адковатым гнилостным запахом — так пахнут отходы сахарных заводов.
Наши друзья из Любляны предупреждали нас об этом и заранее просили извинения. Но действительность превзошла все ожидания. Чуть ниже лагеря — настоящий завал из консервных банок и массы разных отбросов. Здесь и бутылки, и упаковка от японских концентратов, и банки из-под пива и т. п. Все это необходимо убрать и расчистить площадку. Это безусловно оценят те, кто придет сюда после нас.
Базовый лагерь разместился у подножия мощной погребенной морены, на слабозадернованной поляне, усеянной камнями. Посреди лагеря главенствует надо всем большая красная палатка — своего рода кают-компания и одновременно склад продовольствия. В ней три отдельных помещения. Прежде всего большая столовая, за ней, в комнате поменьше, мы соорудили небольшую кухню с газовой плитой и духовкой. Небольшой третий отсек заполнен ящиками.
Это склад продуктов питания. Здесь могут распоряжаться только врач, который выдает провизию, и очередные дежурные по кухне. Один угол занят продуктами, предназначенными для свободного употребления. Кают-компанию украшают магнитофон и радиоприемник, по которому мы можем слушать передачи из Чехословакии для Юго-Восточной Азии. Перед палаткой постоянно стоит трехногий штатив от кинокамеры и на нем — большая подзорная труба, в которую можно будет наблюдать все ребро Макалу и даже следить за подъемом отдельных альпинистов.
Между каменными глыбами мы поставили пять жилых палаток, а немного поодаль — палатку, приспособленную под лагерную больницу. Выше, на плоской площадке, стоит палатка руководителя экспедиции и около нее — маленькая палатка, предназначенная для высотного лагеря; сейчас это резиденция офицера связи.
По другую сторону от общественной палатки находится наша кухня — в помещении, известном в литературе как «отель Макалу». Это землянка со стенами из валунов, сложенная 18 лет назад первой французской экспедицией, которой руководил Жан Франк. Тогда пришлось использовать «отель Макалу» как операционную: одного из участников экспедиции потребовалось срочно оперировать в связи с острым приступом аппендицита. У нас же здесь кухня. Крыша сделана из желтого брезента, под ней повар Анг Ками-старший со своим помощником стряпает на двух открытых очагах. Землянка полна дыма — пожалуй, только шерпы способны вынести такой чад. Всякий другой, войдя сюда, вынужден тут же присесть на корточки, чтобы не задохнуться. Потому-то каждое блюдо, начиная с чая, приносимого нам еще в спальные мешки, пахнет дымом. Вечером, когда костры в кухне превращаются в кучки тлеющих угольев, здесь, у шерпов, гораздо приятнее коротать досуг, нежели в кают-компании, где становится холодно уже с закатом солнца.
Между общественной палаткой и кухней стоят четыре жилые палатки шерпов. В камнях над лагерем они укрепили высокий шест, с которого свисает большое священное полотнище, привязанное к нему своей длинной стороной. От шеста к камням протянута веревка с разноцветными флажками, и на каждом из них оттиснута своя молитва.
4 апреля в базовом лагере небольшой праздник. На импровизированном флагштоке подняты флаги Чехословакии и Непала. Шерпы получают красные эмблемы нашей экспедиции. Звучат наш и непальский государственные гимны. Праздничный ужин, приготовленный по случаю торжества, завершил официальную часть и как бы ознаменовал переход к началу выполнения рабочей программы.
Из базового лагеря склоны Макалу кажутся близкими, чуть ли не рукой подать. Как на ладони видны трассы подъема наших предшественников: западное ребро — французов (1971 год), юго-восточный гребень — японцев (1970 год), юго-западная стена — цель прошлогодней неосуществленной попытки югославов. Прямо напротив лагеря вызывающе высится и ждет юго-западное ребро — совершенно девственный, никем не испытанный путь к вершине.
Практически одновременно с завершением организации базового лагеря заложен штурмовой лагерь номер один. Он стоит на вершине скальной башни, обтекаемой ледником, на высоте около 6000 метров, на том же месте, где прошлой осенью была югославская «единичка». Постепенно здесь образуется солидная база с большой палаткой (стандартная туристская палатка «бедуин»), палаткой, называемой «вахан» (это название укрепилось за ней во время альпинистских восхождений в афганском Вахане), и двумя штурмовыми палатками, которые на альпинистском жаргоне называются «дугами» из-за дугообразных креплений. Не хватает в этом комплекте лишь «коробочки» — прямоугольной палатки, предназначенной для установки на ледовой поверхности, — иначе был бы полный смотр всех типов палаток, изготовляемых в Чехословакии.
На площадке между ледниковыми трещинами на высоте 6200 метров 6 апреля сооружен лагерь номер два. Он находится на нижнем конце уже собственно ребра, сплошь покрытого льдом и снегом. Преодоление следующего участка, до лагеря номер три, занимает целую неделю объединенных усилий. Необходимо технически обрабатывать каждый метр подъема — вырубать ступени, навешивать сотни метров страховочных канатов и укреплять их скобами во льду.
Путь с «двойки» на «тройку» проходит по ледяному лезвию ребра и через первые скальные выходы, пересекающие ребро по горизонтали на высоте 6500 метров. Преодолеть этот участок очень сложно, и мы стараемся облегчить путь шерпам тем, что навешиваем в самом трудном месте десятиметровую веревочную лестницу. Наконец достигнут второй снеговой пояс, и на нем 13 апреля собраны первые три палатки третьего штурмового лагеря. Он находится на высоте 6600 метров, в самом начале скальной части ребра, на хорошо выбранном месте. И все же перемещение вокруг палаток требует чисто альпинистского искусства: обрывистый склон под ними падает отвесно вплоть до уровня первого лагеря.
Во второй половине апреля я заканчиваю исследования в долине Варуна под базовым лагерем. Наша научная группа перебирается в базовый лагерь вслед за остальными, и на краю его появляется еще одна палатка— лаборатория. Так как дальнейших передвижений не будет, организую ее так, как положено исследовательскому рабочему месту. Но далеко не все помещается под крышей. За палаткой нашли свое место большие металлические эклекторы, в которых при постепенном высыхании почвенных образцов отделяются мельчайшие живые организмы — всякий другой механический способ для них был бы чересчур груб. Целую батарею подобных устройств меньшего размера, которые я сам смастерил из пластиковых мешочков и алюминиевой фольги, навешиваю внутри палатки, под гребень, на случай непогоды. Стеклянные пробирки, прилепленные к ним лейкопластырем, висят как сосульки и, когда ветер надувает полотнище, ритмично покачиваются, словно палатка плывет по невидимым волнам.
Только здесь, на высоте 5000 метров, я наконец нахожу грызунов — высокогорных полевок. Их родичи в Гиндукуше живут на значительно более низких высотах. В долине Варуна на высотах, где я их наверняка ожидал, попадались только сиккимские полевки (Pitymys sikkimensis) — единственный вид мелких мышеподобных млекопитающих, распространенный от пояса субальпийских лесов (3600 метров) до верхней границы альпийских лугов (4800 метров).
Ниже лагеря всего на каких-нибудь 100 метров обнаружить полевок не удается. Нижняя граница их распространения образована мощной старой мореной ледника, когда-то спускавшегося из-под вершины номер четыре. Сегодня это короткий, незначительный язык льда под восточными склонами горы. Но в период большего оледенения ледник образовал морену, подпрудившую отток из Верхнего Барунского ледника, в результате чего образовалось озеро (от него сохранилась обширная ровная поверхность неподалеку от базового лагеря). Морена безымянного ледника, игравшая когда-то роль плотины и преграждавшая путь живым организмам, и до сего дня препятствует распространению мелких грызунов: под ней кончается зона обитания обычных полевок, выше начинается мир высокогорных полевок.
Как в населенных местах скопления жилищ привлекают целый ряд мелких грызунов (их называют синантропными), так и наш базовый лагерь становится местом притяжения высокогорных полевок. На свежевыпавшем снеге я вижу цепочки их следов, связывающие нагромождения камней над лагерем с продуктовым складом в одном из отсеков общественной палатки и с шерпской кухней. Тысячи ловушек, которые за несколько недель мы расставили на широком пространстве вокруг лагеря, полны добычи и красноречиво показывают, что высокогорные полевки стянулись к лагерю так же, как перемещаются осенью мыши и полевки с полей и гумна в надворные строения и погреба наших крестьянских усадеб.
Не только наш приход обусловил такое их количество. Видимо, у многих из них не стерся рефлекс на пребывание югославской экспедиции, а еще более ранние поколения кормились около кухни японцев. И потому, стоило в этом отдаленном от всякого жилья месте появиться новой экспедиции со своим балластом отходов, как немедленно возникло явление синантропизации.
Если бы вместо периодических базовых лагерей здесь был постоянный альпинистский центр, то подобная популяция высокогорных полевок могла бы стать серьезной медико-санитарной проблемой. Но пока эти серые домовые никому не мешают. Главный врач экспедиции с любопытством следит, как мы расставляем ловушки вокруг склада, и однажды удивляет меня просьбой установить между ящиками с продуктами ловушки побольше и с сильной пружиной: «Поближе к компотам: думаю, они лучше сохранятся, если кое-кому прищемит пальцы…» Ну что ж, человек, увы, существо слабое…
Наш лагерь привлекает не только грызунов — еще более активно реагируют на наше присутствие птицы. Почти каждое утро, пока еще относительно тихо, появляются желтозобые галки и производят инспектирование ямы для отбросов, устроенной ниже лагеря. Иногда с ними прилетает лесная ворона, стайками прилетают снежные голуби, гнездящиеся в скалах под Тадосой. Однажды внезапно появился хохлатый удод. Постоянными обитателями лагеря стали певчие птички, своим поведением немного напоминающие воробьев. Они беспрестанно скачут по камням между палатками, снуют по земле и на нас не обращают внимания. При приближении человека отлетают на два-три метра и снова продолжают свою возню.