В 1939–1940 годах с каждым новым наступлением Германии в Муссолини рос страх перед немецким вторжением в Италию. Ракеле слышала от него такие слова: «Англия не сможет противостоять немецкой военной машине, а Соединенные Штаты слишком далеко; даже если бы они решили вступить в военные действия, они не смогут вовремя нанести удар, достаточный, чтобы изменить ход войны, прежде чем Германия одержит победу. Наша страна может оказаться оккупированной немецкой армией за несколько месяцев — если не за несколько дней, — если мы не будем воевать под одними знаменами с Германией».
25 февраля 1940 года. В Рим прибыл Сэмнер Уэллес, чрезвычайный посланник Рузвельта. На следующее утро он был приглашен на продолжительную конфиденциальную беседу к Муссолини. Дуче обрисовал собеседнику ситуацию в Италии, ее нужды, так или иначе требующие удовлетворения, и.намерения правительства сделать вес возможное, чтобы продлить ситуацию неведения военных действий и погасить конфликт.
10 марта, сразу после отъезда Уэллеса в Берлин, Гитлер послал в Рим своего министра иностранных дел фон Риббентропа, чтобы оценить расстановку сил перед возможным вступлением в Италию в случае расширения конфликта. Риббентроп ясно дал понять, соблюдая при этом внешние дипломатические приличия, что Германия намерена «заняться» Италией в военном плане в случае несоблюдения последней «Стальною пакта». Муссолини чувствовал, что Берлин его «дожимал».
Немецкие армии победоносно маршировали по городам Европы, и с каждым военным успехом Гитлера настойчивость короля, многих генералов и руководителей в различных эшелонах власти становилась все более твердой; многие стали открыто требовать участия Италии в военных операциях. Дуче предпочитал политику выжидания.
Риббентроп покинул Рим 11 марта 1940 года, а через несколько дней состоялась личная встреча фюрера и дуче. Гитлер предложил послать 20 итальянских дивизий для совместного нападения на Францию. Муссолини уже не посмел отказать. Мальта и Египет — цели для итальянского наступления. В Ливии концентрировались крупные итальянские силы, но плохо обстояло дело с транспортными средствами. Предстоящая война угрожала колоссальными жертвами. А если победа не гарантирована?» — спрашивал себя Муссолини.
30 мая Рузвельт прислал дуче личную телеграмму, призывая не вступать в схватку. Американцы, видимо, были хорошо информированы. Русские — тоже. В тот день Муссолини вернулся домой на виллу Торлония с пакетом фотографий и документальных пленок о ходе военных действий. Они производили сильное впечатление. Армии рейха походили на циклон, сметающий препятствия на своем пути. Они разбивали любое сопротивление. «Посмотри на эти военные силы! — восклицал Бенито. — И они почти у наших дверей.
10 июня 1940 года, убедившись, что французская армия разбита, Муссолини принял решение о вступлении Италии в войну на стороне Гитлера, явно надеясь поживиться плодами германской победы.
…Сыновья Муссолини Витторио и Бруно приписанные к аэродрому Гроталья, одними из первых отправились на фронт. Дочь Эдда пошла работать медсестрой Красного Креста и попала в Албанию. Многие министры надели серо-зеленую форму, но зачастую всего на несколько месяцев. Как будто речь шла о курортной или дачной жизни или какой-то другой временной поездке, которая принесет медали и деньги.
Мнения Гитлера и Муссолини по поводу германо-итальянских условий перемирия с Францией расходились. Италия настаивала, чтобы, «исходя из чисто стратегических соображений и учитывая длительность предполагаемых военных операций, были оккупированы французские колонии в Африке». Гитлер, напротив, не видел в этом никакой необходимости, потому что «не сомневался в скорой победе». С французскими колониями в Африке можно было и не спешить.
«Великодушие, которое хочет выказать Гитлер, совершенно некстати, — сетовал дуче. — Я не меньше хочу, чтобы во главе Франции было нужное французское правительство, но, пока не одержана окончательная победа, французские колонии будут представлять собой угрозу. Гитлер здесь совершает большую стратегическую ошибку. Будем надеяться, что его оптимизм одержит верх над моей озабоченностью».
Тем временем с фронта стали приходить не только ободряющие, но и тревожные новости.
«Из штаба главнокомандующего в Албании Ракеле прислали длинную телеграмму с описанием происшествия с Эддой. «Ночью на корабль-госпиталь «По» упали семь английских бомб, через некоторое время он затонул. Когда началась воздушная бомбардировка, Эдда была в своей каюте. Она схватила пальто и стала стучать в дверь близкой подруге, тоже медсестре Красного Креста (они вместе учились в Милане). Взрывной волной заклинило дверь в каюту. Накренившись набок, судно начало тонуть, вода прибывала. Страх парализовал Эдду. В конце концов какой-то <матрос, пробегавший мимо, бросил ее в воду. Эдда смогла продержаться на поверхности воды в течение пяти часов. В кромешной тьме, скованная холодом. Только на рассвете были развернуты спасательные действия».
…Бруно Муссолини в конце войны в Греции был переведен в Пизу. Находился в составе группы четырехмоторных самолетов-бомбардировщиков дальнего действия. Перед началом военных действий он провел месяц в Германии, где посетил аэродромы для полетов над Атлантикой. Он подготовил для отца «политический отчет», в котором восхищался дисциплиной, которая пронизывала весь немецкий народ. «Даже если немецкий народ проиграет войну, — писал он, — Германия все равно всегда останется первостепенной нацией. В Италии же… везде царит саботаж».
30 июня он пришел повидаться с матерью и сказал: «Если со мной что-нибудь случится, пусть жена и маленькая Марина будут с тобою!» Он был подавлен. На следующее утро он уезжал. Мать просила его беречь себя. «В некоторых ситуациях осторожность ни к чему», — ответил он. Время для Бруно Муссолини начало обратный счет…
Тогда, 30 июня, мать видела сына в последний раз. Как удар грома пришло известие о смерти Бруно. Произошла авария в воздухе. Бесполезно было устанавливать точное время, когда произошла катастрофа. 17 июля в семь сорок пять, в восемь пятьдесят? Моторы остановились внезапно, Бруно сделал все, чтобы избежать катастрофы. Последними его словами были: «Отец… лагерь!» Предполагали, что это была диверсия…
Бруно похоронили на маленьком кладбище в Сан-Кассиано в саркофаге из камня, добытого в окрестностях Рокка делле Каминате. На могиле поместили надпись только с датами рождения и смерти. Цветы возложили в маленькой часовне, где проходил обряд погребения. Там горит свеча, зажженная настоятельницами монастыря Святого Луки — покровителя летчиков. 7 августа 1945 года, уже после войны, английские офицеры авиации преклонили головы перед могилой пилота с фамилией Муссолини. А дуче нашел силы написать и выпустить в 1941 году книгу «Я говорю с Бруно»…
Итальянские войска перешли границу Албании и Греции. Началась так называемая «греческая кампания». Об этом доложили Гитлеру, когда он был в поезде и приближался к Флоренции, где его ожидал Муссолини. Фюрер не одобрял военной самостоятельности дуче, но проглотил горькую пилюлю с полным самообладанием и даже пообещал Италии свою полную поддержку в случае, если итальянцы будут разгромлены или понесут значительные потери. Вторая часть обещания — о потерях и разгроме — исполнилась быстро. Впрочем, и первая — тоже.
Фюрер как в воду смотрел. Ровно через три недели после встречи во Флоренции началась для итальянцев серия военных неудач. И, как писал фюрер в личном письме дуче, словно упрекая его за инициативу, «Югославия, Болгария, вишистская Франция и Турция все более дистанцируются от Италии в результате ее опрометчивого шага. Налицо и обеспокоенность России, что может привести к новой угрозе, на этот раз с Востока. Кроме того, Великобритания получила основание для размещения в Греции своих баз, что создает опасность бомбардировок Румынии и юга Италии. Последствия таковы, что военные действия в Африке против Египта должны быть приостановлены, а Германия будет вынуждена послать войска во Фракию, но только в 1941 году».
«Он здорово щелкнул меня по носу…» — мрачно отреагировал дуче на послание фюрера.
В январе 1941 года между Гитлером и Муссолини прошли переговоры в Бергхофе. Прибывшие на железнодорожную станцию Пуш члены итальянской делегации неожиданно увидели самого Гитлера. Хлопьями падал мягкий снег. Фюрер стоял на перроне в длинном кожаном пальто и шапке, натянутой глубоко на уши. (Этот фотоснимок обошел всю германскую и итальянскую печать.)
Вагон Муссолини, который был у открытого окна, остановился перед Гитлером. Дуче вышел из вагона, и они величественно обменялись рукопожатиями.
Как следовало из записей министра Галеаццо Чиано, фюрер был «слишком вежлив. У него на глазах даже появлялись слезы. Через несколько часов во время беседы и обеда Гитлер много говорил, не переставая, поглощал печенье, галеты с вареньем. Геринг сидел в новом серо-голубом мундире и тоже не умолкал. Муссолини же выглядел полностью сосредоточенным. Он мaло ел, небрежно засунул салфетку за воротник кителя, то и дело низко наклонялся над тарелкой. Он слушал Гитлера, редко вставляя слова, будто с трудом подбирал их из своего запаса немецкого языка, который был неплохим».
ПЕРЕПИСКА С ЧЕРЧИЛЛЕМ, КОНТАКТЫ С ЧЕМБЕРЛЕНОМ
Уинстон Черчилль одним из первых в Англии и в ее колониальной политике 20-х годов растоптал старые принципы либеральной буржуазии, и это в значительной мере было приятно Муссолини. Лидер фашизма стал внимательно следить за действиями реформатора с Альбиона.
В качестве министра по делам колоний сэр Уинстон начал свою деятельность с того, что издал приказ об усовершенствовании аппарата подавления в колониях, где, как, например, в Индии, развернулось широкое движение народных протестов. Английским правящим кругам потребовалась твердая рука карателя. Именно такую руку, вооруженную современной техникой и верным мечом, предложил Черчилль. И эту политику в Европе, в Италии прежде всего, оценил Бенито Муссолини. Особенно ту часть, в которой утверждалось, что для подавления восставших и «поддержания пор