот письмо крестьянина Перегуденко: он доносит, что вы затеяли распри с местным лавочником, мешаете его коммерческой деятельности. Где в положении о начальной школе сказано, что при школах могут создаваться какие-то там кооперативы? Распустить — и чтоб я больше об этом не слышал! Второе: кто сообщил детям мое имя-отчество? Почему они приветствуют меня ненадлежащим образом? Или вам неизвестно, что я статский советник?
— Известно, господин инспектор, но так, по имени-отчеству, получается человечнее, — спокойно ответил я.
— Что-о? Вы соображаете, что говорите? Значит, чины, в которые нас милостиво производит государь император, не являются истинно человеческими званиями? Откуда вы такого духу набрались? Я назначил вас учителем по протекции господина городского головы. Так-то вы оправдываете наше доверие! Что за вольность такая! Взять хотя бы этого мальчугана. Кто дал вам право принимать семилетних? Опять нарушение утвержденного министерством положения о школах.