Признание: «Я устал молчать и чувствую себя опустошенным».
Затем еще один концерт на следующий вечер, в Орхусе, Дания – Джими сомнамбулически ушел после трех песен. Его новая подруга в туре, Кирстен Нефер, потрясена, увидев, что Джими «шатается» и «ведет себя странно». Он сказал ей: «Я не хочу, чтобы ты видела меня таким». За кулисами менеджер, Отто Фузер, ловит Джими, он «рухнул в мои объятия, и мы усадили его на стул. Ему было холодно – холодная лихорадка, – а потом они попросили кокаин. “У нас нет кокаина”, – говорю я. Хендрикс больше не мог играть».
«Я не уверен, что доживу до двадцати восьми лет, – говорит Джими другому интервьюеру на следующий день. – Я чувствую, что мне больше нечего дать музыке. И я больше не буду жить на этой планете, если только у меня не будет жены и детей – иначе мне не для чего будет жить».
Чес-Чес! – появился как в лихорадочном сне на одном из шоу, ушел встревоженный. «Он сломлен, – говорит всем Чес. – Он начинал песню, переходил в сольную часть, а потом даже не помнил, что они тогда играли. Смотреть на это было действительно ужасно».
Потом еще один концерт, через сорок восемь часов, в Западном Берлине. Путешествие на поезде на так называемый фестиваль любви и мира на острове Фемарн, у северного побережья Германии в Балтийском море. Представленный как «Европейский Вудсток», он превратился в мини-Альтамонт. «Ангелы ада» разграбили производственный офис и раздали всем бесплатные билеты. Пулеметный огонь наполняет штормовой воздух.
Переполненный байкерами, избитый штормами, измученный отменами таких громких выступлений, как Emerson, Lake and Palmer, фестиваль погрузился в хаос, насилие и поджоги повсюду, когда Джими наконец появляется на сцене около часа дня.
Выходит под свист, насмешки и крики «Hau ab!» – по-немецки это значит «иди домой!» или «проваливай!» – Джими в шоке. Он пытается сгладить ситуацию, говорит им: «Все равно мир, мир». Но свист становится все громче, и Джими выходит на сцену, вытянув вперед руки. «Мне похуй, если вы будете букать, только букайте в правильной тональности, вы, убл…»
Пораженный силой штормового ветра и смертоносными ливнями, Джими заканчивает сет Voodoo Child, его голос против урагана: «If I don’t see you no more in this world / I’ll meet you in the next one and don’t be late, don’t be late…»
Гитара все еще раздается в небесах, и он кричит: «Спасибо. До свидания. Мир!»
Улетает с места крушения фестиваля на вертолете сразу после шоу на стыковочный рейс в Гамбурге – домой в Лондон.
Джими выдохся.
Но все не так хреново, как у Билли, у которого в выпивке была такая сильная кислота, что его мозг взорвался на несколько дней, а потом недель и месяцев. У Билли чертов нервный срыв. Было принято решение немедленно отправить его обратно в США.
Возвращаясь из Хитроу, Джими направляется прямиком в Samarkand, где его ждет Моника, читая интервью Джими в еженедельнике Melody Maker.
Ей нравится то, что он так позитивно говорит о будущем.
«Должно произойти что-то новое, и Джими Хендрикс будет там», – говорит он автору Рою Холлингворту.
«Мне нужна большая группа». Улыбается. Все еще говорит о своей любви к большому составу. «Я не имею в виду три арфы и четырнадцать скрипок. Я имею в виду большой оркестр, полный компетентных музыкантов, для которых я могу писать и которыми могу дирижировать. А вместе с музыкой мы будем рисовать картины Земли и космоса, чтобы слушателя можно было куда-то увести… Сейчас они готовят свои умы. Как и я, они возвращаются домой, набираются сил и готовятся к следующей поездке».
Моника готова к следующему путешествию с Джими, она уверена.
И Майк тоже.
Он слышал о «неожиданном» визите Чеса к Джими в туре. Да? Ну, пусть не лезет.
Он уже пронюхал о маленьком плане Джими уйти в закат вместе с Аланом Дугласом. «Алан Дуглас – мразь! – Майк закричал в кабинете Мо Остина, столкнувшись с тем, что, как всем было известно, собирался сделать Джими. – Я никогда не позволю ему добраться до Хендрикса!»
Слышал также об Эде Чалпине, который был недоволен тем, что заработал миллион на Band of Gypsys, а теперь приехал в Лондон, чтобы подать в суд на британские лейблы Джими, Track и Polydor – и забрать еще больше того, что по праву принадлежало Майку.
Майк сидели потел, допоздна разговаривая по телефону, пыхтя большой, толстой гребаной сигарой и сжимая свой бокал с бренди так сильно, что он чуть не лопнул в его руке.
Преследуемый за деньги, которые он взял от Warner Bros., Reprise и итальянских парней, чтобы построить студию Electric Lady. Раздавленный обломками фиаско «Радужного моста». Не в силах спать по ночам, зная, что когда сделка сорвется и Джими наконец оставит его в дерьме, и Майк уже не сможет вернуться… он начинает думать о двухмиллионном страховом полисе, который недавно оформил на Джими.
Все эти наркотики, все эти сумасшедшие люди, которыми он постоянно себя окружает. Майк видел, что случилось с Брайаном Джонсом, и спрашивал себя, что бы он сделал, если бы Джими – боже упаси – однажды нашли лицом вниз на дне плавательного бассейна? Не так уж трудно себе это представить, не так ли?
Медитируя на склоне горы Мауи со своей новой подругой Мелиссой, очень духовной девушкой, которая всегда видит хорошее в людях, Майк начинает серьезно переосмысливать свои приоритеты. Всегда думает на несколько шагов вперед. Никогда и никому не позволит встать у него на пути. Майк придумывает план.
Он тоже готов отправиться в следующее путешествие с Джими.
ЭпилогМоника и Ули
Моника так и не смогла прийти в себя. Остальная часть ее жизни определялась близостью к распятию ее черного Иисуса. Ее судьба – быть побитой камнями неверующих, пока она тоже не умрет – ее падение с Земли также было связано с «подозрительными обстоятельствами».
Она солгала о своей роли в смерти Джими. Она солгала о своей роли в жизни Джими. Она солгала о своей жизни после смерти Джими. Она снова и снова рассказывала одни и те же истории, но никто ее толком не слушал, кроме других верующих. Те, что пришли после ухода, отчаянно желая услышать «послание», которое, как она говорила себе, Джими обещал ей передать.
Стала затворницей, рисуя картины богоподобной фигуры, облаченной в алые с золотом одежды и волосы размером с планету, с гитароподобной палочкой, околдовывающей благодарные легионы учеников.
«Я никогда не выхожу на улицу, – сказала она репортеру бульварной газеты, который переступил порог ее дома за год до того, как она решила покинуть эту равнину и присоединиться к Джими. – Я все свое время посвящаю искусству. Джими оставил мне очень тяжелую ношу. Я должна была пообещать, по-настоящему пообещать, что, если он умрет, я распространю его послание. Это очень одинокая жизнь. Но если бы я не встретила Джими, моя жизнь была бы совершенно обычной».
Бедная грустная Моника, сумасшедшая ебанутая цыпочка, в которую Джими врезался своим самолетом. Одинокая выжившая, которой никто не верил, которую все обвиняли, над которой все смеялись, презирали, ненавидели, отвергали.
Из всех цыпочек, а их были сотни, именно за ней пришла Кэти. Из-за беспорядочных фантазий: отсталых сказок, невнятных идей и тошнотворных заповедей блаженства. Заявлений о том, что она была единственной, кому Джими наконец открыл свое истинное предназначение.
Кэти уже слышала все это раньше. Моника была едва ли первой девочкой из тура, которая думала, что знает о Джими больше, чем он сам. Но когда Моника начала оскорблять Кэти в своих интервью, Кэти достала «оружие» и отвела эту суку в суд – и выиграла. Получила в Лондоне постановление Верховного суда, предписывающее ей не повторять обвинений в том, что Кэти была «закоренелой лгуньей», потому что обвиняла Монику в том, что она сыграла решающую роль в смерти Джими – история про слишком много таблеток снотворного. Кэти обратилась к судье с просьбой посадить эту корову в тюрьму, но судья не согласился и отпустил бедную запутавшуюся Монику на свободу.
Два дня спустя Моника была найдена мертвой в своем Mercedes в гараже своего дома в Сифорде в Восточном Сассексе. Она задохнулась в ядовитых миазмах угарного газа. Вердикт: самоубийство блондинки средних лет. Тут же послышался шепот: Моника была убита. Как и все остальные – силами неизвестных.
Ночные шаги. Блуждающие взгляды. Детка, просто закрой свой рот…
Единственный, кто все действительно понимал, был муж Моники, Ули Джон Рот, сам преданный Хендриксу небесный гитарный посланник. Как и Моника, Ули был немцем. Как и Джими, Ули умел играть на гитаре. Он начал молодым, сделав свое имя в Западной Германии в середине семидесятых годов в качестве гитариста в Scorpions, которые однажды стали крупнейшими международными рок-звездами из Германии.
Однако Ули к тому времени уже ушел, чтобы стать звездной пылью в своей собственной музыкальной вселенной, Electric Sun. Это был Хендрикс, изображенный на идолопоклоннических картинах Моники. Грандиозно, безмятежно, серьезно, красиво. Ули даже одевался как Джими, хотя это были восьмидесятые, и джинсы-клеш, и волосы длины эпохи ЛСД были объявлены вне закона. Над ними смеялись.
Мягкие психоделические картины Моники украшали все конверты альбомов Electric Sun. Ули иногда писал песни вместе с Моникой. Всегда одно и то же: как Джими не забыл Монику, как смерть не могла разлучить их, как они жили и любили все еще в своих мечтах. Ули играл их, такой грустный, с закрытыми глазами.
Death brings us apart
Our timeless love always grows
Because you are my other part…
Когда Моника покончила с собой, Ули уже сбежал в свой собственный сказочный лес, обитающий на хоббитских холмах Уэльса. Он все еще любил ее, но она уже давно решила, что в ее разбитом сердце есть место только для Джими. Ули все понял. Когда она умерла, он объявил, что посвящает все свои будущие труды памяти своей погибшей женщины.