Зная, через что она прошла, я посмотрел на нее другими глазами — хотя всего лишь рисовал произошедшее в своем воображении, а оно наверняка не справлялось со своей задачей, и значит, на самом деле всё было гораздо хуже.
— Чем могу помочь? — спросила она с улыбкой, поднимаясь со своего места.
— Я хотела показать Бо кое-что из нашей истории, — объяснила Эдит. — Ну, вообще-то, из твоей.
— Мы не собирались беспокоить вас, — извиняющимся тоном добавил я.
— Ничего страшного, — ответила мне Карин, а потом повернулась к Эдит: — С чего ты хочешь начать?
— С Ваггонера, — сказала Эдит. Она потянула меня за руку, вынуждая встать лицом к двери, через которую мы только что вошли.
Эта стена отличалась от остальных. Вместо книжных полок ее покрывали дюжины и дюжины картин в рамах. Разных размеров и стилей, некоторые из полотен были тусклыми, другие же горели яркими красками. Я быстро оглядел эти произведения искусства, пытаясь понять, что их объединяет, но не смог обнаружить никакой связи.
Эдит подвела меня к дальнему левому краю, потом взяла за плечи и развернула лицом к одной из картин. Мое сердце отреагировало точно так же, как на любое ее прикосновение — пусть даже совсем случайное. Еще больше смущало то, что Карин, разумеется, тоже это услышала.
Оказывается, Эдит хотела привлечь мое внимание к маленькому квадратному холсту в простой деревянной раме, неприметному среди более масштабных и красочных полотен и представлявшему собой миниатюрный городской пейзаж в коричневых тонах, полный островерхих крыш. Весь передний план занимала река, которую пересекал мост со множеством строений, напоминающих крошечные соборы*.
— Лондон середины семнадцатого века, — сказала Эдит.
— Лондон моей молодости, — добавила Карин, стоявшая теперь в паре шагов от нас. Я слегка вздрогнул, потому что не слышал ее приближения. Эдит взяла меня за руку и тихонько сжала.
— Ты расскажешь эту историю? — спросила она.
Я обернулся, чтобы увидеть реакцию Карин. Она встретила мой взгляд с улыбкой:
— Я бы с удовольствием, вот только уже немного опаздываю. Вызвали на дежурство — доктор Сноу взял больничный. Но Бо ничего не потеряет, — теперь она улыбнулась Эдит. — Ведь ты знаешь эти истории не хуже меня.
В голове с трудом укладывалось такое странное сочетание обыденной жизни врача маленького городка и рассказа о ее юности, прошедшей в Лондоне семнадцатого века.
К тому же меня слегка выбивала из колеи мысль о том, что Карин говорит вслух только ради меня.
Еще раз тепло улыбнувшись, она вышла из комнаты.
Целую долгую минуту я рассматривал картину, изображавшую ее родной город.
— И что случилось потом? — спросил я. — Когда она поняла, что с ней произошло.
Эдит подтолкнула меня еще на полшага, взглядом указав на другой пейзаж, побольше. На нем была изображена пустынная поляна в унылом осеннем лесу, а в отдалении виднелась черная горная вершина.
— Когда Карин поняла, кем стала, — тихо сказала Эдит, — она пришла в отчаяние… а потом восстала. Попыталась уничтожить себя. Но это не так легко сделать.
— Как? — я не собирался говорить этого вслух, но был настолько потрясен, что слово просто вырвалось.
Эдит пожала плечами:
— Спрыгивала с большой высоты. Пробовала утопиться в океане. Однако она была молодой в этой новой жизни и очень сильной. Поразительно, как ей удалось устоять… и не питаться… пока она оставалась новообращенной. В это время инстинкт особенно могуществен, он преобладает над всем. Но Карин испытывала такое отвращение к себе, что нашла в себе силы попытаться уморить себя голодом.
— А это возможно? — тихо спросил я.
— Нет, да и вообще нас мало чем можно убить.
Я открыл рот, чтобы задать вопрос, но Эдит заговорила раньше:
— В общем, она довела себя до того, что стала очень голодной и постепенно ослабела. Несколько месяцев скиталась как можно дальше от людей, сознавая, что ее сила воли тоже истощается. Бродила одна по ночам, выискивая самые пустынные места и изнывая от ненависти к себе… Однажды мимо убежища Карин проходило стадо оленей. К этому моменту она настолько обезумела от жажды, что не задумываясь набросилась на них. Силы вернулись, и она поняла, что не обязательно быть гнусным чудовищем, чего она так боялась. Разве не случалось ей в предыдущей жизни есть оленину? В течение следующих нескольких месяцев Карин создала свою новую философию. Можно существовать, не становясь демоном. Она опять нашла себя… И начала с большей пользой использовать время. Она всегда была умной, стремилась к знаниям, а теперь у нее была в запасе целая вечность. По ночам Карин училась, днем планировала. Вплавь перебралась во Францию и…
— Во Францию вплавь?
— Люди постоянно переплывают Ла-Манш, Бо, — терпеливо напомнила Эдит.
— Наверное, так и есть. Просто с учетом обстоятельств это прозвучало странно. Продолжай.
— Плавать нам легко…
— Вам все легко, — буркнул я.
Эдит молча ждала, приподняв брови.
— Извини. Больше не буду перебивать, обещаю.
Она мрачно улыбнулась и закончила свою фразу:
— Потому что, строго говоря, мы не нуждаемся в дыхании.
— Вы…
— Нет-нет, ты обещал! — засмеялась Эдит, приложив прохладный палец к моим губам. — Хочешь ты услышать эту историю или нет?
— Нельзя же обрушить на меня что-то в этом роде, а потом ожидать, что я промолчу, — пробормотал я из-под ее пальца.
Она убрала руку и положила ее мне на грудь. У меня тут же ускоренно забилось сердце, но мне было не до этого.
— Вам не нужно дышать? — требовательно спросил я.
— Да, такой необходимости нет. Просто привычка, — Эдит пожала плечами.
— И сколько времени ты можешь обходиться… без дыхания?
— Наверное, вечно, не знаю. Правда, когда не имеешь возможности пользоваться обонянием, это начинает причинять некоторое неудобство.
— Некоторое неудобство, — эхом откликнулся я.
Я не обращал внимания на собственное выражение лица, но что-то в нем внезапно заставило Эдит сделаться серьезной. Она безвольно опустила руку и неподвижно стояла, изучающе глядя на меня. Пауза затянулась. Черты Эдит словно окаменели.
— В чем дело? — прошептал я, осторожно касаясь ее застывшего лица.
Под моей рукой оно снова ожило, и Эдит едва заметно улыбнулась:
— Я знаю, в один прекрасный момент какие-то мои слова или что-то из увиденного окажется слишком для тебя. И тогда ты убежишь от меня с криками… — улыбка исчезла. — Я не буду тебя останавливать, когда это случится. Я хочу, чтобы это случилось, поскольку мне нужно, чтобы ты был в безопасности. И в то же время я хочу быть с тобой. Два несовместимых желания… — она замолчала, всё еще пристально глядя мне в лицо.
— Никуда я не убегу, — пообещал я.
— Увидим, — она уже опять улыбалась.
Я хмуро посмотрел на нее:
— Давай вернемся к твоему рассказу… Карин поплыла во Францию.
Эдит помедлила, снова погружаясь в историю. Ее взгляд непроизвольно скользнул к следующей картине: самая яркая из всех, в самой роскошной раме, она была и самой большой — вдвое шире двери, рядом с которой висела. Полотно было переполнено красочными фигурами в развевающихся одеяниях, они извивались вокруг высоких колонн, свешивались с мраморных балконов. Я не совсем понял, относился ли сюжет картины к греческой мифологии или же персонажи, плывущие в облаках надо всеми, были библейскими.
— Из Франции, куда приплыла Карин, началось ее путешествие по европейским университетам. По ночам она изучала музыку, естественные науки, медицину — и нашла свое призвание, свое искупление в спасении человеческих жизней, — выражение лица Эдит стало благоговейным. — Я не могу достоверно описать ее борьбу: Карин понадобилось два столетия мучительных усилий, чтобы довести самоконтроль до совершенства. Теперь она практически невосприимчива к запаху человеческой крови и способна заниматься любимым делом без невыносимых страданий. Там, в больнице, она находит огромное умиротворение… — Эдит надолго уставилась в пространство. Потом, похоже, вспомнила вдруг о своей истории и постучала пальцем по огромной картине, перед которой мы стояли: — Карин училась в Италии, когда обнаружила там подобных себе существ. Они были гораздо более цивилизованными и образованными, чем призраки лондонской канализации.
Она указала на несколько самых величественных фигур на верхней галерее, которые спокойно взирали на вакханалию, творящуюся внизу. Я внимательно всмотрелся в эту маленькую группу и даже хохотнул от неожиданности, поняв, что узнаю женщину с золотистыми волосами, стоящую слегка в стороне.
— Солимену (Франческо Солимена — итальянский художник эпохи позднего барокко — п.п.) очень вдохновляли друзья Карин. Он часто изображал их в виде богов, — со смехом объяснила Эдит. — Сульпиция, Маркус и Афинодора, — перечислила она, указывая на троих других. — Ночные покровители искусств.
Первая из женщин была черноволосой, как и мужчина рядом с ней, а вторая — платиновой блондинкой. На всех красовались роскошные яркие наряды, в то время как Карин была в белом.
— А это кто? — спросил я, показав на невзрачную маленькую девушку в коричневом платье, со светло-каштановыми волосами. Она стояла на коленях, цепляясь за юбки другой женщины — той самой брюнетки с продуманно уложенными локонами.
— Меле, — ответила Эдит. — Это… служанка — наверное, так можно ее назвать. Воришка Сульпиции.
— И что с ними случилось? — поинтересовался я, почти касаясь пальцем фигур на холсте.
— Они по-прежнему там, — она пожала плечами, — уже не первое тысячелетие. Карин оставалась с ними недолго, всего несколько десятков лет. Она восхищалась их благовоспитанностью, их утонченностью, но они слишком усердно стремились излечить ее от отвращения к естественному источнику питания, как они это называли. Они старались убедить ее, а она — их, одинаково безрезультатно. В конце концов Карин решила попытать счастья в Новом Свете. Она мечтала разыскать других, подобных себе. Видишь ли, ей было очень одиноко…