— Нас всех, — сказал Дж. Буш, — волнует будущая судьба Союза. Как следует воспринимать речь, с которой только что выступил Ельцин? — задал он мне вопрос. Ее политическая часть вызвала у моих собеседников (не без оснований) сомнения в приверженности Президента России новому, уже согласованному проекту Союзного договора.
Я старался, естественно, сгладить это впечатление, говорил об окружении Ельцина, о его подверженности влияниям. Но не мог не признать: в речи есть такие вещи, которые уводят от концепции союзного государства. (Между прочим, Егор Яковлев, который был с нами в этой поездке, прочитав речь, сказал: Ельцин будет разрушать Союз, но так, чтобы свалить вину на другие республики.)
Моих собеседников интересовала позиция украинского руководства, в частности Кравчука, руководителей других республик. И им, людям рационально мыслящим, просто трудно было понять действия некоторых руководителей республик. Мнение сводилось к тому, что в современных государствах понятие самоопределения нельзя доводить до абсурда. Отделение — это абсурд. До какой степени делиться? Вплоть до самоопределения поселка? Но это логический итог, если начинать дробление. В самом деле: центра, олицетворявшего тоталитарные структуры, больше не было, а борьба «против центра» продолжалась.
Тогда я был убежден и говорил участникам этой необычной встречи: шанс создать полнокровный новый Союз, такой, где республики будут действительно суверенны, еще есть. Этим же я руководствовался в своих действиях в октябре — ноябре 1991 года.
Буш посетовал, что будущий год будет для него трудным, предстояли президентские выборы.
— Не хочу, — сказал он, обращаясь ко мне, — сравнивать эти заботы с той гигантской задачей, которую решаете сегодня вы. Это потрясающая, захватывающая драма. Мы следим за ней, затаив дыхание, и желаем вам успеха.
Новые усилия в пользу реформ
После августовского путча возникла совершенно новая ситуация. С одной стороны, отпали многие препятствия на пути радикальных перемен. Мы получили уникальный шанс для ускорения реформ, более быстрого перехода к рынку. С другой — последствия путча обострили политическую борьбу, подтолкнули центробежные тенденции в Союзе, усугубили кризис народного хозяйства.
Началось расстройство основных систем жизнеобеспечения, прежде всего продовольствием и топливно-энергетическими ресурсами. Критической точки достигли валютные трудности. Поступления средств по ранее согласованным кредитам в дни путча оказались замороженными. Полностью прекратилось предоставление краткосрочных средств на финансовых рынках. Затруднилось проведение всех других валютных операций. Необходимо было срочно разблокировать предоставленные ранее кредиты и изыскать до конца года дополнительно 5–8 миллиардов долларов. В противном случае свертывание импорта повлекло бы за собой спад производства, особенно в машиностроении и легкой промышленности.
В сложившейся ситуации проблема экономической поддержки реформ со стороны Запада приобрела неотложный характер. Западные партнеры, в общем, понимали это. Но продолжали колебаться, «переминались с ноги на ногу». В сентябре — ноябре 1991 года, несмотря на огромную занятость внутренними делами, я чуть ли не каждый день, чаще по вечерам, встречался с зарубежными деятелями (на иной день приходилось по две-три встречи), стремясь побудить их к конкретным шагам. Среди моих собеседников в те месяцы — Мейджор, Коль, Миттеран, Буш, Андреотти, Гонсалес, министры иностранных дел и финансов всех стран «семерки», многих других стран Европы, парламентарии, крупные бизнесмены.
Началось все с переговоров с Мейджором — координатором «семерки». Его позиция имела существенное значение в определении линии других партнеров. Разумеется, я помнил, что до Лондонской встречи он не был в числе тех, кто активно поддержал концепцию встречного движения в процессе интеграции Советского Союза в мировое экономическое сообщество. Надо, однако, отдать должное британскому премьеру — он первый из западных руководителей прилетел в Москву (1 сентября), чтобы на месте оценить сложившуюся ситуацию и обсудить пути реализации лондонских договоренностей.
Разговор происходил накануне открытия Пятого съезда народных депутатов. Я информировал премьер-министра о развитии событий, о том, что предпринято после путча, о наших планах. И, конечно, сразу выделил главную мысль: нужна более существенная и открытая поддержка со стороны западных стран. Прямо сказал:
— Я знаю, что и сейчас у вас идут споры. Мне известно, что вы обсуждали этот вопрос с президентом Бушем. Хочу сказать откровенно: вам тоже надо отказываться от догм и стереотипов в вопросе о том, когда нужно оказать поддержку Советскому Союзу.
В конкретном плане речь шла о поддержании нашего импорта, который пришлось бы фактически свернуть без отсрочки текущих платежей, о проблеме обслуживания внешнего долга, содействии скорейшему переходу к конвертируемости рубля, структурной перестройке через осуществление крупных международных инвестиционных проектов. Наконец, о помощи в развитии частного сектора и подготовке кадров для рыночной экономики.
Мейджор сказал, что западные политики действительно с тревогой обсуждают ситуацию в СССР и линию «семерки» в этой связи. Его высказывания подтвердили впечатление, что европейцы лучше чувствовали ситуацию, чем, скажем, Япония или США. Он говорил об «огромном облегчении», которое испытали он и его коллеги в связи с провалом путча. Но упомянул и об озабоченности Запада рядом проблем — таких, как процесс подготовки Союзного договора, формы связей между республиками и центром, контроль над ядерным оружием и, конечно, перспектива экономических реформ и управляемости экономикой.
Мейджор заверил меня, что они заинтересованы в успехе реформ. Вновь назвал те сферы (продовольствие, медикаменты, консультации экспертов и т. д.), где США и Великобритания готовы оказать помощь в самом оперативном порядке и намерены активно побуждать к этому других участников «семерки». Мы рассмотрели возможные способы смягчения проблемы нашей внешней задолженности и договорились, что эксперты оперативно обсудят все поставленные мной вопросы, а затем Мейджор проинформирует лидеров «семерки».
Я попросил Джона быть готовым к еще одной встрече в этот день поздно вечером. К этому времени рассчитывал закончить выработку Совместного заявления с руководителями республик. Так и вышло — почти. За окном кремлевского кабинета была глубокая ночь, когда я излагал Мейджору содержание Совместного заявления. Он задал несколько вопросов, в частности — о преемственности во внешне-экономических связях (на другой день мы включили в текст подтверждение всех внешнеэкономических обязательств СССР). Было видно, что заявление произвело на него впечатление.
По просьбе Мейджора мы продолжили беседу с глазу на глаз. Речь шла о вопросах контроля над ядерным оружием и новых данных, касавшихся подозрений Запада относительно проведения в Советском Союзе работ по биологическому оружию. Я обещал провести дополнительное расследование, поручив его новым людям. И был задан еще один вопрос, который я не считаю себя вправе воспроизводить, но, думаю, могу привести свой ответ:
— Можете исходить из того, что сотрудничество Горбачева и Ельцина — это реальность. Такая реальность, что если она будет подорвана, то это будет гибельно. И между нами есть понимание, что наше взаимодействие вступило в новую фазу.
— Нам очень хотелось бы, — реагировал он, — чтобы в новых обстоятельствах у вас сложились правильные рабочие взаимоотношения. И кажется, это происходит.
6 сентября моим собеседником был министр экономики, финансов и бюджета Франции Пьер Береговуа.
— Мы преисполнены желания, — говорил я, — выйти из нынешней кризисной ситуации, все ждут этого. И к Франции обращаемся как к старому и доброму другу. К сожалению, передряги последнего времени помешали реализации договоренностей, достигнутых с президентом Миттераном по крупным проектам в аграрной области, в области энергетики и некоторых других. Но все эти проекты остаются в силе.
Думаю, началом осени можно датировать признаки сдвига в отношении содействия нашей стране со стороны ранее колебавшихся наших партнеров. Но давался этот сдвиг нелегко. Как и прежде, французы, немцы, итальянцы проявляли большее понимание. Это проявилось в беседах с Береговуа, Геншером, Дюма, Де Микелисом, Вайгелем и многими другими деятелями, с которыми мне пришлось разговаривать в тот период.
Состоялся разговор по телефону с Колем. Канцлер сообщил, что в конце недели намечена «принципиально важная» встреча заместителей министров финансов стран «семерки», и просил принять 12 сентября статс-секретаря Х.Келлера. Очень важно, сказал Коль, чтобы до встречи он мог условиться о ряде аспектов. Мы договорились и о поездке в Бонн Яковлева.
Разумеется, все, с кем тогда пришлось вести переговоры, хотели быть уверенными, что помощь не уйдет в песок, не станет жертвой «войны» между центром и республиками. Многое вызывало у них тревогу. Характерны слова Де Микелиса, сказанные в беседе со мной 9 сентября: «Для меня абсолютно ясно, что отсутствие у вас координирующего центра в переходный период грозило бы провалом всех планов». Мне постоянно тогда задавали вопрос: с кем иметь дело, как распределены полномочия между центром и республиками?
Я рассчитывал на то, что республики будут следовать достигнутым договоренностям. И с их стороны необходимо было одно — политическая воля, решимость действовать разумно в собственных же интересах.
Конечно, я понимал, что серьезного сдвига не будет без изменения позиции США. Поэтому ключевое значение имела состоявшаяся 11 сентября беседа с Бейкером. За три года наши отношения стали такими, что можно было начинать разговор без околичностей и предисловий. И он получился широким по охвату вопросов — политических и экономических.
В этот же день я встретился с министрами иностранных дел Дании — У.Эллеманом-Енсеном, Норвегии — Т.,Столтенбергом, Швеции — С.Андерссоном, Финляндии — П.Вяярюненом и специальным помощником министра иностранных дел Исландии Т.Олафссоном.