— Папка! — в очередной раз взвизгнула Наташка и умолкла.
— Дайте мне хоть сына обнять, — попросил Корнилов.
Когда ахи-охи улеглись и Корнилов в прихожей стянул с себя сапоги, переобувшись в лёгкие кожаные тапочки, он спросил у Таисии Владимировны:
— Вы хоть письма мои, которые я из лагеря посылал через Красный Крест, получили?
Таисия Владимировна стёрла с глаз слёзы:
— Получили.
— Я очень тревожился: как вы тут без меня? Время-то военное, затолкать, растоптать кого угодно могут...
— Знаю одно, Лавруша, — сказала жена, — в немецком тылу находится шестьдесят русских генералов.
Эту цифру, в которую не хотелось верить, на следующий день подтвердил встреченный в штабе генерал, давнишний знакомый Корнилова.
— Вы все как сговорились, — невольно воскликнул Корнилов. — Вчера жена мне тоже назвала цифру шестьдесят. — Корнилов удручённо качнул головой. — Шестьдесят русских генералов в плену — это национальная трагедия.
Генерал мрачно кивнул:
— К сожалению, что есть, то есть. Обстоятельства сильнее нас. Но... — генерал взял Корнилова под локоть, — из шестидесяти попавших в плен генералов в строй вернулись только вы один.
Но этот разговор произойдёт завтра, а сегодня Корнилов находился дома. Этой встречи он так долго ждал...
— Всё, больше я ни тебя, ни детей от себя не отпущу, — сказал он Таисии Владимировне. — Мне, как генерал-лейтенанту, даже на фронте положены сносные условия. Будете жить вместе со мной, а во время боевых действий — перемещаться во второй эшелон и двигаться вместе с ним. — Он вновь обнял жену, прижал её голову к груди, носом зарылся в волосы, втянул ноздрями сухой приятный запах.
— Я приготовила к твоему приезду праздничный обед, — шёпотом, едва различимо произнесла Таисия Владимировна.
— Я слышал, в Петрограде плохо с продуктами?
— Плохо, — призналась Таисия Владимировна, — но я кое-что достала к твоему приезду... Мы так ждали тебя!
— Больше ты ни в чём не будешь нуждаться, — пообещал Корнилов.
Перед окном жалобно тряс ветками, ссыпая с крупных тяжёлых листьев плотную морось, каштан, несколько маленьких птичек сбились в плотную стайку под шапкой перехлестнувшихся веток, не пробиваемых сверху водяной пысью, и заглядывали в квартиру наёмного дома Мейпариани, в которой горел электрический свет. Внизу, в выбоинах асфальта, пузырилась тёмная холодная вода.
Корнилов подумал, что какой бы тяжёлой ни была доля солдата, — неважно, в каком чине этот солдат находится, в генеральском или он обычный рядовой, — его жизнь всегда бывает легче, если у него хорошо прикрыт тыл, есть дом, где можно отлежаться, залечить раны, есть очаг, около которого можно обогреться...
Тыл у Корнилова был прикрыт надёжно.
На следующий день Корнилов появился в военном министерстве. Первая встреча — в коридоре, с осанистым человеком в генеральской форме, неторопливо шагавшим по зелёному ковру с папкой в руке. Корнилов прищурился, стараясь разглядеть лицо генерала — в плену у него стали сдавать глаза, — тот тоже пригляделся к нему и обрадованно вскинул руки:
— Ба-ба-ба, Лавр Георгиевич собственной персоной!
Это был генерал Аверьянов, человек в военном ведомстве не последний. Корнилов обнялся с ним.
Аверьянов ухватил Корнилова под локоть.
— Пошли-ка ко мне в кабинет, попьём чайку, — предложил он.
Кабинет у Аверьянова был огромный, уютный, тихий, не хуже, чем у министра. И чай был отменный — китайский, присланный из Иркутска, где располагались знаменитые чайные склады и работала фабрика. И печенье было первоклассным — из подвалов магазина Филиппова. Аверьянов усадил Корнилова в кресло, сам сел напротив.
— Имей в виду, — сказал он, — кое у кого из высших чинов нашего ведомства есть желание повесить на тебя разгром сорок восьмой дивизии.
Корнилов грустно усмехнулся:
— Вместо того, чтобы поддержать хотя бы артиллерийским огнём, не говоря уже о людских резервах, о помощи, меня оставили подыхать вместе с дивизией в зубах у немцев, а теперь обвиняют в том, что я остался жив... И кто же так упорно пытается меня утопить?
Аверьянов не стал скрывать:
— Больше всех — твой бывший командующий генерал Брусилов.
Корнилов сморщился:
— Паркетный шаркун!
Брусилов был одним из немногих высших военачальников в России, кто не окончил Академию Генерального штаба.
— Зато у него есть другие качества, совершенно неоценимые, которых нет у нас с тобою, — сказал Аверьянов.
— Какие?
— А кто учил государя подавать строевые команды?
В своё время Брусилов был начальником кавалерийского училища, среди его учеников имелись и блистательные особы, в том числе и будущий император Николай Александрович.
Поставить командный голос — штука непростая, Брусилов всё делал, чтобы у будущего государя голос был громовым, старался как мог, но поставить голос, чтобы тот звучал, как иерихонская труба, не сумел — пороху не хватило. Впрочем, сделанного Брусилову хватило с избытком, чтобы построить блестящую карьеру.
— И чего же хочет господин Брусилов? — спросил Корнилов.
Аверьянов сжал глаза в негодующие щёлки, по лицу его проскользила быстрая тень.
— Отдать тебя под суд. — Аверьянов сделал крупный глоток чая, качнул головой. — Страшные времена наступают.
Корнилов также отпил чай из стакана.
— Но я чувствую, наступят ещё страшнее. А что собой представляет новый военный министр генерал Поливанов[34]?
— Как ты говоришь, паркетный шаркун. — Аверьянов повторил безжалостные слова Корнилова. — В правительстве сидит одна бездарь, премьер Горемыкин[35] насквозь пропах нафталином, каждый день приходится посыпать его этой пакостью, чтобы не съела моль...
— Сколько лет Горемыкину?
— Ста ещё нет, но скоро будет. Когда Поливанов явился к нему представляться, так дед этот, уже не различающий ногтей на собственных пальцах, совершенно слепой, засек блеск орденов на груди министра, перепутал его с дамой и кинулся целовать руку.
— Тьфу! — отплюнулся Корнилов.
— В общем, предстоит тебе, друг мой, великая борьба, — с горечью констатировал Аверьянов, отпил ещё немного чая и поставил стакан на стол. — Но ты, Лавр Георгиевич, голову не склоняй, помни, что ты не один, у тебя есть друзья, в том числе и боевые.
— На фронте борьба, здесь борьба, — с печалью проговорил Корнилов, — когда же всё это кончится?
Помощь Корнилову пришла не только от верного генерала Аверьянова, но и с театра военных действий, от командующего войсками Юго-Западного фронта Иванова и командира корпуса Цурикова. Брусилову не удалось очернить Корнилова.
Более того, Корнилов вскоре узнал, что ему назначил аудиенцию сам государь. Аудиенция была простой, сердечной — государь решил пообедать вместе с Корниловым и генералом Врангелем. За обедом, между первым и вторым блюдами, под стопку коньяка, он сообщил Корнилову, что Комитет георгиевских кавалеров решил рассмотреть вопрос о награждении генерал-лейтенанта орденом. Каким именно орденом, государь не сказал, но и без слов было понятно — Святого Георгия III степени. Комитет георгиевских кавалеров рассматривал только такие наградные дела.
— Думаю, что всё будет в порядке, — благодушно заметил государь.
Корнилов благодарно кивнул, улыбнулся про себя: случаев, чтобы Комитет георгиевских кавалеров ослушался царя, ещё не было, государь знал, что говорил.
Разговор зашёл и о дальнейшей судьбе Корнилова.
— Вы стали в России национальным героем, — заметил государь, — нет, пожалуй, газеты, которая не рассказала бы о вашем подвиге.
— К сожалению, газетам свойственно допускать преувеличения, — заметил Корнилов, — сделали из меня этакого Алёшу Поповича, а я никаких подвигов не совершил, я просто выполнил свой долг и постарался не нарушить клятву, которую дал: «За Веру, Царя и Отечество». Под этой клятвой стоит моя подпись.
Корнилов умоляюще посмотрел на Врангеля. «Пётр Николаевич, расскажи хоть ты что-нибудь, — немо попросил он, — не то всё время речь идёт только обо мне. Неудобно». Врангель в ответ понимающе улыбнулся, но на выручку не пришёл.
Казаки-каркаралинцы, прочитав в газетах о приключениях своего именитого земляка, прислали ему в Петроград своё благословение, нательный золотой крестик и сто рублей — на «поправку здоровья».
Вскоре Корнилову был вручён орден Святого Георгия III степени. Вместе с орденом пришло и новое назначение, с повышением — Корнилов стал командовать 25-м армейским корпусом.
Полагая, что Францишек Мрняк погиб, Корнилов добился, чтобы его посмертно назначили почётным стрелком в первый взвод первой роты Первой чешской дружины, сформированной на территории России.
Теперь во время вечерних поверок дежурный по первой роте выкликал:
— Рядовой Мрняк!
Фельдфебель отвечал густым громовым голосом:
— Расстрелян австрийцами в Прессбурге[36] за содействие в освобождении генерала Корнилова.
Более того, спустя семь месяцев, двадцатого марта 1917 года, был подписан приказ, где отмечались особые заслуги Франца Мрняка, Петра Веселова и Спиридона Цесарского — все трое были награждены Георгиевскими крестами. Как было указано в бумаге, «за то, что организовали и способствовали побегу из австрийского плена бывшего начальника 48-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Корнилова, причём первый пожертвовал даже жизнью...».
Но Мрняка не расстреляли — сведения у Корнилова были неверные. Францишека продержали в сельском околотке четыре дня, на пятый отправили в тюрьму, где уже сидели Мартьянов, Веселов, Цесарский и врач Гутковский.
Дружная четвёрка на следствии призналась, что помогла пленному генералу бежать.
— Мы с вами находимся на разных полюсах военной борьбы, — сказал Цесарский следователю-австрийцу, — мы — враги... Естественно, я буду помогать своему соотечественнику, своему брату, своему товарищу, но не вам. Было бы противоестественно помогать вам. Поэтому всё совершённое мною и моими товарищами я не считаю преступлением. Никакое это не преступление, а обычное выполнение своего гражданского долга.