– Он видимый или невидимый? Кто его видел?
Некоторое время длилось молчание. Потом послышался робкий голос Кузи:
– Я видел.
– Ты?! – удивленно спросил отец Константин. – Где же?
– У нас в хате висит. Он старый, без очков не бачит, так мамка ему лампадку зажигает.
Ребятам дай только посмеяться. И смеются они так, что Прасковья выкатывает глаза и крестится.
На переменке отец Константин, жуя крепкими белыми зубами сухую тарань и запивая пивом (за тем и другим я посылал в лавочку Прасковью), говорил:
– Молитву господню они знают, но слова коверкают ужасно и толкуют их по-язычески. Спрашиваю: «Что значит: «Да будет воля твоя, яко на небеси и на земли»?» А здоровенный хлопец (его уже женить пора) отвечает: «Яко на небеси и на земли значит, что на небе все есть так, как и на земле. И наша Новосергеевка, и школа, и учитель Дмитрий Степаныч». – Отец Константин захохотал. Потом разорвал другую тарань и, жуя, сказал: – Дам сегодня еще один урок и приеду к вам только через месяц. Законоучительство приносит мне сущие пустяки: всего пять рублей в месяц. Так вы уж, голубчик, сами учите их молитвам, а я буду изредка приезжать и проверять. Знаете, для вида, чтоб не потянули опять к преосвященному.
Отец Константин опять пошел в класс, Прасковья отправилась добывать хворост для растопки печи, а я вышел на улицу, чтоб подышать свежим воздухом – уж очень давал себя чувствовать в комнате водочный перегар. И вот, когда я так стоял, на дороге показался всадник. Был он в шапке, в ватнике, через плечо на ремне висела брезентовая сумка. И совсем безусый, видно молодой. Но чем ближе подъезжал, тем больше чувствовалось в нем что-то не совсем обычное. «Э, да он в юбке! – мысленно воскликнул я. – Неужели женщина? А сидит с той небрежностью, с какой держатся в седле казаки». Подъехав к школе, всадник ловко спрыгнул с коня, глянул на меня зелеными насмешливыми глазами и девичьим контральто сказал:
– Учитель, что ж у тебя тут голо кругом? Ни изгороди, ни деревца, хоть лезь на крышу да привязывай коня к трубе.
– Ты – почтарка? – догадался я.
– Почтарка.
– Ну привязывай коня к двери и заходи в помещение.
– К двери? А он не увезет ее вместе со школой и учителем?
– Не такой уж он богатырский у тебя. Да если б и увез – тоже не страшно: с такой почтаркой проехаться – одно удовольствие.
Зеленые глаза посмотрели на меня строго и пристально:
– Ишь, бойкий какой! Разбаловали, верно, тебя девушки.
– Я не красавец, чтоб меня девушки баловали. Ну заходи, заходи!
Войдя через кухню в мою комнату, почтарка прислушалась к доносившемуся из класса голосу отца Константина и шепотом спросила:
– Кто там?
– Поп. Урок закона божьего дает.
– А-а-а… Это какой же? Из Бацановки? Пьяница?
– Он самый.
– А скоро урок кончится?
– Минут через десять.
– Ну тогда скорей бери и прячь. – Почтарка вытащила из сумки пухлый пакет. – Под тюфяк спрячь. А на стол положи старый пакет от инспектора. Придет поп, скажешь, что это я сейчас доставила.
Я сделал, как она велела, и предложил ей свой табурет, а сам сел на краешек кровати.
– Через неделю я опять заеду. Успеешь приготовить?
– Не знаю. Мне еще не приходилось такое делать.
– Мало ли что. Мне вот тоже не приходилось почтаркой по деревням скакать, а вот скачу.
– Если надо – значит, сделаю.
– Вот это другой разговор.
Мы умолкли и смотрели друг на друга. Глаза ее смеялись.
– Всматриваешься? – шепотом спросила она.
– Да, – так же шепотом ответил я.
– Ну смотри, смотри. Говорят, когда я снимаю шапку, в комнате светлее делается. Я ведь жар-птица. Смотри! – Легким движением руки она сбросила шапку. Голова ее будто вспыхнула. – И теперь не узнаешь?..
– Так это в самом деле ты?.. – еле мог я сказать от волнения. – Зойка, милая Зойка, как я рад!..
– Ну, давай поцелуемся. Сколько лет не виделись! – Обеими руками она притянула мою голову к себе и крепко поцеловала в губы. – Вот ты какой стал, мой родненький! Я тебя сразу узнала. А ты меня нет.
– Так это потому, что я каким был заморышем, таким и остался, а ты, ты расцвела, красавицей стала. Как в сказке.
– Уж и красавица! – улыбнулась она. Чуточку подумала и с такой же мягкой улыбкой сказала: – А может, и правда. Сколько на мне, девчонке, веснушек было! А теперь сошли. Сами сошли, без «Мадам Морфозы»!
Я вспомнил, что «Мадам Морфозой» Зойкина бабка называла крем «Метаморфоза», и спросил:
– Жива?
– Жива-а! Во Франции нашим эмигрантам борщ варит.
– Во Франции? Бабка?! – чуть не присел я от удивления.
– А ты думал как? Даже по-французски лопотать научилась. «Мадам, комбьен кут се шу?[38] Тю, ты очумела!» – передразнила Зойка свою бабку и расхохоталась.
– Но как же она туда попала?
– Потом, потом! Я ж к тебе буду часто приезжать.
За стеной послышался топот ног: это законоучитель отпустил ребят домой. Зойка встала, намереваясь уйти. Но дверь распахнулась – и в комнату вошел отец Константин. Он уставился на почтарку своими жгучими глазами и вскинул черные брови-дуги:
– «Откуда ты, прелестное дитя?»
– Благословите, батюшка! – склонилась Зойка, пряча плутоватую улыбку.
Отец Константин размашисто сделал благословляющий жест и опять спросил:
– Ты из пены морской, что ли? Афродита?
– Матрена, батюшка, – пресерьезно ответила Зойка, и только в уголках губ продолжала таиться все та же улыбка.
– Дурак же был тот поп, который окрестил тебя таким именем.
– А разве, батюшка, и среди попов есть дураки? – с наивной простотой спросила Зойка.
– Бывают, Матрена, бывают, хоть на них и почиет благодать божия. Сие даже согласуется с божественным учением. «Будьте аки дети», – говорится в писании, а дети, известно, народ неразумный.
– Это почтарка, отец Константин, – объяснил я. – Доставила мне пакет от инспектора. Теперь она всю волость обслуживает.
– Почтарка? А-а-а… Всю волость?.. А-а-а… Так, значит, предписания из епархиальной консистории теперь ты будешь доставлять мне?
– Нет, уж извольте за почтой посылать своего звонаря в волостное правление. В Бацановке до правления из любого места рукой подать.
– Жалко, жалко! – покачал отец Константин головой. – Я бы тебя принял с подобающей твоей красоте щедростью.
– А как бы приняла меня попадья? – прищурилась Зойка.
Отец Константин вздохнул:
– Попадья уже год, как спит во гробе. А в книге «Бытие» сказано: «Не добро быти человеку единому». Оттого и создал господь для Адама Еву. Скучно, Матрена, мне без Евы. – Он тряхнул своей черной волнистой гривой и крикнул в кухню, где слышались спотыкающиеся шаги Прасковьи: – Эй, убогая, поди сюда! Сбегай-ка в лавчонку, принеси сладкого винца, «церковным» называется. Да прихвати пряничков мятных, да орешков, да барбарисовых конфеток.
– Как же можно, батюшка, церковное вино тут пить? Школа ведь не освящена, – укоризненно покачала головой сторожиха.
– Иди, иди, не твое это дело! На́ вот две полтины.
Прасковья затопала к выходу, а батюшка, обратясь ко мне, спросил:
– В самом деле, почему ж до сих пор не освятили школу? Дойдет до его преосвященства, опять мне будет выволочка.
– Попечитель говорит, – ответил я, – что освятить школу – это не просто отслужить молебен и окропить стены святой водой, а еще – накрыть на улице столы, отобедать всей деревней и выпить десять ведер водки. Нужны деньги, а общественные деньги богатей Перегуденко потратил на постройку своей мельницы и не торопится возвращать. Кстати, вы знаете, что в прошлом году тут уже был какой-то молебен с общественным обедом? Помолились, напились и устроили поножовщину. Двух парней зарезали.
– Да, было дело под Полтавой, – пробормотал отец Константин. – А сами вы не боитесь жить в неосвященном помещении?
– До сих пор меня не навещали ни черти, ни ведьмы.
– Черти – может быть, что же касается ведьм… – Отец Константин многозначительно покосился на Зойку.
Та сейчас же отозвалась:
– Да и я у вас, батюшка, пока не рассмотрела на груди креста, приняла за кого-то другого. Вроде, сказать, за того, который в поэме Лермонтова «летит над грешною землей».
Отец Константин расхохотался:
– Что значит неосвященная школа: вся бесовская сила собралась здесь. Вот принесет сторожиха вина – устроим шабаш.
«Церковного» в лавочке не оказалось, и Прасковья принесла чего-то покрепче. Священник налил ей полную чашку:
– Пей и ступай по своим делам.
Глаза у Прасковьи стали масленые. Она перекрестилась, высосала все до дна, опять перекрестилась и умиленно сказала:
– Причастилась, сподобилась. Слава тя, царица небесная! – Брыкнула ногой и ушла.
Зойка прыснула.
– Чего смеешься? – с притворной строгостью сказал отец Константин. – Грех!
– Так, смешинка в рот попала. Удивительно, батюшка: на меня намекаете, а самую настоящую ведьму не примечаете…
– Ведьмы разные бывают. «Вия» Гоголя читала? Помнишь, какая краля загубила бурсака Фому?
Вина Зойка пить не стала, только пощелкала орешков.
Отец Константин допивал бутылку, когда в окно кухни постучали.
– Псаломщик мой проснулся, – сказал он, выглянув из окна. – Надо ехать. – Потом приблизился к Зойке вплотную и, глядя ей в глаза, спросил странно дрогнувшим голосом: – Хочешь, подвезу до самой Бацановки? Места в тарантасе хватит.
– А коня моего куда посадим?
– Ты – на коне? – опять взметнул свои брови батюшка.
– А вы думали – на метле?
Уходя, отец Константин погрозил Зойке перстом:
– Будешь гореть в геенне огненной, будешь!
– Вот там и встретимся, – с доброй улыбкой ответила она.
Я сказал:
– Ну, Зойка, околдовала ты попа. Ушел сам не свой.
Зойка сдвинула тонкие брови:
– Пусть не пялит на меня глаза.
Пакет
Зойка уехала, точнее, ускакала. Стоя у ок