— Этот полуфрукт-полуовощ китайцы называют «пламя дракона», — пояснил он. — Растёт на юге, в жарком климате.
Тёмное пшено приятно похрустывало на зубах, вкус у каши был кисловато-нежным, приглушённым, имелись в этой каше и сладкие нотки, но они тоже были приглушённые. Фрукт этот — или овощ — действительно был вкусным, запах имел нейтральный — мякоть пахнула сыростью, только что вымытым, не успевшим просохнуть столом, — запах явно не соответствовал вкусу.
Начало службы в Китае запомнилось Корнилову именно по этому запаху — всякий раз потом, когда он входил в избу, где был только что вымыт и выскоблен ножом обеденный стол или даже пол, он вспоминал обед с русским посланником в Пекине, обильность блюд и диковинный полуфрукт-полуовощ, как определил его действительный статский советник Покотилов — «пламя дракона».
Работал Корнилов с восьми утра до десяти вечера. С электричеством происходили перебои, но это его не беспокоило: у таможенников имелся свой газовый участок, а газовые фонари светили лучше электрических. Корнилов готовил для Санкт-Петербурга несколько подробных докладов: «О полиции в Китае», «Описание манёвров китайских войск в Маньчжурии», «Охрана императорского города и проект формирования императорской гвардии», «Телеграф в Китае» и так далее.
Суматоха тех дней не смогла смягчить удара, который был нанесён по русской дипломатии, хотя Корнилов почувствовал, как слёзные спазмы сдавили ему горло — умер посланник Покотилов.
На место Покотилова из Санкт-Петербурга спешно приехал первый секретарь Арсеньев, человек заносчивый, гордый, с хлестаковскими замашками. Прибыв в Пекин, он первым делом приказал Корнилову построить охранный отряд.
Отряд этот был довольно большой, охранял не только посольские объекты, но и все русские службы в Китае от Мукдена до Кашгара и подчинялся военному агенту. Корнилов молча выслушал приказ нового начальства и велел вывести отряд на посольскую площадь.
Арсеньев, небрежно похлопывая одной белой перчаткой о другую, прошёлся вдоль строя и поздравил солдат; Корнилов не расслышал, с чем новый посланник поздравил их, — но явно не с выглянувшим из туч солнышком, скорее всего, с собственным вхождением в должность, улыбнулся язвительно и подошёл к Арсеньеву ближе.
Новый посланник быстро закончил речь и сказал Корнилову:
— А теперь, господин полковник, проведите войска торжественным маршем!
Корнилов ответил резко — будто выстрелил:
— Эти почести вам — не по чину!
Лицо у посланника неприятно дёрнулось:
— Как так?
— Не полковничье это дело — проводить войска торжественным маршем перед капитаном.
Неторопливо Корнилов двинулся вдоль строя, здороваясь с каждым солдатом за руку, — многих он уже знал по фамилиям и именам, знал, чем эти люди дышат, чем живут.
Скандал вышел грандиозный. Естественно, он не укрепил отношения между Певческим мостом и военным ведомством. Арсеньев был отозван в Санкт-Петербург.
В августе 1908 года в Пекан прибыл новый русский посланник — И.Я. Коростовец. Корнилов остался на своём месте — продолжал готовить аналитические записки, принёсшие ему впоследствии известность.
Несмотря на то что китайские солдаты больше походили на монахинь из женских католических монастырей и за своими зонтиками и веерами следили больше, чем за ружьями, Корнилов пришёл к выводу, что самые боеспособные части в Китае — это «луцзюнь», полевые войска. Они ещё что-то могут сделать — в крайнем случае сумеют хотя бы грамотно убежать от противника... Все другие войска уступали полевым.
Ещё в Китае имелись «ба ци» — «восьмизнамённые войска», «сюньфан дуй» — охранные отряды, «цзиньвэй» — гвардия и «хайцзюнь» — морские силы.
Китайские генералы вознамерились не скупиться на затраты и избавиться от старых штуцеров и фузей, с которыми императоры в древности ходили охотиться на горных козлов, — вместо отслужившего своё оружия приобрести на фирме Маузера современные винтовки и пулемёты, а также закупить на заводах Круппа скорострельные пушки.
Корнилов стал искать подход к людям, которые вели переговоры насчёт закупок, и очень скоро нашёл — помог полковник Вальтер, однокашник по Академии Генерального штаба, — в Шанхайской экспортной компании он завербовал важного сотрудника, и тот вскоре передал русскому военному агенту материалы о переговорах по поводу покупки шестидесяти пушек-скорострелок, а французский офицер-артиллерист, который принимал участие в испытании орудий, подарил два альбома с фотоснимками. На фотоснимках были изображены орудия и разные фирменные крупповские узлы, по которым любой русский умелец мог сочинить узлы свои собственные, а из большой болванки стали выточить орудийный ствол. Корнилов незамедлительно, «лёгкой» почтой, которую считал быстрой, отправил материалы в Питер.
Дипломатическая почта той поры была двух видов — «лёгкая» и «тяжёлая»: первая находилась в пути сорок пять дней, вторая, когда приходилось перевозить громоздкие предметы, — доставлялась более двух месяцев.
Отправил Корнилов в Питер также альбом с образцами тканей, из которых китайским солдатам собирались пошить новую форму, указал также фабрики, где будет произведён материал, и объёмы военного заказа.
У русских солдат до войны 1904 года форменными считались белые рубахи, приметные издали. На фоне тёмных полей гаоляна и зелени сопок солдаты выглядели в них, будто выцветшие мухи на сочной свежей материи, ещё не побывавшей под солнцем, — по этим рубахам «бравых ребятушек» отстреливали поштучно. Генерал Куропаткин, едва появившись на фронте, первым делом приказал солдатам покрасить одежду в зелёный цвет: японцы, которых он пытался разглядеть в мощный бинокль, были в своей защитной форме совершенно неприметны, прятались в естественных складках местности, как блохи в швах одежды, растворялись, словно духи бестелесные... Куропаткин даже крякнул от досады и велел немедленно закупить у китайцев зелёную краску...
Правда, краска оказалась некачественной, стоило солдатику попасть под дождь, как он делался зелёным, как кузнечик, собирающийся обзавестись потомством. Хохотали солдаты друг над другом до упаду, были случаи, когда их увозили в лазарет с вывихнутыми от смеха челюстями, — и так продолжалось до тех пор, пока из дома, из «Расеи» не пришло несколько вагонов с новым, спешно пошитым на фабриках обмундированием.
Именно Русско-японская война заставила нашу армию принять форму защитного цвета.
Сохранилась шифровка, присланная Корниловым из Пекина, на ней имеются личные пометки государя.
Корнилов тщательно проанализировал военное положение на Дальнем Востоке и составил подробный доклад в Генеральный штаб. В нём он, в частности, отметил: «До тех пор, пока Россия твёрдо стоит у Владивостока и на берегах Великого океана, на фланге операционной линии Японии на материке, Япония будет считать положение своё здесь непрочным, и новая борьба между Россией и Японией фатально неизбежна; так не лучше ли смотреть опасности прямо в глаза и готовиться к войне, заранее обеспечив себе выгодное исходное положение».
В конце 1909 года в Пекин «лёгкой» почтой пришёл пакет из Генерального штаба, в нём находилось предписание полковнику Корнилову — ему пора было возвращаться домой. Но прежде чем покинуть Пекин, Корнилов отправил в Россию полковника Вальтера. Тот должен был четыре месяца отслужить в должности командира стрелкового батальона — без выполнения этого ценза он не имел права двигаться дальше по служебной лестнице, — а через четыре месяца Вальтер должен был вернуться в Пекин и занять место Корнилова, отъезд которого из китайской столицы по этой причине был отложен до середины следующего года.
Жену с детьми Корнилов отправил домой по железной дороге, сам же решил совершить рекогносцировку трассы, ведущей из Пекина в Калган, оттуда пройти на Алтай, с Алтая — на Памир и Тянь-Шань, конечной точкой маршрута он избрал город Ош.
Санкт-Петербург утвердил этот план.
Когда-то по местам этим пролегал Великий шёлковый путь, позже по этой дороге к Чингисхану трясся, сидя верхом на верблюде, знаменитый Марко Поло, в огромной угрюмой пустыне Гоби решались судьбы мира.
Генштаб выделил на поход Корнилова 1250 рублей золотом. Деньги эти были отпущены целевым назначением — на «толмача, подарки, вьючных лошадей и выдачу кормовых казакам».
Хотя стоял уже сентябрь, осенний месяц, предполагающий прохладу, а в пустыне Гоби дули жестокие горячие ветры, с песком и мелкой мучнистой пылью, мертво прилипавшей к лицу — ни отмыть пыль, ни отскрести, — с кручёными смерчами, способными сбить с ног лошадь. Барханы, будто живые, шевелились от жара — в них можно было печь куриные яйца.
Затягивать с отъездом было нельзя, просто ни в коем разе нельзя, — пройдёт ещё немного времени, и лютая жара стремительно сменится лютым холодом, а что из них опаснее, не брались определить даже бывалые люди, испытавшие и то и другое.
Несмотря на раскалённые дни — что в пустыне Гоби, что в Хамийской пустыне, спать приходилось у костров, завернувшись в войлок, — ночью звенели морозы.
Сопровождали полковника два казака. По дороге встречались китайские воинские части, по мнению Корнилова, не всегда удачно дислоцированные. Он продолжал вести записи, давал в них оценки вооружению, способности солдат драться, также анализировал и боеспособность дружин монгольских князей — в основном мелких, хотя среди них попадались и значительные, очень подвижные формирования, видевшие перед собой только одного врага — китайцев.
Было ясно — придёт время, возможно придёт оно очень скоро, когда монголы и китайцы сцепятся основательно, и становление Монголии как самостоятельного государства окажется неизбежностью.
В конце сентября Корнилов прибыл в Урумчи — главный город Синьцзянской провинции. После безжизненных песков Гоби, после дневной раскалённости и ночной стужи огромных пространств, среди которых человек ощущал себя жалкой мошкой, здешняя зелень, ухоженные поля, сады, еловые леса, буквально набитые оленями и фазанами — плюнуть некуда, обязательно попадёшь в фазана, — показались путешественникам райскими.