Несколько таких птичек пали жертвой охотничьего азарта нашего офицера связи Базра Гурунга. Ружье с комбинированными стволами, прибывшее вместе со мной в базовый лагерь, буквально очаровало его. Кроме того, с помощью этого оружия он, видимо, утверждает себя как мужчина. Пользуясь своим положением в экспедиции, он считает себя больше вправе рассчитывать на внимание одной из четырех шерпских женщин, нежели Анг Пхурба. Однако все его домогательства остаются безрезультатными. И вот в лагере время от времени гремят выстрелы, и Базра несет мне комок перьев, который недавно был птичкой. Не хочу касаться его качеств солдата и мужчины. Как он владеет непальским мачете — кукри, он продемонстрировал нам не раз при разделке баранов, купленных для кухни Анга Ками-старшего. Но умение пользоваться охотничьим ружьем явно не самая сильная его сторона. Мирек Вольф в связи с этим уже не раз предупреждал: «Я ведь не военный хирург». И однажды, после того как в лагере в час послеобеденного отдыха прогремел выстрел, да так неудачно, что заряд дроби рикошетом от валунов забарабанил по крыше палатки доктора Вольфа, Базра с его охотничьими забавами был выдворен за пределы лагеря. Птички, обретя покой, становятся еще более ручными, и в лагере их что ни день, то больше.
Совсем иначе ведут себя тибетские улары (Tetraogallus tibetanus): они никак не могут привыкнуть к нашему присутствию и успокоиться. На рассвете старая морена над лагерем оживает от их свиста, но достаточно малейшего движения (например, если кто-нибудь выглянет из палатки), и свист сменяется тревожным кудахтаньем, напоминающим голоса спугнутых куропаток.
В тех местах, где старая морена скреплена густым низким дерном, часто встречаются следы, оставленные этими птицами в поисках корма. Ямки глубиной в несколько сантиметров очень похожи на свежие норки мелких зверьков, что не раз вводит в заблуждение участников экспедиции. Большие участки дернины буквально разворочены. Кажется, что здесь обитает большое количество птиц. В действительности это небольшая стая, которая в период гнездования разбивается на отдельные пары. Птицы, как я уже говорил, очень пугливы, уже за несколько сот метров они реагируют на появление человека и удирают с большой скоростью по земле, взлетая лишь в крайних случаях. Убежищем им служат скальные карнизы, по которым они бегают очень ловко, или расселины в скалах, куда птицы исчезают мгновенно. Вот почему отлов их очень сложен и утомителен.
Мы с Ангом Ками снова используем тактику скрытого стрелка и гонщика, который издалека поднимает птицу и гонит ее на выстрел. Иногда меняемся ролями, но после многочасовых попыток, как правило, остаемся с пустыми руками. Первый успех достается Ангу Ками, и для меня это очень хорошо, ибо старший тезка и двоюродный брат моего напарника, он же повар экспедиции, прямо-таки свирепеет при виде нашей добычи — Sab, it’s very bad! («Господин, вы поступили очень плохо! Этих птиц никому нельзя трогать!»).
Анг Ками-старший, похожий в своей шапчонке на какую-то местную разновидность хулигана и обычно больше занятый игрой в карты или кости, чем кухней, пугается при виде мертвого улара и рассказывает нам несколько историй о том, как убийцы этих птиц сами тем или иным путем расстались с жизнью.
Однако же, поскольку тибетский улар все равно мертв и освежеван, для нашего повара он из священного табу быстро превращается попросту в свежее мясо, и теперь профессиональная честь требует от Анга Ками показать, на что он способен. Чтобы утолить аппетит всех жителей лагеря, подстреленный экземпляр должен бы быть размером не меньше лебедя. Увы, это не так. После недолгого совещания принимаем решение: мясо будут есть саибы, а бульон с потрохами достанется шерпам. Анг Ками с этим полностью согласился. И тем не менее, когда через несколько недель произошло роковое событие, его первые слова были:
— Никто не должен трогать этих птиц — я и раньше говорил это!
И я абсолютно убежден, что случившееся у нас в экспедиции он приобщит к историям, которые будет рассказывать у костра в своих будущих странствиях по Гималаям.
Приближается конец апреля. Всего две-три недели остается до начала периода муссонов. За это время обязательно должна быть завершена экспедиционная программа — этого требует неумолимый климат Гималаев. Для нашей научной группы это означает завершение исследования наиболее высокого участка Верхнего Барунского ледника. Отряду альпинистов предстоит выйти на верхнюю оконечность ребра Макалу.
По календарю сейчас пасха. Где-то на тысячи метров ниже базового лагеря распускаются почки на ивах — совсем как у нас дома на окраинах сел. Но на Макалу весной и не пахнет. Наоборот, к пасхальному воскресенью погода резко портится, скальные участки трассы заносит снегом. Свежий снег выпал и в базовом лагере. А погода все ухудшается. Чувствительный авиационный барометр-высотометр непрестанно падает: давление снижается, и это сказывается на состоянии каждого из нас. День за днем ждем, что наконец распогодится, но пока напрасно. Таковы Гималаи.
30 апреля на ребре на высоте 7300 метров оборудован четвертый штурмовой лагерь. Закончив устройство лагеря, группа альпинистов спускается к «тройке», заваленной полуметровым слоем снега. Третий лагерь находится в очень сложном месте — на него постоянно сползают мелкие лавинки, так что палатки приходится постоянно откапывать.
Первомайское утро туманное и снежное. На «тройке» остались только Мило Неуман и Гонза Коуницкий. Пока они стараются уберечь лагерь от завалов снега, остальные спускаются. Ситуация, однако, складывается драматически. В два часа Мило сообщает по радио в базовый лагерь, что за последние полтора часа на «тройку» сошло подряд восемь лавин. Через час сообщение более оптимистическое: кажется, снегопад ослабевает. Однако позднее, к концу дня, положение снова становится критическим: в 17 часов на третий лагерь сошла большая лавина. В 18 часов по радио между базовым лагерем, «тройкой» и «единицей», в которой находится руководитель высотной группы Иван Галфи, происходит разговор. Он был записан на магнитофонную ленту и поныне живо и непосредственно свидетельствует о том, что приходится выносить людям, вступившим в единоборство с жестоким нравом Гималаев.
«Тройка» (у микрофона Мило Неуман): «Только что сошла адская лавина. Она завалила нас и прошла ниже. Палаток не видно. Прорыли ход к «дуге», над ней два с половиной метра снега. Докопались до входа и достали рацию. Будем рыть до ночи — надо открыть «дугу» и «коробочку», чтобы хоть было куда деться…»
Базовый лагерь (доктор Милан Шимунич): «Но, Мило, послушай, уже проясняется: стало видно вершину Шестерки и дует со стороны Эвереста — значит, будет погода. Думаю, снег скоро перестанет…»
«Тройка»: «Черта с два нам это поможет! Палаток нет, забраться некуда. Это во-первых. А во-вторых, при новом вихре со стены свалится следующая порция…»
«Единичка» (Иван Галфи): ««Тройка», слушаем вас!»
«Тройка»: «Иван! Примерно в половине пятого с вершины ребра сошла большая лавина. Нас обоих захватило, я удержался за шнур, крепящий палатку, а Гонза — за палатку. Мы смогли быстро откопать «фиксы» (то есть постоянно натянутые в месте стоянки страховочные канаты) сбоку у «дуги», но, когда мы до них добрались, сошла еще одна лавина. Над «дугой» два с половиной метра снега, сейчас мы прорыли… (Перерыв в связи.) «Единичка», слышите «тройку»?»
«Единичка»: ««Тройку» слышим. Прием…»
«Тройка»: «…да, так мы смогли пробиться к нашей палатке, но она теперь всего сантиметров тридцать высотой, потому что передние опоры сломаны. У центральной опоры (она выдержала) высота семьдесят сантиметров. Сверху два с половиной метра уплотненного снега. Стараемся как-то пролезть внутрь, достать наши спальники. Сейчас прояснилось. Надеемся любым способом добраться вниз — к «коробочке», там хоть сидя переночуем. «Бахан» исчез совсем, не видно также…»
Вечером снова звучит голос Мило Неумана: «В данный момент мы уже в «коробочке». В палатке страшно тесно, голова у нас упирается в потолок, потому что на все здешние вещи мы навалили то, что удалось притащить из сломанной «дуги». Как только вечером начал дуть ветер, пошли мелкие лавинки, так что в «дугу» было забираться рискованно. Сейчас обстановка следующая: палатка шерпов торчит из-под снега всего сантиметров на десять… Как только ночью снова задует, обязательно сойдет еще одна большая лавина — как вчера и сегодня утром. Если ветер будет от стены, сорвет еще одну…»
Ночь. Лежим в палатке. Снег шуршит по смерзшейся парусине. Спать мы не можем, все мысли наши — на «тройке». Утром напряженно ждем. Наконец проходят томительные минуты, и «тройка» выходит на связь. На вопрос, как спали, отвечает усталый голос Мило: «Практически мы вообще не спали. Здесь до того мало места, что все время один сидел, а другой не мог уснуть от напряжения… Но, к нашему удивлению, лавина сошла относительно слабая — она не засыпала всего, что мы успели откопать вчера после той, гигантской,»
«Горы снежного человека»
Жизнь в Больших Гималаях так сложна и многообразна, что нет нужды приукрашивать ее сенсационными вымыслами. Но раз уж я путешествую и работаю в районе Махалангур-Гимал, то есть в «горах большой обезьяны», или «горах снежного человека», как же не упомянуть о йети, царство которого находится здесь. Именно из этой части Гималаев идут известия о его следах, здесь рождается множество вымыслов и небылиц о его существовании.
Редко какое-нибудь открытие в области зоологии привлекало к себе столько внимания и вызывало такое смятение, как одни лишь предположения о существовании снежного человека. Были сказаны тысячи слов, исписаны сотни страниц, и все по одной причине — из-за наличия следов на снегу! Сенсация экстракласс! Неизвестное существо, подобное человеку! Живое промежуточное звено между обезьяной и человеком! А может быть, это люди, покинувшие общество себе подобных, укрывшиеся в горах и утратившие свое человеческое обличье? Примерно в таком духе преподносились сенсац