[9].
Американская литература девятнадцатого века поначалу следует английским романтическим образцам: дети в ней умирают от чахотки и лихорадки, типичных заболеваний того времени. В романе Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» (1852) умирает не только главный герой, но и маленькая Ева, настоящий ангел во плоти. Во второй части знаменитого романа Луизы Мей Олкотт «Маленькие женщины» (1868–1869) умирает в возрасте восемнадцати лет одна из сестер Марч, Бет. Но постепенно американская литература начинает действовать в ином «модус операнди»: теперь она старается избегать темы смерти – зачем заранее расстраивать детей и самим расстраиваться. Если кому и суждено умереть, так это злым колдуньям Востока и Запада в «Удивительном волшебнике страны Оз» (1900) Фрэнка Баума. Положительным героям умирать ни к чему.
Европейская и американская детская литература первой половины двадцатого века старается обращаться со смертью осторожно – и родителям, и писателям (а потом и педагогам, и психологам) кажется, что детей надо оберегать от «правды жизни». Они еще успеют узнать, почем фунт лиха, а пока пусть живут беспечной, радостной детской жизнью, отгороженной от реальности высоким забором хороших и добрых детских книг. Конечно, в этом заборе полно то ли калиток, то ли проломов – сирот, только в самом конце книжки обретающих родных или приемных родителей, не говоря уже о героях, гибнущих «за други своя», спасая Отчизну от лютого врага.
Тема героя-ребенка и героя-подростка особенно пышно расцветает, например, в литературе советского периода – от Павлика Морозова до Зои Космодемьянской в их посмертном, книжном существовании. Дети – герои книг гибли за идею, которую новое Советское государство хотело вложить в головы детям-читателям.
Поворотным пунктом в обсуждении смерти в книге для маленьких детей в американской литературе стала «Паутинка Шарлотты» (1952) Э. Б. Уайта, о которой мы поговорим подробнее. Вторая мировая война, а потом и наступление нового, двадцать первого века радикально изменили множество привычных установок, в том числе и отношение к смерти в детских книгах. Все же первой к теме смерти во всей ее серьезности обратилась, вероятно, скандинавская литература, которая попыталась объяснить, что это такое, на понятном детском уровне, рассчитанном и на совсем маленьких, и на тех, кто постарше. Как много раз подчеркивала переводчица с норвежского Ольга Дробот, нет ни одной скандинавской книги, где бы не умер дорогой ребенку человек.
При всей зависимости от «времен и нравов» и всех культурных различиях тема смерти остается одной из самых универсальных в детском чтении. Мы подробнее обсудим, как она раскрывалась в разнообразнейших детских книгах, написанных по-русски и переведенных с других языков. Книги научились играть роль Вергилия, проводника ребенка-читателя в царстве мертвых. Научились они и помогать читателю выходить из этого царства, не оборачиваясь.
Глава 1Вечные вопросы
С улыбкою на Смерть
Смотреть мы неспособны.
С древнейших времен людей волновала жизнь после смерти, участь умершего и горе тех, кто перенес потерю. Древние египтяне чтили убитого Озириса, бога и правителя Египта, оплаканного сестрой-женой Изидой и ставшего после смерти владыкой загробного мира и небесным судьей. В шумерской мифологии бесстрашный Гильгамеш горько оплакивает смерть друга-побратима Энкиду и отправляется в иной мир, чтобы найти того единственного человека, который не умер, Утнапишти Бессмертного, и выпытать у того страшную тайну бессмертия. Троянская война у Гомера стала причиной множества смертей, но тяжелее всего греки переживали смерть Ахилла – героя-полубога, храбрейшего из храбрых. Диалог Платона «Федон», посвященный смерти Сократа, состоит именно из разговоров о смерти тела и бессмертии души, а также из доказательств того, что истинный философ не должен и не может бояться смерти. Для Сократа это совершенно очевидно:
Теперь я хочу вам, моим судьям, дать отчет, почему мне представляется естественным, чтобы человек, проведший жизнь в занятиях философией, был мужественным при встрече со смертью и твердо надеялся на то, что, после кончины, там ему суждены величайшие блага[10].
Погребальные обряды, потребность достойно похоронить умершего и иметь возможность вернуться к месту его упокоения – одна из тех черт, которые радикально отличают нас от животных. Особые сухие пещеры, египетские пирамиды, скифские курганы, погребальные индийские костры – разнообразие мест и способов погребения в древности удивительно; оно доказывает, насколько уже и тогда важно было отношение к умершему и последующие с ним взаимоотношения. Оставить человека без погребения считалось недопустимым, а во многих религиозных системах – даже грехом. Уже в древнем мире появились погребальные сообщества, помогавшие семьям, не имевшим средств на погребение умершего. Римские солдаты отчисляли часть жалования в подобное погребальное братство, которое заботилось о похоронах солдат, умерших на чужбине. Информацию о таком сообществе нашли во время археологических раскопок в английском городе Бате, бывшем когда-то римской колонией Аква Салис.
Древняя традиция продержалась долго. С середины девятнадцатого века, с самого начала массовой эмиграции евреев из Восточной Европы в Америку, в Нью-Йорке и других городах стали основываться традиционные в Старом Свете, но куда более важные в Новом, еврейские погребальные братства, «Хевра кадиша», отвечающие за похороны неимущих иммигрантов. Таким образом, похороны всегда были общим, общинным делом.
Мы не знаем, насколько в похоронные обряды в различных исторических сообществах были включены дети, но дань детству безусловно отдавалась – в определенных захоронениях находят даже игрушки. В гробнице ребенка-фараона Тутанхамона были обнаружены его маленький детский трон, игрушка-обезьянка и деревянная птичка.
Древние – египтяне и греки – пытались визуализировать смерть и посмертный суд, взвешивающий сердце умершего. Во времена Средневековья смерть представляли преимущественно в виде скелета или страшной черной фигуры с косой. В гравюрах «Пляска Смерти» (1524–1526) Ганс Гольбейн Младший напоминает зрителю, что смерти подвластен каждый, от императора до крестьянина. Среди множества выкошенных Смертью художник не забывает изобразить и ребенка: Смерть уводит его за руку, а родители, плача, глядят вслед.
В древности, как и в наши дни, смерть часто волновала людей даже больше, чем жизнь, поскольку именно в смерти скрывается тайна, которую никому не удается разгадать. Об эволюции понимания смерти в истории человечества написано немало, но одним из первых всерьез занялся изучением таких представлений Филипп Арьес, исследователь, особенно внимательный тогда, когда речь заходит о пересечении двух тем – смерти и детства. Арьес – автор двух книг, без которых никак не обойтись в этом повествовании: «Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке» (1960) и «Человек перед лицом смерти» (1977)[11].
В первой Арьес утверждает, что само понятие детства возникает в истории достаточно поздно – только в семнадцатом веке, когда вырабатывается новая концепция отношения к ребенку как к существу хрупкому и особенному, заслуживающему особого обращения. Меняется все – воспитание, обучение, отношение к детскому труду, даже одежда.
Во второй книге – о восприятии смерти в различные моменты истории – Арьес подробно описывает средневековые обычаи, запечатленные в хрониках и литературных произведениях того периода. Но авторов этих повествований, а вслед за ними и Арьеса, больше волновала смерть благородного героя, рыцаря или короля. Простые люди, а тем более дети, почти никогда не являлись действующими лицами средневековых историй о жизни и о смерти. Лишь изредка какой-то король на смертном одре сожалеет, что его сын остается сиротой в таком юном возрасте. Конечно, в обеих книгах Филипп Арьес не выходит за рамки европейского восприятия действительности, но и в моем анализе детской литературы на тему смерти мне вряд ли удастся слишком далеко выйти за пределы европейской традиции, повлиявшей на большинство текстов, которые я буду обсуждать.
Говоря о теме смерти в детской литературе – а литературе для детей нет еще и трех столетий, – очень важно понять, что думали об этом предки тех, кто начал писать детские книги, например создатели «Букваря Новой Англии» семнадцатого века – одной из самых ранних детских азбук, широко использовавшейся в американских колониях. Она начинается со знаменитых слов «Адамов грех на нас на всех» и исподволь подводит к мысли, что все мы смертны: «Пусть Юность спешит, все ж Смерть ей грозит» и «Я смертен, ты тож, будь ты хоть Царь, от нее не уйдешь»[12].
Арьес, обсуждая, какое место смерть занимала в публичном пространстве в Средние века, отмечает, что король умирал непременно в присутствии немалого количества подданных и родственников. Смерть превращалась в действо, в спектакль со множеством актеров и статистов. В Средние века, по мнению исследователя, смерть была той необходимой паузой, которая определяла ритм жизни общества.
Частным делом смерть стала гораздо позже, и в этот самый момент она исчезла из публичного сознания. На долгие годы она стала делом семейным, хотя и эмоциональным, но все же обыденным, лишенным торжественности, а к началу двадцатого века оказалась, как показывает Арьес, и вовсе изгнанной из общественной жизни. Общество больше не хотело говорить о смерти, если это не была смерть государственного деятеля или знаменитости. Прошло немало времени, пока смерть вернулась в публичный, обсуждаемый дискурс.