ской природы»[280]. И в подростковом возрасте эта одержимость особенно обостряется.
Глава 45Домашние друзья
В смерти нам покой готов, завершенье всех трудов.
Если в книгах для подростков смерть переносится в фантастический, нередко опасный мир, то в книгах для самых маленьких она вплетается в мир сказочный, а значит – куда более безопасный. Тема смерти невероятно интригует маленького ребенка, и существуют даже специальные книги, которые могут помочь удовлетворению этого любопытства, но о них чуть позже. В сущности, эта тема естественным образом уже входит во многие книги для маленьких, правда, в виде смерти не людей, а зверей. С одной стороны, для ребенка звери в сказках или баснях антропоморфны, и во многих книгах звери («зверики», как игрушечные, так и «настоящие») выполняют функцию людей, ведут себя как люди: «Ветер в ивах» (1908) Кеннета Грэма, например, или истории о Винни-Пухе (1926–1928) Алана Милна. С другой стороны, детские книги полны домашних питомцев, чей век не слишком долог, даже по сравнению с совсем еще недолгим жизненным путем самого ребенка. О том, что домашнее животное может умереть, ребенок узнает очень рано, и из жизни, и из литературы. Как много людей стремится оградить детей от нежелательных переживаний – но при этом им год за годом рекомендуют читать одну из самых душещипательных историй о смерти питомца – «Муму» (1852) Ивана Тургенева. Смерть собаки – безвременная, бессмысленная, жестокая – доводила до слез не одного читателя именно своей ненужностью и необъяснимостью. Как признается одна литературная героиня:
Я просто в шоке от этой книжки. Так честно и написала в сочинении: лучше бы Герасим (а заодно и Тургенев) сам утопился, чем бессмысленно убивать несчастную собаку. Очень умно со стороны авторов прикончить какое-нибудь животное, чтобы потом все плакали. Ненавижу за это Тургенева[281].
Ребенку и так невероятно трудно смириться с исчезновением любимой собаки, кошки, попугайчика, даже хомячка или золотой рыбки. Всякое живое существо становится другом. В смешном и грустном фильме Тима Бёртона «Франкенвинни» (2012) герой, Виктор Франкенштейн, в отличие от русского Герасима, до последнего борется за жизнь своего пса Спарки, попавшего под машину. Виктор оживляет собаку с помощью науки, электричества, но главное – любви.
Однако в других историях оживления, увы, не происходит. Старая морская свинка в книге «Прощайте, Господин Маффин» (2002) шведского писателя Ульфа Нильсона умирает, потому что ей пришла пора умереть – от старости. Маффин прожил долгую (по стандартам морских свинок) и счастливую (по любым стандартам) жизнь. Ребенок – читатель не знает, мальчик это или девочка, – пишет любимой морской свинке письма, стараясь подготовить зверька (и себя) к его скорой смерти. В них он пытается убедить Маффина (и самого себя), что не надо бояться смерти:
Папа говорит, что умирать не страшно. Просто уснешь, и не будет больше больно. Это очень быстро, и потом можно отдыхать. Мы все должны умереть – и ты, и я, и папа. […]
Конечно, смерть – это либо отдых, и тогда нечего ее бояться. Или тебя забирают куда-то, где вечная счастливая жизнь. И тогда смерть можно ждать без страха[282].
Верным другом, чей уход пережить очень трудно, может стать не только морская свинка, но даже дерево. Для героя-повествователя книги канадца Жака Гольдстина «Мой друг Бертольд» (2015) старое дерево не только убежище, но и настоящий друг – мальчик предпочитает одиночество, а одиночество в компании старого дуба куда приятнее. С крепкой ветки можно наблюдать течение жизни, самому оставаясь невидимым.
В густой листве Бертольда так здорово прятаться. И не только прятаться. Для меня это и дом, и убежище, и лабиринт, и крепость.
Каждую весну дуб покрывается листвой, но, увы, не в эту – вот только сразу не поймешь, что дерево умерло.
Когда погибает кот, это видно сразу. И с птичкой тоже все сразу ясно. А вот с деревом сложнее. Оно так и остается стоять – могучее, огромное. Как будто просто задержало дыхание, так – ради шутки[283].
Другая попытка осмыслить смерть любимого друга – и это снова собака – появляется в книге уже хорошо знакомого нам шведского писателя Ульфа Старка «Звезда по имени Аякс» (2007). Как всегда у Старка, текст становится философской притчей, помогающей маленькому читателю разобраться в своих чувствах по отношению к смерти. Пес Аякс появляется в жизни мальчика с самых первых ее минут – играет с ребенком, утешает его, когда тому больно, возит на санках. Мальчик растет, пес стареет. Теперь уже мальчик возит пса на санках. Мальчику всего семь лет, когда любимый пес умирает, и мама, утешая ребенка, рассказывает ему, что Аякс вознесся на небеса и теперь он там «играет и ест небесные лакомства». Мальчик понимает это так, что пес превратился в одну из звезд на небе. И вот ночью мальчик забирается высоко-высоко в небо и, встретившись со Вселенной, получает тень звезды, тень своего Аякса. «А в один прекрасный день у тени вырастают уши, лапы и хвост», она начинает вилять хвостом и гавкать[284]. Теперь можно вместе ходить на прогулки. В этой книге Старк решает проблему смерти так же радикально, как и в других своих произведениях для более старшего возраста: любовь не отменяет смерти, но смерти любовь не победить.
Глава 46Живые или неживые?
Все равно его не брошу —
Потому что он хороший.
Как малышу понять, что – живое, а что – нет? Мама – живая, камень – мертвый. А вода? А облака? А мячик? Они же двигаются[285]. В каком-то смысле каждый ребенок проходит непростой путь тех же вопросов, которые мучили его далеких предков, обожествлявших каждый ручей и каждое дерево в лесу, каждую далекую звезду – то есть все это казалось им живым. Ребенок играет, наделяя жизнью окружающие его предметы, в первую очередь он – как настоящий Творец – вдыхает жизнь в игрушки: в красавицу-куклу с фарфоровым личиком и длинными ресницами, в мягкого плюшевого мишку и длинноухого зайца, в оловянного солдатика и даже в металлическую пуговицу, символизирующую короля, принцессу или солдата, и, конечно же, в шахматную фигуру.
Точеные лакированные фигурки предоставляли неограниченные возможности использования их для самых разнообразных и заманчивых игр.
Пешки, например, могли отлично нести обязанности солдатиков и кеглей. У фигур была скользящая походка полотеров: к их круглым подошвам были приклеены суконочки. Туры могли сойти за рюмки, король – за самовар или генерала. Шишаки офицеров походили на электрические лампочки. Пару вороных и пару белых коней можно было запрячь в картонные пролетки и устроить биржу извозчиков или карусель. Особенно же были удобны обе королевы: блондинка и брюнетка. Каждая королева могла работать за елку, извозчика, китайскую пагоду, за цветочный горшок на подставке и за архиерея…[286]
Ребенок и игрушка эмоционально связаны, малыш волнуется и за мишку с оторванной лапой, и за судьбу мячика, который может утонуть в реке[287]. Кукла – в широком смысле слова маленькое подобие человека или зверя – располагается на границе между царством живых и царством мертвых. Недаром с древнейших времен маленькие статуэтки – человека или зверя – стали символизировать умершего и саму смерть; они превратились сначала в ритуальные сосуды египтян – ушебти, а куда позже – в скульптурные надгробия средневековых церквей и современных кладбищ.
Обсуждая тему живого и неживого в детской литературе, нельзя не упомянуть знаменитую книгу англо-американской писательницы Марджери Уильямс «Плюшевый заяц, или Как игрушки становятся настоящими» (1922). Ее русский перевод появился сравнительно недавно – и повесть еще не достигла той невероятной известности, какой она обладает в англоязычном мире. Тем не менее переоценить ее влияние на последующие произведения для детей совершенно невозможно. В книге дается полное определение того, что такое «настоящий».
– Настоящий – это совсем другое. Это когда тебя любят. Не просто играют с тобой, а любят. Тогда и ты становишься настоящим.
– А это не больно? – спросил заяц.
– Бывает и больно, – ответила лошадка, потому что она всегда говорила правду. – Но когда ты Настоящий, ты не боишься боли.
– А как делаются настоящими? – заяц затаил дыхание. – Сразу? По волшебству?
– Ну что ты, – вздохнула лошадка. – Это очень долго и трудно. Поэтому игрушки, которые ломаются и капризничают, редко становятся настоящими. И те, у кого много острых углов, тоже. Тебя же любят, понимаешь? Обнимают. Прижимают к сердцу. Крепко-крепко, иногда до слез. Пока станешь настоящим, совсем облезешь. Краска облупится, грива поредеет, хвост опять же… Но это ничего, это ерунда. Для того, кто тебя любит, ты все равно самый красивый на свете[288].
Есть в этой заманчивой перспективе и неприятные стороны. Конечно, всем хочется стать настоящими, но чтобы при этом рыжая шубка не обтрепалась, а усы не выпали… «Вот если бы стать настоящим, но при этом остаться таким же новеньким и красивым!»[289]