Майк ненавидит саму идею этой благотворительности. Ему надоели эти черные чуваки, которые день и ночь твердят, что вокруг слишком много белых. Но для Джими шоу – это символ того, где он сейчас находится, послание для Вселенной. Изображая благородство, он рассказывает газете New York Times о своих визитах в Гарлем: «Иногда, когда я приезжаю сюда, люди говорят: “Он играет белый рок для белых людей. Что он здесь делает?” Я хочу показать им, что музыка универсальна – что нет ни белого рока, ни черного рока».
Пять тысяч скучающих и любопытствующих появляются в этот день. Но почти сразу все идет херово. Перед концертом, стоя рядом с Кармен, Джими получает дозу говна за то, что у него подружка-блондинка и он привел «белую сучку» в Гарлем. В завязавшейся драке у Кармен порвалась блузка.
Спустя несколько дерьмовых часов Джими и группа толпятся на крошечной уличной сцене – Джими одет в белое.
Бутылка летит на сцену перед тем, как звучит первая нота. Она врезается в усилитель, разлетаются осколки стекла. Группа играет, но люди начинают бросать яйца. Яйца, мать твою. А потом начинают уходить. Уходят.
Отчаявшись, он играет редеющей толпе стоические версии Fire, Foxey Lady, Red House… блюз наконец-то прорвался и принес искру тепла тому, что осталось от толпы. Но потом Джими рискует своей задницей и играет The Star-Spangled Banner, и все снова тухло. Он почти спасает положение с помощью Voodoo Child, в надежде, что это поможет, объявляет ее беспокойной толпе как «национальный гимн Гарлема».
Никто ее так не называет. Большинство людей в Гарлеме даже не слышали ее раньше. Шоу наконец-то заканчивается в присутствии менее чем двухсот человек.
Глядя в зеркало, вернувшись в свой номер в отеле Nevada, Джими в шутку говорит Кармен, что он выглядит старым, что его волосы начинают выпадать, волосы на груди и лобке седеют. Он смеется. Притворяется.
Майк слышит истории о гарлемском концерте и думает, что это, блядь, пустая трата времени и денег. Джими мог сильно пострадать. Его могли убить. И для чего? Чтобы доказать, что он чертовски черный? Все шло из рук вон плохо. Надо было что-то предпринять.
Четыре ночи спустя Джими возвращается на шоу Каветта, снова со всем цыганским зверинцем, играет до-о-олгий импровизированный джем, построенный вокруг новой вещи, которую Джими придумал под названием – Майк думает, что она так называется, потому что Джими теперь часто бормочет – Machine Gun. Закройте глаза, пожелайте этого достаточно сильно, и это может показаться чем-то из альбома Electric Ladyland. Господи, думает Майк, теперь это кажется таким далеким прошлым. Какого черта Джими делает со всеми этими гребаными чуваками, которые говорят ему, что он должен стать более африканским, детка, дать больше джаза, как Майлз, понимаешь, сделать что-то новое и, ну ты знаешь, черное? Как, черт возьми, он должен продавать это белым поклонникам Джими?
Что-то определенно нужно делать – и быстро.
Двадцать четыре часа спустя Джими вытаскивают из клуба, связывают, завязывают глаза, бросают на заднее сиденье машины и увозят.
Подожди. Повтори, чувак?
Майк всю свою жизнь имел дело с гангстерами, так или иначе. От мутных аферистов в старые армейские времена до крутых джорджи «бизнесменов» в ньюкаслских клубах. Лондонские музыкальные бизнесмены вроде Дона Ардена не боялись Майка. Он не собирался связываться с Ронни и Реджи Креем, но видел, как крепли их отношения с нью-йоркскими гангстерами, когда близнецы перебрались в ночные клубы Вест-Энда.
В Америке звукозаписывающий бизнес и мафия держались рука об руку с тех пор, как шестнадцатилетний Луи Армстронг получил свое первое жалованье за игру на трубе в таверне, принадлежащей Генри Матранге, главе семейства Матранга, одного из самых могущественных преступных синдикатов начала двадцатого века.
С тех самых дней, когда сицилийский дядя Фрэнка Синатры Бейб Гараванте, член преступной семьи Моретти, был осужден за убийство после того, как в 1921 году управлял автомобилем для побега во время вооруженного ограбления.
С тех самых дней, когда Фрэнк был посредником Кеннеди для Сэма Джанканы, ведущей фигуры в чикагской мафии.
С тех самых дней, когда мафия управляла всеми крупными артистами Лас-Вегаса, такими как Фрэнк, Сэмми-младший, Дино, Лайза и Тони Беннет.
С тех самых дней, когда Фрэнки Валли был связан с семьей Дженовезе. «Не думаю, что кто-то из тех, кто работал в индустрии развлечений в шестидесятые годы, может сказать, что они никогда не общались с мафией», – сказал Фрэнки, пожимая плечами.
Еще с тех времен, когда Моррис Леви – глава звукозаписывающей компании с большим количеством итальянских друзей – управлял Roulette Records, прикрытием для семьи Дженовезе.
Roulette – место, где изнутри на дверях не было ручек.
Roulette – где менеджер Yardbirds Саймон Нейпир-Белл отправился на встречу в 1966 году и обнаружил Морриса, который держал руками за горло одного из своих продюсеров, поднимая его с пола и крича: «Ты гребаный черный хуесос! Ты обещал сделать мне хитовый альбом, а сам все испортил!»
Этим хуесосом был Микки Стивенсон, который написал Dancing in The Street для Марты и Vandellas и только что сделал хит What Becomes of The Brokenhearted с Джимми Раффином.
С тех пор мафия ухватила доходный потенциал нового поколения «тяжелых» рок-групп и стала участвовать в управлении такими командами, как Vanilla Fudge и Humble Pie.
В 1969 году инвестиционный синдикат Kinney National, возглавляемый Стивом Россом (настоящее имя Стивен Джей Рехниц), купил за 400 миллионов долларов киностудию Warner Bros., кинокомпанию Seven Arts и звукозаписывающий бизнес, а Росс занял пост генерального директора. Стив был учтивым, покладистым оператором, у которого не было никаких проблем в общении с мафией. Тот факт, что он теперь де-факто управлял Reprise, американским лейблом Джими, означал, что у Джими – и Майка – теперь были свои собственные связи с мафией. И наоборот.
Но игра началась задолго до этого. Мафия контролировала распространение пластинок по всей Америке. Из более чем шести тысяч радиостанций, которые тогда были в эфире в Америке, более четырех тысяч контролировались мафией, которая продвигала свои записи, снабжая ди-джеев и продюсеров кокаином и проститутками, а когда это не срабатывало, чемоданами с деньгами.
В 1969 году Джими Хендрикс был самым продаваемым артистом Reprise. Но он уже год не выпускал нового альбома. Что же все-таки происходит? Майка все время об этом спрашивали. Не Стив Росс – но люди, которые знали людей.
Salvation было клубом в Виллидж, который контролировали Джон Риккобоно и его партнер-мафиози Энди Бенфанте, работавший от имени семьи Гамбино. Когда у заведения возникли проблемы с законом по продаже алкоголя, его дни в качестве элитного диско-клуба были сочтены, менеджер Бобби Вуд решил сделать его местом для живой музыки. Именно Бобби подал Джону идею о том, чтобы Джими Хендрикс сыграл в ночь перезапуска клуба.
Майк рассказал Джими. Джими сказал нет. В этом не было никакого смысла. Джими уже много лет был завсегдатаем этого клуба. Он и сейчас туда ходил, особенно если хотел развлечься.
Конечно, он был постоянным клиентом в клубе. Бобби тоже был охотником за кокаином, и они делились бутылками шампанского, пили прямо из горла. Бобби хвастался, когда был под кайфом, своими связями. Но Джими вовсе не собирался устраивать какую-то тусовку, какую бы сумму за нее ни платили и для кого бы она ни предназначалась. Он все еще жил в особняке в то время, разбираясь с Gypsy Sun and Rainbows. Он попытался объяснить Майку, что его голова сейчас занята другими вещами.
Но когда Майк вернулся и рассказал все Бобби Вуду, а тот – Риккобоно, было принято решение нанести визит Джими.
Майку было абсолютно плевать, сыграет ли Джими в Salvation. Ему нужно было убедить людей Гамбино, что если они с Джими построят звукозаписывающую студию на их территории, то это не вызовет накала из-за всех этих наркотиков. У них были связи с полицией Нью-Йорка, но вынюхивание ФБР было совсем другой игрой. И люди Гамбино также хотели, чтобы Майк понял, что если он получит их благословение, то должна быть «договоренность»: деньги на защиту.
Майк все понимал. Однажды сентябрьским утром к дому Шокан без предупреждения прибыли два лимузина: Майк в первом, Джон Риккобоно и Энди Бенфанте следом. Майк и Джон вошли в дом и повели Джими наверх, чтобы поговорить с ним. Энди остался снаружи и установил мишень на одном из деревьев. Джума наблюдал за всем этим широко раскрытыми глазами через окно, видя, «как этот парень вытаскивает свой 38-й калибр и бах! бах! по мишени, пока с Джими вели разговор».
Вспоминая тот день много лет спустя, Риккобоно сказал: «Я не помню, чтобы мне понадобилось оружие, чтобы заставить Джими Хендрикса играть для нас. Он любил Salvation, потому что там можно было достать наркотики».
Джими отыграл шоу. Ну и сцена! Куча наркоты, красивые модели, разгуливающие голыми, Риккобоно позже утверждал, что Джими пытался заставить гангстера глотать спиды вместе с ним. «Это было похоже на Рим!» Если кто-то пытался причинить неприятности, рассказывал Риккобоно, он приказывал своим людям «затащить его в подсобку и избить до полусмерти. Именно так я поддерживал дух мира и любви».
Для Джими это было сущим кошмаром. Усилители не работали должным образом, и толпа даже отдаленно не интересовалась Gypsy Sun and Rainbows или космическими джемами. Был классный момент с Ларри Ли, но затем Джими положил свою гитару на один из неисправных усилителей и ушел.
Однако через несколько дней он снова был там, «занимаясь своими делами». В тот вечер пара итальянских ребятишек подошли к нему бочком, начали рассказывать о какой-то наркоте и спросили, не хочет ли Джими попробовать? Будучи таким знатоком кокаина, мог ли Джими отказаться?
«Мы отвезем тебя туда, парень. У нас лимузин у входа…»