! На внутренней стороне моя подпись».
Эдди снял свой шарф, и мы сразу перешли к делу.
Каким был Джими, когда вы впервые встретились?
– Я познакомился с ним только в январе 1967 года. Он уже несколько месяцев жил в Лондоне, и всем было очевидно, что его ждет успех. У него уже был сингл (Hey Joe). Он уже играл в Paris Olympia и все такое, так что я знал, кто он такой. Все знали, кто он такой и что делает. Он переворачивает музыкальный бизнес с ног на голову.
А потом мне звонит моя милая менеджер студии, Анна Мензис. И говорит: «О, Эдди. Есть один американский парень с пышными волосами, и вы должны сделать сессию, потому что вы все равно делаете все это странное дерьмо». Поскольку у меня была такая репутация, что я много занимался авангардным джазом, она решила, что это будет очень кстати, и оказалась права. Мы нашли общий язык.
Итак, что же вы записали на первой сессии с Джими – Purple Haze?
– Да… кажется. Чес Чендлер и Джими уже записали кое-что из материала – три или четыре трека. Они точно сделали Hey Joe и, возможно, The Wind Cries Mary… Я не помню. Но когда мы начали сессии в новой студии Olympic в Барнсе в январе 1967-го, Джими был очень рад, потому что: а) это была фантастическая студия и б) мы не только поладили в плане интеллектуального, эмоционального, а также музыкального уровня и всего такого, мы смогли создать для него такие звуки, которые он не смог бы получить в других студиях. Так что мы закончили тем, что наложили материал на некоторые из тех треков, которые они уже записали. Потом, конечно, мы сразу же занялись новым альбомом и начали делать новые песни. Мы закончили запись там, в Olympic, и микшировали ее там же.
Можешь ли ты рассказать о творческих отношениях, которые вы с Джими установили в студии?
– Ну, я думаю, что это была трехсторонняя сделка, в том смысле, что была группа – то есть Джими, Митч и Ноэль, и, очевидно, Джими был на передовой всего этого, еще Чес, который имел огромное влияние, и я. Чес был продюсером, с опытом из своего музыкального прошлого, он был басистом The Animals, а когда ушел из группы, стал продюсером, нашел Джими и бла-бла-бла, привез его в Англию, а затем подбадривал Джими и уговаривал его написать новый материал, что тот в конце концов и сделал. Потому что в начале карьеры Джими просто делал каверы.
Именно по настоянию Чеса Джими начал писать, к тому же Чес помогал ему в процессе. Так что в будке всегда были Чес и я. Я работал над звуком, Чес говорил Джими: «…тебе стоит попробовать другой темп, не включай этот чертов усилитель так громко…» Он направлял. Мое взаимодействие с Джими заключалось в том, чтобы разобраться, какой звук нам нужен. Он играл что-нибудь в студии, я слушал. Я бежал к нему и быстро слушал через усилитель, как звучат барабаны, бас, проверял, что микрофоны находятся в нужном месте. А потом бежал обратно в кабинку, нажимал несколько кнопок и делал свою работу. Потом он входил, слушал и говорил: «Ого, хорошо! Мне это нравится!» Так что Джими, я и Чес находились в потоянном контакте. Особенно я и Джими, потому что ему был важен звук.
Каким был Джими в эти моменты? Он был уверен в себе? Он нервничал?
– Нужно понимать, каким был Джими как личность. Все, вероятно, читали или слышали что-то о нем как о человеке. Для меня он был приятным парнем с фантастическим чувством юмора. Очень язвительный! Ему нравилось издеваться надо мной, Ноэлем и Митчем, над самим собой и над всем, что его окружало. Но у него была нежная душа. Он был очень застенчив, очень мягко говорил. Он очень оживлялся, только когда пристегивал гитару и вставал перед микрофоном. Он был классным парнем. Он был в высшей степени крутым парнем, с огромной силой во всем его существе. Когда он входил в комнату, все просто знали, что здесь был кто-то действительно со стержнем. Вокруг него была особая аура, которая просто неоспорима.
Может быть, именно эта аура, а также его умение играть на гитаре пугали лондонских гитаристов?
– Просто посмотрим на это с нашей точки зрения, я имею в виду британских парней. Факт, что он был американским чудаком, который пришел и полностью завоевал иерархию рок-музыки, но сразил их своей игрой. Все, от Пола Маккартни до Джорджа Харрисона, The Stones и Эрика Клэптона, – все были в восторге. Я думаю, что в какой-то момент Клэптон хотел бросить играть на гитаре, потому что Джими был чертовски хорош. Но Джими такое совсем не приходило в голову, потому что это был не его путь. Он был великолепен. И те из нас, кому посчастливилось работать с ним и видеть, как он играет, наблюдать за этим очень тихим застенчивым человеком, который невероятно преображался в гиганта в момент, когда брал эту чертову гитару, и люди слышали звуки, исходящие из этого усилителя. Черт возьми, это же нечто!
Это было невероятное музыкальное путешествие, которое вы тогда совершили вместе с ним, и за такой короткий промежуток времени…
– Когда вы смотрите на историю и развитие альбомов и то, что он говорил текстом, музыкой – все это, вы действительно получаете ощущение этого… Are You Experienced, как очень грубо брошенный вам в лицо мяч. Очень простой. Axis – это следующая стадия развития, где все более экспериментально. Я работаю со стерео, звуки становятся лучше и т. д. И написание песен тоже гораздо более экспериментально. А потом – скачок, как только он возвращается в Штаты и мы начинаем Electric Ladyland. И это целое путешествие в двух томах. Это блуждающее чудесное путешествие, в которое он вас берет, сметая все на своем пути. Таким образом, каждый альбом не только стоит особняком – он занимает свой собственный музыкальный сегмент, – но и все они объединены вместе. Вы можете проследить весь путь и то, как все это соединяется вместе. Вы можете очень четко видеть все его шаги. Это фантастическое путешествие.
И эти записи были сделаны на том, что сейчас считается доисторическим оборудованием. Никакого автотюна или компьютеров, чтобы микшировать и балансировать звук, просто крутые чуваки творят музыку в реальном времени. Тем не менее когда вы добрались до Electric Ladyland, технологии стали почти такой же значимой частью, как и музыка.
– Это звуковая картина, и это то, что я считаю своим вкладом: звуковое приключение в страну разума Джими. Мне была дана свобода действий. Очень редко он говорил нет тому, что мы придумывали. Я иногда говорил нет тому, что он делал, потому что либо это было просто невозможно в то время, либо я интуитивно не соглашался с ним. Мы все время говорили о звуке, и он дал мне свободу создавать все, что я могу. Просто используй все возможности, посмотрим, что получится. И довольно часто ничего не получалось. Но когда ему дали свободу создавать звуки настолько дикие, насколько это вообще можно себе представить, это было чудесно. Как и работать с ним бок о бок, особенно над Electric Ladyland, потому что мы вместе занимались микшированием. Делали это в четыре руки.
Вы буквально работали вместе, бок о бок за пультом?
– Конечно. Вы должны помнить, что не было автоматики. Все делалось руками! Я называю их «микшерными выступлениями». Мы репетировали их так, как будто это был живой спектакль. Например, 1983… (A Merman I Should Turn to Be) – это лишь один прямолинейный микс. Ни остановки, ни редактирования. (В течение тринадцати с половиной минут.)
И все же это звучит совершенно футуристично даже спустя столько лет…
– Да. Он не мыслил ограниченно, он думал за пределами разума, заглядывал в космос.
Сколько записей было сделано, когда Джими был под ЛСД?
– Ну, я уверен, что это имело довольно большое влияние, но, к счастью для меня, я помню – и я помню это довольно ясно – наркотики играли небольшую роль в студии, насколько я мог судить. Я имею в виду, курил ли он траву? Конечно. Чтобы расслабиться и поднять настроение? Да. Тяжелые наркотики – не знаю. Я никогда не замечал ничего такого ни во время процесса, ни во время сеансов. Но дело было в том, что ему приходилось возвращаться в туры. В 1968-м у нас была неделя сессий в Нью-Йорке, а он должен был отправиться в тур и выступить. Это все тормозило. А потом он возвращался, и мы снова принимались за дело. Вот почему он так любил выступать в The Scene, который находился всего в двух кварталах от студии звукозаписи. Он джемовал там, а потом приводил музыкантов в студию.
Как ты относился к этой ситуации? Это помогало или мешало?
– Думаю, нужно посмотреть немного глубже и проникнуть в сознание Джими. Я смотрю на это с точки зрения того, кем был этот парень, который оказался не только великим гением, с которым мне посчастливилось работать, но и с точки зрения, что я знаю о нем сейчас, и понимая, что он пытался сделать в те дни.
Он был очень организованный, несмотря на внешнюю оболочку вычурного образа жизни и всего остального. У него были записи обо всем, что он хотел сделать. Он планировал все заранее, еще до начала сессии. До такой степени, что то, что могло показаться результатом случайного джема, на самом деле было невероятно хорошо продумано. Voodoo Child тому пример. Он ходил в клуб и джемовал три или четыре часа, пытаясь найти подходящих парней для записи, потому что знал, чего хочет.
Он хотел сделать джем, который бы отражал определенные чувства, и когда он находил подходящих музыкантов, он им говорил: «Ладно, давайте, ребята, идем на студию». И уводил их из клуба в полночь. Там все работало с семи часов, все микрофоны подключены и все было готово к его приходу. Я знал, что скоро придет Джими. Он уже решил, кого возьмет с собой, и шел по Восьмой авеню с двадцатью парнями. Это было что-то. Это зрелище могло остановить движение, понимаешь? И он входил на студию, полностью осознавая, что будет дальше, включал гитару, Джек Кэсэди на басу и Стив Уинвуд, и через два дубля мы получили его –