Второстепенный, но весьма важный персонаж в этой истории – пожилой, давно вышедший на пенсию милиционер. Он уверен, что все правильно понимает и способен поймать преступников-шпионов – при том, что непонятны ни цели, ни что за преступление совершили эти «шпионы». Его внезапная смерть – символическая, «магическая» плата за исцеление Еськи. Здесь смыкаются магический и реалистический пласты повествования. Так происходит чудо, оценить которое может только старший брат Генка:
– Но это же Еськино чудо! – сам себе сказал Генка и тут же возразил: – Нет, мое! Еська еще маленький, он не понимал, что должен был умереть в этом или следующем году, он вообще о смерти не думал. Это я знал, я думал, поэтому и чудо – мое. Ну, и Еськино немножко. И всех других тоже, – неожиданно подумал Генка, оглядев ложбинку и все, что в ней происходило. – Одно чудо на всех. Жалко мне, что ли?[231]
В написанной почти десятилетие спустя повести «Краденый город» (2017), второй части «Ленинградских сказок» Юлии Яковлевой, магическая реальность выглядит гораздо страшнее, но вместе с тем именно она призвана спасти детей. Здесь магический реализм сливается со сказкой и волшебство вплетается в обыденность – страшную, почти невыносимую реальность блокадного Ленинграда. Такое сплетение двух реальностей облегчает для ребенка-читателя возможность соприкосновения с одним из самых страшных моментов русской истории. Голод, холод, бомбежки, а главное, страх за свою жизнь и за жизнь друг друга переносят детей в иное измерение. Проход в альтернативный мир смерти открывается через раму висящей на стене картины[232].
В реальной жизни трое детей – Таня, Шурка и Бобка – остались совсем одни. Маму и папу арестовали, приютившая детей тетя Вера пропала, ее муж дядя Яша на фронте. Вокруг умирают люди. Дети говорят, что умершие превращаются в кукол. Есть даже упоминание каннибализма, увы, существовавшего в осажденном Ленинграде, но и об этом рассказывается с помощью сказочного мотива: мальчик встречает женщину, напоминающую ему Бабу-Ягу.
– Сейчас обед приготовлю, – радушно объявила румяная женщина. Она улыбалась и даже немного облизывалась.
«Это я – обед», – стучало Шуркино сердце. Прыгали и сталкивались мысли: разве такое бывает?.. Людоеды съели Кука… Но в Ленинграде быть не может… Вот отчего она румяная…[233]
В этой магической реальности Тане является непонятный Серый человек. Он очень похож на Смерть, но почему-то не хочет в этом признаваться: «Смерть? Ну нет. Вовсе нет. Смерть… Выдумают же!..»[234] Дети путешествуют по загробному миру, принявшему вид их застывшего, замерзшего города. В этом мире даже время течет совершенно по-иному, и водяные часы во время страшной шахматной партии между Серым человеком и Таней отмеряют не время, а «чужие слезы»[235]. Надо, не соблазнившись ничем, ни даже самой вкусной едой (классический мотив мифов и сказок), ни обещанием отвести к маме, пройти через страну смерти, чтобы вернуться в свой мир, где часы снова отмеряют бег времени, доказывая, что жизнь продолжается.
Часы во всем городе стучали. Со стуком перемахивали с деления на деление стрелки. Все прыгали, все бежали – нагоняли. И в конце концов их ход обрел обычную плавность. Они уже спокойно и равномерно перескакивали с одной черной палочки на другую[236].
Магическое лекарство спасает от смерти в обыденном мире, магическая реальность спасает от смерти обыденный мир.
Глава 35Воображенная смерть
Смерть была повсюду. И это принимали как данность.
Есть в литературе в целом, и прежде всего в детской, одна особенность: в книгах умирают в каком-то смысле как в компьютерных играх, «понарошку». Если тебе особенно полюбился герой, можно начать читать с начала, вернуться к тем страницам, где он еще жив. Но почему же тогда смерть в детской книге так трогает, заставляет читателя по-настоящему страдать? Почему ребенок, трясясь от страха, лихорадочно читает ночью при свете фонарика, лишь бы узнать, удалось ли детям капитана Гранта и их друзьям избежать страшной смерти и не оказаться в желудках коренных обитателей Новой Зеландии? Почему читатель так волнуется за придуманного персонажа, которому грозит неминуемая гибель? Почему оплакивает любимого героя, если тому не удалось спастись?
Пожалуй, почти никто не пишет так выразительно и живо (если это слово в данном случае уместно) о смерти и воскресении любимых героев, как Корнелия Функе в ее знаменитой трилогии «Чернильное сердце» (2003–2008), и особенно в последней книге, которая так и называется – «Чернильная смерть». Пространство трилогии включает как реальный, так и Чернильный мир, описанный в книге писателя Фенолио. Главная героиня Мегги и ее отец (она зовет его Мо, а обитатели книжного мира прозвали Волшебным Языком) обладают способностью не только «вычитывать» героев со страниц книг в реальную жизнь, но и – что еще более странно – «вчитывать» реальных людей в страницы книги. Результат – немалая путаница и всевозможные страшные события.
Кому-то из персонажей книги очень хочется вернуться обратно, а кто-то отлично устроился в нашем мире. В Чернильном мире оказывается и мама Мегги, а в реальный мир попадает огнеглотатель Сажерук и множество других персонажей, куда более неприятных. Это не смерть и не загробное существование – это альтернативный мир, хотя и схожий в чем-то с путешествием по загробным мирам в повести Астрид Линдгрен «Братья Львиное Сердце», где для умерших в нашем мире множатся новые реальности.
Раздумья о смерти не оставляют героев Функе, перемещающихся из одного мира в другой. Сажерук хорошо знаком со смертью.
Сажерук всегда боялся ее, она представлялась ему холодной, как ночь без огня. Впрочем, сейчас нечто другое пугало его больше, чем смерть, – уныние. С тех пор как Волшебный Язык выманил его в этот мир, оно всегда и везде преследовало Сажерука, сковывало тело и лишало жизнь красок[237].
Пребывание в нашем, «реальном» мире для Сажерука равносильно смерти. Впрочем, в его родном мире ему тоже приходится умереть, и даже не один раз. Писатель Фенолио признается: «Эту историю пишет смерть, старуха с косой, царица мрака – назови ее как хочешь. Это ее пляска, и что бы я ни написал, она берет мои слова и использует их себе в подмогу»[238]. В Чернильном мире полно тех, кто хочет убивать, чья жестокость обрекает на смерть ни в чем не повинных людей и зверей. В этом смысле он мало отличается от нашего мира.
Благородные господа сегодня задержались на охоте, их расшитые серебром одежды были забрызганы кровью, скучающие души приятно оживлены убийством. Да, смерть может быть чудесным развлечением, если речь идет о чужой смерти[239].
В то же время мир, придуманный Фенолио, по самой своей сути ребячлив. Ведь он придуман для детей и потому очень красив. Но и в красивом мире приходится биться за справедливость и спасать невинных, и в таких битвах в Чернильном мире легко погибнуть. Сажерук и Мо смелее глядят в глаза смерти, потому что боятся не за себя, а за тех, кого любят, – за жен, дочерей, друзей. Обоим героям удается не раз вернуться из царства мертвых. Нет, они не «обманывают» смерть, а сумели с ней «подружиться».
Корнелия Функе, как и Фрида Нильсон в «Тонком мече», предлагает здесь свою интерпретацию мифа об Орфее – но со счастливой концовкой[240]. Если ты готов умереть «за други своя», то есть отправиться в царство мертвых, чтобы вызволить друга, – ты неподвластен смерти. И Сажерук, и Мо умирают и воскресают в мире, где жизнь и смерть, как во всякой воображаемой вселенной, хотя и страшна, но, как мы видим, хотя бы отчасти обратима. Со служительницами Смерти – Белыми Женщинами – можно договориться, их можно умилостивить, задобрить: и тогда они тебя отпустят.
Нельзя не вспомнить здесь и Гарри Поттера, особенно последнюю книгу, «Дары Смерти»; ни в одном другом произведении детской литературы нет такого количества ответов на вопросы ребенка или подростка о смерти – своей и чужой. Гарри готовится к смерти, она всегда, с самого детства, была рядом с ним, и вот она уже совсем близко.
Больно ли умирать? Сколько раз он чудом избегал гибели, но никогда по-настоящему не задумывался о смерти: его воля к жизни всегда пересиливала страх погибнуть[241].
Решение, которое вряд ли легко дается даже взрослому: «Хладнокровно шагнуть навстречу собственной гибели – для этого требуется какая-то другая храбрость»[242]. Гарри оказывается способен на такое и в награду получает некое видение, больше всего напоминающее описанные Рэймондом Моуди переживания во время клинической смерти, уже упомянутые выше. В светлом и просторном месте появляется умерший учитель и наставляет Гарри:
Ты – истинный хозяин Смерти, ибо только истинный хозяин от нее не бежит. Он принимает ее неизбежность и понимает, что в жизни есть вещи пострашнее смерти[243].
Получается, что согласие на смерть и есть возможная плата за бессмертие литературного героя.