Был ли я тогда не прав, не приукрашивал ли ситуацию? Такое впечатление сложилось тогда после поездки, думаю, оно отражало настроения трудящихся Украины. Но вот активность, организованность экстремистов, их жажду любым способом, пусть даже ценой ухудшения жизни людей, прорваться к власти, манипулирование святым чувством любви к своей нации — все это я, видимо, недооценивал.
Началась мощнейшая эскалация действий Народных фронтов. Все больше стали брать верх сепаратистские тенденции. И подстегнули их не только процессы, происходившие в Прибалтике, но и тбилисские события апреля 1989 года. Когда я прилетел из Лондона, мне прямо в аэропорту сказали, что в Грузию введены войска для охраны «объектов». Разбираться на ходу в деталях было трудно, но, почувствовав, «что-то назревает», я поручил Шеварднадзе и Разумовскому выехать в Тбилиси и прояснить ситуацию. Эта поездка, однако, была отложена, поскольку на другое утро грузинское руководство проинформировало, что положение стабилизируется. А в ночь с 8 на 9 апреля разразилась гроза.
Последующие дни были всецело заполнены усилиями не допустить эскалации, по возможности свести к минимуму последствия столкновения на центральной площади грузинской столицы. 20 апреля Шеварднадзе, только что вернувшийся в Москву, доложил Политбюро о положении в республике. Слушая его, я все время возвращался к мысли: политические методы наши кадры считают проявлением слабости. Главный аргумент у них — сила. Членам ЦК надо было выйти к народу, но они предпочитали сидеть в бункере. Сколько ни говорили мы до этого о работе в условиях демократии, а всерьез, оказывается, никто не принял. И дошло до трагедии. А ведь в ноябре 1988 года в Тбилиси назревало нечто подобное как реакция на проект конституционных поправок. Тогда я попросил Шеварднадзе в течение ночи накануне открытия сессии Верховного Совета СССР договориться с земляками, объяснить им происходящее. Обратился к грузинской общественности с устным посланием, оно было услышано и понято. Ответ вылился в мощную эмоциональную реакцию: люди радовались, обнимались, плакали. Грузины — люди гордые, с развитым чувством достоинства, но чрезвычайно высоко ценят дружбу и уважительное отношение.
Вставал и другой вопрос. Чтобы принимать правильные решения, нужно иметь точную и правдивую информацию. А я, читая шифровки, сразу же видел интересы того или иного ведомства, у каждого из которых была своя «правда». Из Тбилиси внятная информация вообще вовремя не поступала. А ведь в таких вопросах не семь, сто раз надо отмерить, прежде чем отрезать.
Когда речь зашла об участии армии, я резко сказал Язову:
— Дмитрий Тимофеевич, запомни навсегда и сегодня же отдай приказ: отныне без решения высших инстанций участие армии в гражданских делах запрещено.
Взорвался на том заседании Рыжков:
— Мы — члены Политбюро, я — глава правительства, узнаём о событиях из газеты «Правда». Куда это годится! Командующему армией в Грузии кто-то дает указание из Москвы, а правительство — ни слухом ни духом, ничего этого не знает! И Михаил Сергеевич — Председатель Совета Обороны, Генеральный секретарь — не знал. Как же так?
Сколько мне пришлось выдержать «испытующих взглядов», слышать прямых упреков, что-де генсек знал обо всем, что предпринималось грузинским руководством. В марте 1994 года Гавриил Попов в одной из публикаций заявил: никогда не поверю, что Горбачев не знал.
Попов может не верить — это меня не волнует. А вот многочисленным моим друзьям-грузинам могу сказать с чистой совестью: решение было принято без согласования со мной. Возмутителен факт, что войска были брошены против граждан, а Верховный Главнокомандующий был в неведении относительно этого ЧП.
Эхо тбилисских событий, болезненно отозвавшееся во всех регионах, еще долго негативно сказывалось на всех наших попытках гармонизировать межнациональные отношения в стране.
18 мая Верховный Совет Литвы, как бы солидаризируясь с Эстонией, принял поправки к Конституции, согласно которым законы СССР действуют после утверждения их Верховным Советом республики. Были приняты также Декларация о государственном суверенитете, закон об основах экономической самостоятельности, обращение к Съезду народных депутатов и правительству СССР с требованием осудить тайные сделки между Советским Союзом и гитлеровской Германией 1939–1941 годов, объявить их незаконными и не имеющими силы с момента подписания.
В тот же день Верховный Совет Эстонии принимает решение перейти на республиканский хозрасчет с 1 января 1990 года. И как в Литве — постановление об отношении к пакту Молотова — Риббентропа.
Все это происходило накануне открытия (25 мая) Первого съезда народных депутатов СССР. Сообщения из Прибалтики вызывали огромное беспокойство, давали аргументы противникам каких бы то ни было перемен в руководстве. Занервничала даже часть реформаторов.
Незадолго до Съезда народных депутатов СССР на заседании Политбюро рассматривался вопрос о политической ситуации в Прибалтийских республиках. В ходе обсуждения вопроса я счел нужным сказать:
— Наша слабость в том, что партия опять отстает. У меня нет недоверия ни к одному из первых секретарей ЦК компартий всех трех республик в главном — отношении к Союзу, социализму, перестройке. Реальная ситуация накладывает отпечаток на их деятельность, и наши рекомендации сводятся к тому, что нынешнюю политику и практическую деятельность надо наполнять новым содержанием. Если нужны новые формы собственности — хутора, фермы, там, где это действует и полезно, надо соглашаться. Идти на аренду. Поточнее определиться с народными фронтами, чтобы не отбрасывать их, не смешивать с крайним крылом тех же фронтов. Отсекать надо экстремизм, а не зачислять в этот разряд все народное движение. В народных фронтах надо работать и делать это явно, а не за спиной. Власть употреблять, когда нарушается закон.
Помню реплику Пуго:
— Не все потеряно. Нужно быть очень осторожным в оценке ситуации, чтобы не довести ее до того, когда все действительно будет потеряно…
Все лето 1989 года национальные проблемы держали общество в напряжении. В июне произошли кровавые столкновения и погромы в Фергане. В Прибалтике сепаратисты разжигали антирусские настроения. 6 августа в Эстонии был принят закон о выборах в местные органы власти, которым вводился ценз оседлости. На крупных предприятиях республики начались забастовки.
27 августа, когда я был в отпуске в Крыму, печать опубликовала Заявление ЦК КПСС «О положении в республиках Советской Прибалтики». Оно вызвало неоднозначную реакцию и, можно сказать, привело к результатам, противоположным задуманному. Черняев сообщил мне 30 августа о телефонном звонке В.Вяляса, который заявил, что эстонцы весьма болезненно восприняли тональность документа, многие в знак протеста стали сдавать партбилеты. «В Эстонии за исключением экстремистов никогда не ставился вопрос о выходе из Союза. Не верят, что М.С. видел или принимал участие в этом заявлении. Не могут смириться с тем, что от него мог исходить документ такой тональности. Руководство республики, — сказал он, — сожалеет, что не было предупреждено об этом шаге».
Вне зависимости от того, какую роль сыграл я в создании этого документа, должен признать, что и сам поддался эмоциональной реакции на события. Наши не всегда удачные шаги и хроническое запаздывание осложняли обстановку. Все сильнее ощущалась потребность в радикальном обновлении национальной политики с учетом новых реалий.
Запоздавший Пленум
Сначала мы намеревались Пленум ЦК КПСС на эту животрепещущую тему собрать в июне 1989 года. Но, рассмотрев представленные материалы, пришли к выводу, что нужен более глубокий документ. Пришлось поручить это своей «рабочей группе» и отложить разговор до сентября.
Пауза была слишком велика. Взбудораженное общество ждало разъяснений, и я решил выступить с этим по телевидению (2 июля). Обратившись к гражданам, призвал осознать опасность и проявить ответственность, решать любые проблемы на основе демократического обсуждения и терпимости. «От правильного решения вопроса межнациональных отношений, — говорил я, — в значительной степени зависят спокойствие и благополучие людей, судьба перестройки, если хотите, — судьба и целостность нашего государства».
В чем виделся ключ к решению накопившихся проблем? На первое место ставились права человека, преобразование Советской Федерации. Одновременно я считал нужным предупредить против крайностей. «Думая о перестройке Федерации, мы не можем не считаться с реальностями, сложившимися за столетия, особенно в годы Советской власти. Народы прошли большой путь развития, сложился единый народно-хозяйственный комплекс. Разрывать эти связи — значит резать по живому. Нельзя в поисках лучшего становиться на путь разрушения созданного».
К августу закончилась работа над тезисами, положенными в основу опубликованного 17 августа проекта платформы КПСС «Национальная политика партии в современных условиях». В ней подчеркивалась постоянная потребность в радикальном обновлении национальной политики, а основными ее задачами назывались:
— преобразования в Советской Федерации, наполнение ее реальным политическим и экономическим содержанием;
— расширение прав и возможностей всех форм и видов национальной автономии;
— обеспечение равных прав каждому народу;
— создание условий для свободного развития национальных культур и языков;
— укрепление гарантий, исключающих ущемление прав граждан по национальному признаку.
Впервые был поставлен вопрос о разработке и подписании нового Союзного договора. Добавлю, что в проекте указывалось на роль России как консолидирующего начала всего Союза и предлагалось решить проблемы правового статуса РСФСР. Платформа с некоторыми уточнениями была принята сентябрьским Пленумом ЦК, и я берусь утверждать, что это незаурядный документ, в котором с учетом и отечественного и мирового опыта дается осмысленная трактовка актуальных проблем национального развития и межнациональных отношений.