в первопрестольную, Петербург (Ленинград), в свои имения, что будут возмещены утраты, но главное — восстановлено положение в обществе России. Мы понимали, что для этого нужно было свержение коммунистического режима, реставрация пусть не монархии, но установление по меньшей мере буржуазного республиканского строя.
— Фашистские режимы Италии и Германии могли бы для достижения этих целей стать самыми удобными режимами?
— Не скажите. Мы, Романовы, не приняли ни фашизм, ни национал-социализм. Для нас, как говорят, хрен редьки не слаще. А когда началась Вторая мировая война, ни один из Романовых не был предателем России. Мы следили за информацией с Восточного фронта, переживали за каждый сданный город, радовались, когда отбивали каждое селение. Мы тоже готовы были сражаться. Но только в душе. Других способов у нас, казалось, не было… И к нам никто не обращался. А зря.
В Италии нас, Романовых, вообще выходцев из русского дворянства при Муссолини не преследовали. Мы продолжали наши общения. Регистрация, конечно, была. Но это — больше для порядка. А где ее не было? Всех тогда регистрировали. В других странах это называлось «пропиской», «систематизированием в префектуре» и т.д. Когда в Рим вошли немцы, и учитывая особенно то, что мой отец и я отказались от предложения Муссолини занять трон Черногории, нам в целях безопасности благожелатели предложили скрыться.
Скрывала мою бабушку и нас сама королева Италии, затем Романовы нашли приют в Ватикане… Однажды королева в одной комнате принимала Муссолини, а в соседней были мы, Романовы. И все было тихо, нормально…
— Мы, русские, не чувствовали себя иностранцами в Италии. Тем более что родились, как и большинство моих сверстников, после революции, — рассказывала княгиня Ирина Голицына. — В Италии Муссолини нас никто не преследовал, не ограничивал в правах. Мы жили своей жизнью, со своей русской непосредственностью, пели, танцевали, влюблялись…
— Мы не были нигде иностранцами. Мы везде были Шаляпиными, — отмечал Федор Федорович Шаляпин — сын знаменитого певца, актер Голливуда, вечный шутник, и в восемьдесят лет ездивший по улицам Рима за рулем автомобиля. — Я видел и слышал Бенито Муссолини и скажу, что он меня раздражал. Он зажигал толпу, а это всегда небезопасно. Особенно когда мир находился на грани войны. Я понимал, ощущал это всем своим «русским нутром». Я встречался с Эрнестом Хемингуэем. Вот кто умел смеяться над Муссолини. Но Хэм понимал силу дуче.
А вот что говорил Ивано Платини — наследник донских казаков. Когда-то его прадед носил фамилию Платов, был то ли хорунжим, то ли есаулом войска Донского. В 1920-м попал в Италию. Что он умел? Ничего, кроме несения воинской службы. Но по законам Италии на охранную королевскую службу в армии принимали только итальянцев. Так ловкий казак Платов стал Платини. Его друг Катин — Катини и т.д. Этим постреволюционным казакам в Италии повезло. Они надежно осели, и их потомки никакой дискриминации ни во времена Муссолини, ни позже практически не испытывали. Здесь прописали бы даже Ленина, если бы он стал Ленини, а Сталин — Сталини. Конечно, при одном условии: чтобы они не выступали…
Другое дело казаки, прибывшие на Адриатическое побережье в ходе так называемой «второй эмиграции» — во время Второй мировой войны. Их судьба сложилась трагически. Многие погибли в зоне Триеста, на североитальянской и югославской территориях. Более двухсот тысяч были после 1945 года насильственно возвращены в Советский Союз… Многие ли остались в живых?
Судьба русских людей в эмиграции складывалась в разное время после революции 1917 года по-разному. Я расскажу лишь некоторые истории об известных выходцах из знаменитых российских фамилий: на мой взгляд они дают новое представление о многих событиях, освещают ряд фактов, которые выглядели иначе по официальным историческим версиям.
Я храню в блокнотах записи о встречах, беседах, интервью с моими соотечественниками в Италии и теперь впервые имею возможность в наиболее полном виде познакомить с ними читателя. Это — из моего «золотого запаса» журналистских расследований.
В КАФЕ «ГРЕКО» С КНЯЗЕМ НИКОЛАЕМ РОМАНОВЫМ
Князь Николай Романович Романов обычно принимал меня в Париоли, на своей квартире в Риме, но с некоторых пор мы изменили место встречи. Теперь усаживались за столиком в маленьком зале одного из самых известных кафе Рима — «Греко» на улице Кондотти, где когда-то бывали Н.В. Гоголь, Адам Мицкевич и многие другие знаменитости разных веков и народов. Князь Николай настроен, впрочем, как обычно, на философский лад. Его энциклопедические знания — результат большой и насыщенной учебой, чтением, трудом и путешествиями жизни.
— На мой взгляд, бессмысленно рассуждать на тему: каким, может быть государственное устройство России, — говорил князь Николай. — Пустое раскачивание маятника настроений в нашем обществе — разговоры об отношении к династии Романовых и вообще к Романовым до революции и во время революции, в войну и после нее. Теперь многое стоит на своих местах. Но все ли? В «интересах нравственного возрождения России, исполнения морального долга, искупления вины народа и большевиков перед монархией» уже совершено покаяние перед императорской семьей. Это хорошо. Хотя ничто не изменилось. Одни слова…
В смутные периоды российской истории (и не только российской) всегда поднималась определенная волна. И этим спешили воспользоваться в корыстных устремлениях политические ловкачи и те, кто так или иначе оказывался в их окружении или на поверхности общества. Они не так уж безобидны, эти люди. Они используют тяготение общественности познать отечественную историю «без купюр и искажений» (что практически невозможно), предлагают свои интерпретации, пытаются навязать свою «логику» сегодняшнего и завтрашнего дня. И не только России. И что же общество? Для многих закономерно не закрыты вопросы: надо ли было перезахоранивать останки царской семьи, расстрелянной в Екатеринбурге? И да, и нет. Было как было… Есть как есть… Всегда фатально…
В печати до сих пор некоторых потомков Романовых именуют «великими князьями», «великими княгинями» и, по привычке, не ставится под сомнение законность прибавления царственного слова «великий». А что говорят по этому поводу законы самой императорской фамилии? И наконец, сколько осталось на земле Романовых, каковы их взгляды, отношение к прошлому, настоящему и будущему России и к самим себе? Некоторые политики говорят о существовании некоего «резервного пространства», из которого якобы можно когда-нибудь «вычерпнуть» престолонаследника в России, как это было, например, 21 февраля 1613 года, когда Великий Земский собор единодушно избрал на царство боярина Михаила Федоровича Романова, «ближайшего по крови угасающему царственному роду Рюрика и Владимира Святого».
Я знаю князя Николая — старейшину дома Романовых, историка, писателя, художника, библиографа, философа уже многие годы. Знаю, насколько взвешивает он каждое слово.
— Меня постоянно терзает мысль, — говорит князь Николай. — Многие считают, будто я преследую собственные интересы или защищаю монархические интересы фамилии Романовых. Я же по своим воззрениям и жизненному опыту — демократ, республиканец, антифашист. Смотрю на развитие событий с позиций исторической давности, оцениваю свершившиеся факты, вижу только их реальность, не добавляю сеющее сомнение слово «если». Моя главная идея: у России есть только одна история. Она неразделима. «Рвы-пропасти» времени должны быть засыпаны. Они мешают прогрессу отечества. В Италии в течение двадцатилетия был фашистский режим Муссолини. И это нельзя изменить. Это — история Италии. И сегодняшняя Италия связана с историей годов минувших.
Я глубоко убежден, что в России не может быть восстановлена монархия. Настоящее и будущее страны — президентская республика с демократически и свободно избранным парламентом, многопартийной системой, последовательным проведением политики реформ, стабилизацией и выводом России из разрухи. В Италии реставрация монархии возможна только теоретически. Фашизм больше не пройдет. Но чем, как говорят…
В истории России реформы не раз предлагались и не доводились до конца. Так было три Александре I, Николае I, Александре III и позже. Реформы проваливались, и в оправдание всегда говорили: то к ним не было готово дворянство, то не созрел российский крестьянин… Всегда что-то мешало. Процессы реформ опасно подгонять, но не менее опасно их затормаживать или извращать. В этом Италия и Россия политически всегда были близки.
— Какова может быть роль нас, членов семьи Романовых, в настоящей и будущей истории отечества? — спрашивал князь и сам отвечает: — Мы должны отбросить все, что нас разъединяло с родиной. Не время подогревать и возрождать вражду из-за ответственности за прошлое. Надо наводить мосты и смотреть в будущее России. Мы, Романовы, своими знаниями, связями, опытом можем еще послужить отечеству. Савойские тоже могут служить Италии.
— Я внимательно слежу за печатью, — продолжал Николай Романович, — и знаю, что в стране и в некоторых российских кругах за рубежом проявляются монархические настроения. Этому не следует удивляться. Желающие возродить былое, но в своих сегодняшних интересах, всегда находятся. Но они, не создав новых законов и обычаев, успели забыть старые каноны. Существовал закон Петра Великого, (который гласил, что царствующий император должен указать наследника. (Николай II отрекся от престола в марте 1917-го, погиб вместе с цесаревичем Алексеем в ночь с 16 на 17 июля 1918-го. Наследника не осталось.) Но был закон Павла I, другие императорские законоположения, по которым наследование престола шло по прямой мужской линии до ее пресечения. В этом случае происходила бы передача престолонаследования следующим ветвям царствовавшей фамилии.
Со смертью великого князя Владимира Кирилловича нет даже теоретического наследника — мужчины по первой ветви — Александровичей. Во второй ветви — Константиновичей также не осталось мужчин. В моей, третьей ветви — Николаевичей — только я и брат Дмитрий. У меня три дочери, и мне — к восьмидесяти. У брата Дмитрия Романовича нет детей. В четвертой ветви но линии великого князя Михаила — более двадцати мужчин, и никто из них, насколько известно, на российский трон не претендует. Амбиции же дочери Владимира Кирилловича — Марии Владимировны — незаконны и большинством Романовых всерьез не принимаются.